Максим Кантор на фоне своей картины «Государство». Написанная на изломе 90-х, картина была выставлена в Музее личных коллекций и вызвала бурный интерес у публики и противоречивые отклики критиков. / Агентство «Фото ИТАР-ТАСС»

Максим Кантор: Просто хочется внятных слов...

Развлечения

Книга — монолитный кусок истории последних ста лет: на едином выдохе выписан клубок событий от Первой мировой войны до наших дней. А еще нам покажут истинное лицо интеллигенции. О книге и жизни мы и беседуем с Максимом Кантором сегодня.

— «Вы страну разворовали! — А Сталин был тиран! — У пенсионеров пенсии крадут! — Вы что, в лагеря захотели?» — приводите вы типичный диалог сегодняшних «историков», диалог слепого с глухими. Слушайте, а стоит вообще углубляться в историю?

— Мы не получим никогда демократии в будущем и не увидим ее, потому что не поняли, от чего отталкиваемся. Мы смысл демократии не понимаем в силу того, что не разобрались в том, что такое тоталитаризм. Тоталитаризмом мы именуем то, что (как нам кажется) организует коллектив против индивидуального развития, но под это определение подпадает слишком многое; при желании можно и Церковь подверстать под это определение.

Мы говорим и думаем штампами: взамен утраченной советской идеологии образовалась иная идеология — антисоветская.

Но идеология — это не история. История сложнее и богаче обобщений. Я хотел показать, чем Сталин отличается от Гитлера — оба злодеи, но каждый по-своему. Злодейство большевизма и злодейство нацизма назвать одним словом «тоталитаризм» — нонсенс. Мы не разобрались в нашем прошлом, которое огульно названо тоталитаризмом. Требовалось уточнить понятия. Посидел в архивах.

Старался понять, как устроена история тех лет.

— «Красный свет» — роман о воровстве. Вы согласитесь? У кого-то украли деньги, у кого-то — жизнь, у кого-то — историю его страны…

— Наверное, и так можно сказать.

Этот роман можно расценить как антифашистский, он против угнетения людей и против неравенства. Он показывает, что нет отдельной истории, а есть история всеобщая. Проще назвать общим злом что-то сложное и разветвленное. Так доктор, когда лечит болезнь, дифференцирует: это воспаление легких, это перелом, это царапина. Он не лечит все одной таблеткой. Это все неприятности, но разные. Много проблем в едином организме, который и есть мир. Воровство в нем — один из грехов.

Я старался показать сложный путь истории с разных сторон.

Нет истории сегодняшнего дня, отделенной от истории прошлого. Этот роман, исследуя прошлое, говорит, что нет какого-то простого понятия зла, и зло имеет градацию и иерархию. И когда мы уравниваем нацизм и большевизм, мы совершаем ошибку, уплощая картину и тем самым помогая злу, а не противостоя ему.

— «Посмотрите вокруг, сколько интеллигентных лиц в нашем городе!» Так начинается роман. И дальше читаем: «Художники дружат с торговцами оружием, устраивающими им выставки. Журналисты обхаживают разбойников, купивших издательский дом». Оскорбятся они!

— Неправда! Я изображаю карикатурными тех, кто карикатурен, и прекрасными тех, кто прекрасен. Я дал лидеру оппозиции фамилию Пиганов.

Меня стали спрашивать: «Вы имели в виду Зюганова? Он же лидер коммунистов!» Нет! Я выдумал лидера оппозиции, у которого нет прототипа: это не Немцов и не Навальный.

Это типаж. В романе много реальных фактов, событий и людей.

Сталин, Черчилль, Молотов — все это буквальные исторические лица. Там много архивных изысканий, еще не опубликованных, — мои находки. Но задача была, чтобы это не стало ретроспективой, а вросло в современную жизнь. На стыке фельетонного детектива и исторической саги не могли появиться конкретные имена конкретных персонажей.

— Ни один ваш роман, в том числе «Красный свет», не обходится без слов «интеллигент» и «демократия». Вы явно в них разочарованы.

— Я с ужасом вижу, что дожил до времени, когда эти слова абсолютно дезавуировались. Скажи я на улице, что я за демократию и прогресс, — не уверен, что мне не дадут по физиономии. Это произошло в считанные годы и по всему миру.

Весь мир разочаровался в демократии. Двадцать лет назад слова «я демократ и либерал» звучали нормально. На наших глазах этот идеал растаял, как мороженое. Отчасти от незнания, потому что растили его на незнании. Отчасти из-за того, что использовали его хитрые и жадные люди. А отчасти оттого, что самая образованная часть населения, которая ратовала за эти понятия, перестала вызывать уважение и доверие. Ей не верят.

Кто мне говорит про демократию и просвещение — вот эта политическая проститутка? Да он же все врет, врет опять! Это произошло в последний год обвально.

Интеллигенция кривлялась, шла на подтанцовки к богатым… А потом — все. Алкоголик пил, пил, да вдруг спился.

Василий Шульгин смешно сказал про класс дворян: был класс, да съездился. От слова «съезд», в том смысле, что все время ездили на съезды. Сейчас на глазах рождается новая интеллигенция. Появляются новые экономисты, социологи… Но определенные иллюзии закончились. Понимаете, уже просто хочется внятных слов, довольно говорить вздор.

СПРАВКА

Писатель и художник Максим Кантор — сын философа Карла Кантора. Окончил Полиграфический институт. Полотна Кантора висят в Британском музее, в Третьяковке, в залах Германии, Бельгии и США. С 90-х годов серьезно занимается литературой .

amp-next-page separator