Николай Сванидзе: Путин народу нравится

– Именно так. Мои бабушка и дед – старые большевики, этим все объясняется.– Это однофамильцы, но люди схожей судьбы. Мой дед Николай – меня назвали в его честь – был секретарем Тифлисского обкома партии. Потом его назначили зампредом Совета министров Закавказской федерации. Одно время под его началом служил Лаврентий Берия – он стоял во главе ЧК. Они тогда, как потом выяснилось, не вполне понравились друг другу, и когда Берия стал большим человеком, по существу, хозяином Грузии, для деда это имело печальные последствия. Он поработал какое-то время и министром путей сообщения Украины, пользовался покровительством Орджоникидзе. Но когда Орджоникидзе не стало, деда арестовали в кабинете первого секретаря ЦК компартии Украины Косиора, которого через две недели тоже арестовали. С тех пор о деде не было ни слуху ни духу, через много лет показали его реабилитационное дело: дата смерти отстоит от даты ареста на неделю.– Строго говоря, сегодняшний день не соответствует никакому, он уникален. Но, если угодно, я бы сказал так: нынешнее время в истории России соответствует последовавшему после отмены крепостного права, то есть мы имеем начальный этап развития капитализма. Но если в Англии, Голландии этот этап длился веками, то сейчас вместо веков – годы, процессы происходят стремительно.– Я их никогда не чувствовал. Во-первых, потому, что я сделал карьеру в эпоху перемен, когда быстрых карьер было очень много. Во-вторых, у меня много недоброжелателей, но не потому, что я сделал, как вы сказали, стремительную карьеру, а в связи с политической поляризацией общества. Я никогда не пытался занимать нейтральную позицию, имел обыкновение говорить то, что думаю. Поэтому, естественно, у меня было много друзей и врагов. А завистливых взглядов коллег я, честно говоря, не чувствовал. В условиях капитализма понятие блата теряет смысл. Если у человека есть способности, а на телевидении это видно, как нигде, то – вперед: пишите так же, ведите так же программы, обходите на повороте!.. На телевидении условия работы жесткие, дела конкретные, успехи-неуспехи очень хорошо видны, получилось – получи пряник, не получилось – кнут. Отсидеться в окопе невозможно. Но это имеет свои плюсы: все видно! – Мне никогда не приходило в голову думать о каком-то лозунге, девизе моих передач. Но о «Зеркале» я бы сказал так: что ни делается, все к лучшему. Да, наверное, так, потому что я, по большому счету, оптимист. На бессознательном, желудочном, что ли, уровне. Я считаю, что если нет атомной войны, то все слава Богу.– Преступность – это, безусловно, плохо, но я считаю, что она – естественное следствие революционных изменений, происходящих в нашей стране. Следствие страшное, неизлечимое, я не знаю, что с ним делать. Потому что эта преступность не простая, это – метастазы, проникшие во все поры общества. Это результат очень глубинных причин, скажем, многовекового неуважения к закону, массовых убеждений людей, что не обманешь – не продашь. Назову также очень глубоко проникшую лагерную психологию, и так далее.Мы имеем не просто преступность, а криминализацию общества. Сколько лет понадобится, чтобы она свелась к минимуму? Никаких прогнозов у меня нет, может быть, двести, может, это навсегда. А может, через десять лет преступность пойдет на убыль, я не знаю. Пока не видно никаких признаков минимального успеха, неясно, как с преступностью бороться, поэтому делать прогнозы бессмысленно.– Мудрых народов нет, как и глупых. Я к народу отношусь не цинично, скорее – рационально. Народ никогда не был истиной в последней инстанции. Средний уровень образованности нашего народа низкий, средний уровень его либеральности – очень низкий. Народ никогда не был коллективным мудрецом – ни во времена Сократа, ни во времена Джордано Бруно. На поставленный народу несколько сот лет назад вопрос, вертится ли Земля, он бы ответил: нет, не вертится. Сейчас все бы сказали: вертится, но не потому, что глубоко верят в это – им наплевать, – а потому, что смутно вспомнили бы учебник. Народу нужно объяснять, показывать, народ нужно вести. Нельзя идти за народом! У демократии много минусов, но лучшего устройства, чем демократия, пока нет. К нашему народу, как ко всякому другому, я отношусь с огромным уважением, но идеализировать народ нельзя...– Острота негативного восприятия Америки, несомненно, снизилась. Это вполне естественно, причин две. Первая, но не по значению: да, вроде бы вместе против мирового терроризма, хотя он в России не воспринимается конкретно. Тем не менее по радио люди слышат, cмотрят по телевизору: где-то там мы союзники. Против кого толком – непонятно, но вместе боремся, значит, свои. Значит, Америка уже не враг. И второе, но, может быть, важнейшее: роль Путина.– Путин народу нравится, он ему верит. Даже не на разумном уровне – на эмоциональном. Влюбленная женщина верит ведь сердцу. Посадите перед ней двух человек: академика математика и ее возлюбленного. И если академик скажет, что дважды два четыре, а ее возлюбленный – восемь, то кому она поверит? Она скажет: академик, конечно, человек умный, но я верю не ему. Путину верят, и когда Путин говорит, что мы с Америкой союзники и у нас общий враг, это постепенно, раз за разом, влияет на настроение людей.– Я не могу вам сказать, поскольку я не экономист. Нынешнее правительство технологично. Я мог бы говорить, скажем, о том, нравится мне или не нравится знаковое правительство Гайдара. Я мог бы в этом плане говорить о знаковом правительстве Примакова. А о нынешнем правительстве могу лишь сказать, что оно либеральное – по составу игроков. Все ли оно делает правильно, я не знаю. Я могу лишь ориентироваться на мнение авторитетных для меня людей. Думаю, что правительство неплохое, но могло бы быть энергичнее. На него влияют некоторые факторы, в частности, страх потерять доверие президента и страх уронить его рейтинг. Сейчас неплохая экономическая ситуация, поэтому у членов правительства есть осторожность, как у врачей: главное – не навреди. Мне кажется, им немножко не хватает дерзости, они сверхосторожны.– К работе я отношусь скорее по-американски, а отдыхаю порусски. Я не могу себя назвать заядлым трудоголиком. Когда нужно работать, я работаю, а работу ради работы я не вполне понимаю, хотя работу свою люблю.