Пойдем со мной!

Проснулся от того, что сильно заколотилось сердце: надо накапать себе этих пахучих капель из маленькой темной бутылочки. У него в буфетике на кухне хранится. Встал, стараясь не шуметь, стать бесплотным и беззвучным. Лерка все равно почувствовала, пошевелилась, пошарила по опустевшей рядом подушке.

В утренних сумерках Юрка все-таки остановился, чтобы полюбоваться на нее, Лерку.

Красивая она. Красивая и молодая. Вернулся, прикрыл одеялом загорелую спину, острые лопатки. Вот ведь какая: все время спит совсем голенькая, молодые не стесняются своего тела — ведь оно практически божественно... Юрке уже за сорок, наметилось пузцо, да и не был он никогда Аполлоном. Не-аполлон-холостяк.

Извечная боль его, Юркиной, мамы Алевтины Николаевны. Не женился сыночка, и внучат тоже, значит, нет. «Засохла ветка», — скорбно жаловалась Алевтина Николаевна подружкам по телефону. Телефон еще старый, с перевитым проводом. «Как у товарища Сталина», — шутил Юрка. И сколько раз предлагал освоить мобильник. Но упорная Алевтина уважала только такой — с диском, трубкой на витом проводке, и непременной маленькой табуреточкой в коридоре, откуда и велись многочасовые переговоры про «засохшую ветку» и жалобы на здоровье.

Юрка с матерью не спорил.

Он давно жил отдельно, купил себе в ипотеку просторную квартиру и обставил по своему вкусу, который можно было бы охарактеризовать словосочетанием «полный минимализм».

Юрка, Юрий Прокопенко, неплохо зарабатывал и, конечно, при желании мог бы жениться и настрогать для Алевтины «маленьких Юрочек» уже с десяток. Но — как-то не складывалось.

Не было любви — если так сказать, не очень напыщенно прозвучит? Напыщенно.

Да. Ну, тогда скажем прозаичнее: ни одну из своих многочисленных пассий не видел он рядом с собой надолго. Юрка матерел и даже слегка уже лысел, объездил полмира, три года жил в Канаде — там очень ценятся наши компьютерщики... Но потом вернулся. В родную Москву, к любимой упертой маме Алевтине, в одинокую свою квартиру. И, как по мановению волшебной палочки, встретил вдруг ее: молодую и дерзкую Лерку, с черной прямой челкой до самых глаз, с крошечными капельками бриллиантов в маленьких аккуратных ушах. И что-то екнуло в холостяке Юрке. Он совсем уже решил жениться. И даже дошел до того, что разрешил Лерке перевезти в его квартиру свои вещи...

Вместе с вещами приехала и кошка. Большая рыжая кошка Баська, мейн-кун.

Юрка рассердился: о кошке не договаривались заранее.

Он вообще, кстати, и не знал, что у Лерки живет кошка, да еще такая большая.

А может, Лерка и говорила, да подзабыл. Он вообще бабский треп не очень-то слушал.

А Баська, пока Юрка Лерке выговаривал, а та носом хлюпала, деловито прошла в комнату и улеглась на любимое кожаное Юркино кресло. И хвостищем своим, как опахалом, помахивала.

Юрка расхохотался. Освоилась! Надо же! Кошку разрешил оставить. Во всяком случае — пока.

 Может быть, потому что с детства любил оранжевый, рыжий цвет.

Ведь все мы родом из детства. И что-то неосознанное, непонятое, вдруг раз — и всплывает на поверхность.

Лопается радужным пузырем воспоминания.

Вот и у Юрки Прокопенко.

Ту девчонку звали необычно: Юлька Кверквелия. Московская грузинка. Вместе они ровно месяц ходили в бассейн «Москва» на занятия плаванием. Тренер был резкий и мужиковатый, с усами, как у моржа, Николаич. Три недели из четырех Юра думал, что Николаич — это отчество, и только потом увидел в расписании: Николаич В. А. То есть Николаич — фамилия.

Но к рассказу Николаич не имеет никакого отношения.

Он статист. А главное — Юрка и Юлька. Им было по двенадцать лет.

И еще главное — бассейн «Москва». Бассейн под открытым небом. Мальчишки в раздевалке рассказали Юрке, что когда-то здесь был храм, но его взорвали.

И теперь вот можно зимой плавать как в каком-нибудь Средиземном море! Прямо посередине Москвы.

Первые занятия проходили в зале. Николаич показывал, как совершать гребки руками. Свистел в свисток: вырабатывал навык. Отрабатывали приседания и учились правильно дышать. Теория заняла целых три недели.

Юрка мечтал: когда же, когда они наконец поплывут? Пацанам быстро наскучила скучная теория. Началось баловство. Самое смешное и веселое у мальчишек — устроить травлю. Травить начали маленькую, худосочную Кверквелию. Она была похожа на мышонка и цыпленка одновременно: голенастые худенькие ножки, большой нос, печальные глаза, тонкая длинная шея, как цветок на стебле. Кожа белая-белая, в синеву, и от постоянного холода покрыта пупырышками. Их обязывали, несмотря на эти «теоретические» занятия, надевать резиновые купальные шапочки, и в них дети были словно обритые налысо.

Только лысины — цветные.

— Кве-кве! Ква-ква! — кричали мальчишки Кверквелии. — Лягушка, ты, наверное, ешь мух! Ты их сбиваешь своим носом и потом съедаешь! Остальные девчонки налетали, вступались за подружку.

Кверквелия, тихая и незаметная, плакала в сторонке.

Тогда это почему-то казалось смешным.

А Юрка, наоборот, был упитанным крепышом с красными щеками. Его и решили-то отдать в бассейн, чтобы подтянулся, согнал жирок. Юрка был рыхлым и трусоватым, но умело скрывал это за умением «сойти за своего» в любой компании. Собственно, и сейчас, столько лет спустя, он остался по характеру прежним... Ну разве что научился признавать свои недостатки. И то — только наедине с собой.

— Следующее занятие будет на воде, — сказал Николаич спустя три недели. Мальчишки заулюлюкали, девчонки захлопали. Наконец-то! Как же Юрка ждал этого дня! Вообще-то он мечтал стать великим пловцом.

Олимпийским чемпионом.

Ну, на худой конец, хотел победить Мишку Козырева, своего приятеля.

Но все оказалось вовсе не так радостно, как мечталось.

Оказалось, чтобы попасть в основной бассейн, необходимо по трубе проплыть из раздевалки, вроде того как пассажир идет по «кишке» из аэропорта в самолет.

И расстояние-то небольшое, всего несколько метров. Но — надо поднырнуть и проплыть под водой. Николаич показал — как.

Все мальчишки, с гиканьем и воплями, прыгнули и уплыли. Следом за ними — и девчонки. Юрка остался один. Он слышал, как Николаич свистит в свой свисток и отдает команды. Там была жизнь. Здесь — одиночество, страх и тоска. И еще — жгучий стыд.

Юрка сел на кафельный пол и горько заплакал. Это был поистине инфернальный ужас, тоска и несмываемый позор. Совсем скоро Николаич не досчитается одной головы в синей резиновой шапочке.

И все-все: и Козырев, и мальчишки, и девчонки, и позже — бабушка и отец, — узнают о том, что Юрка просто трус. Не смог поднырнуть.

Побоялся... Жизнь кончалась, не успев начаться.

Но страх был сильнее стыда. Юрка просто не мог себя преодолеть.

— Не плачь. У тебя все получится, — раздался вдруг тихий, нежный голос.

Кверквелия вышла из девчоночьей раздевалки. Что-то завозилась там, отстала.

Увидела плачущего пацана и сразу все поняла.

— Ты не бойся, просто вдохни поглубже — вот так. — Она надула щеки и стала совсем потешная, худенький надувшийся мышонок.

Только сейчас Юрке она не показалась смешной. Юлька Кверквелия была прекрасной. Он увидел ее огромные, темные глаза в опушке длинных ресниц. В эти глаза не страшно было нырнуть с головой. Ему теперь ничего не было страшно — ни манящая глубина бассейна, ни прыжок в неизвестный тоннель...

Она, словно почувствовав свою женскую намечающуюся только силу, засмеялась и взяла его тоненькой своей лапкой за руку.

— Пойдем вместе, — сказала она.

И Юрка послушно пошел.

Он нырнул первым, разумеется, набрав предварительно в легкие воздуха побольше, и проплыл тоннель, и выплыл как раз к бортику, по которому расхаживал усатый Николаич. А Юлька подождала, пока он выплывет, — и нырнула вслед за ним.

— Где вас черти носят, — недовольно сказал Николаич. И зло свистнул в свой свисток. Пронзительно.

Это словно был знак: Юрка обернулся, нашел глазами Юльку и оба счастливо засмеялись. У них была общая тайна. А ничего не сближает так, как общая борьба и общая тайна.

А бассейн был потрясающий: над водой стоял пар, и было непонятно, где вода, где воздух... Какое-то разлитое в пространстве блаженство. Жидкий космос.

А потом, после занятия, Юрку ждало еще одно потрясение.

Он столкнулся с Юлькой (не случайно, не случайно столкнулся, конечно, он ждал ее). И Юлька Кверквелия это поняла. Она сняла свою резиновую шапочку, и на худенькие, какие-то птичьи ее плечики хлынул поток рыжих кудрявых волос. Есть такие грузины — рыжие. Вот Кверквелия была из них. Вся ее жизненная сила, казалось, сконцентрировалась в этих тугих медных завитках...

— Ква-ква! — раздалось рядом противное. Юрка ударил Мишку спокойно и расчетливо, прямо в ухо. И они сцепились в драке, катались по полу так, что разнять их смог только Николаич.

Когда Юрка наконец поднялся — Юльки уже не было.

Больше на занятия по плаванию он не ходил. Сначала тренер «наложил штраф» на него и Козырева за драку — на одну неделю. А потом Юрка заболел ангиной.

А потом был Новый год, и новогодние каникулы...

Словом, секцию забросил.

Хотя вспоминал Кверквелию постоянно и даже просил бабушку сопроводить его до бассейна «Москва» — якобы повидаться с мальчишками...

— Нечего тебе там делать, — строго сказала бабушка. — Видишь, как бог наказал, что ходил туда плавать. Еще помяни мое слово — опять храм возродится. Нехристи...

И что же, бабушка оказалась права. Об этом все чаще и чаще думал Юрка, о мудрости старшего поколения и умении жить порядочно, без стяжательства, по совести. И еще — во сне ему снилась иногда худенькая девочка с голубоватой кожей, малюсенькая и тоненькая, но с каскадом медно-рыжих кудряшек. Она протягивала руку и говорила: пойдем со мной, не бойся.

И Юрка всегда просыпался с колотящимся сердцем.

Конечно, он мог бы поискать ее в каких-нибудь «Одноклассниках». Но слишком боялся найти толстую рыжую матрону с тремя детьми и мужем-бычарой. Все-таки как был трусом, так трусом и остался, Юрка. Несмотря на все внешние атрибуты успешности.

Но как доходило дело до женитьбы — опять во сне на него обрушивался поток рыжих кудрей, они душили, заставляли учащенно биться сердце, перекрывали дыхание. Как сегодня, с Леркой.

Юрка тихо прошел на кухню, налил воды в рюмочку, накапал лекарства. Сейчас поможет. Сейчас. Потом можно спать дальше. Еще целых два часа.

На кухонном диванчике лежала кошка — большая, рыжая. Смотрела хитро-хитро.

Юрка погладил ее. Зверина... На мягких лапах спрыгнула она на пол и пошла, оглядываясь. Наверное, признала за своего. А может, хотела сказать: пойдем со мной, не бойся, ничего не бойся, ты не один.