Лия Ахеджакова – «Вечерке»: Я – опытная тетка

– Меня там вырезали.– Чуть-чуть осталось… так, для приманки. Почему-то на Первом канале меня всегда вырезают.– Так всегда. Первую пишут Ахеджакову, потом вырезают. Я там появляюсь всего три раза. – О-о-о, легкий хлеб… Вставать в четыре утра, ехать, лететь, а накануне был спектакль в театре.Весь день в дороге – летишь четыре-пять часов – и сразу выходить на сцену. А не дай бог впритык летишь… Какие нервы это выдержат? А ведь на любую сцену вышел и – играй! Ты эту сцену не знаешь. Иногда каблук провалится, иногда оркестровая яма такая, что звук в зал не идет. Гримироваться иногда приходится бог знает где, играть в холодных помещениях. Мы с Мишей Жигаловым «Персидскую сирень» играли в одном городе в Казахстане, где на сцене было два-три градуса тепла, а мы раздетые на сцене.А зритель?.. Например, в екатеринбургском ТЮЗе все спектакли проваливаются. Как быть? Бывает наоборот, зритель сразу тебя поддерживает, и это тебя питает и еще долго будет для тебя праздником. Допустим, это часто случается в Барнауле, Уренгое или в городке Озерск под Челябинском – там всегда успех.Очень интеллигентная публика. Даже такой сложный спектакль, как «Подсолнухи» по Теннесси Уильямсу, который мы играли с Виктором Гвоздицким, принимался на одном дыхании, невероятно хорошо. Люди его поняли. А в Ярославле Теннесси Уильямс не пришелся по вкусу. – Поиграть в Питере мне очень интересно. А еще для меня это повод повидаться с друзьями. И драматургия неожиданная, интересная. Спектакль этот – по пьесе молодого немецкого драматурга Даниэля Калля «Зарницы» (мы ее переименовали во избежание наших устойчивых советско-пионерских ассоциаций). Даниэль Калль – та молодая драматургия, которая сейчас появилась не только у нас. Во всем мире происходит обновление театрального языка, языка кино. Этот язык предполагает нечто, казалось бы, не совместимое с нынешним театром. Непривычные художественные зацепки, к которым не знаешь, как подступиться. Даже нам, людям, всю жизнь прожившим в театре, хочется эту драматургию попробовать. И попробовать ее с молодыми талантливыми режиссерами (у нас режиссер именно такой – Ольга Субботина). Не уходить же нам из театра со своей золотой, но старой каретой! Хочется в это новое вникнуть и насладиться им, если такая возможность представляется.Молодая драматургия не всегда очень удобна – то финал не очень сделан, то в середине действие провисает. Характеры хорошо выписаны, а где-то скоропись, которую надо заполнять собой.Всем этим грешит и пьеса Калля.Но зато есть три замечательные женские роли – три женские судьбы вне социума, вне жесткой привязки ко времени. Эти три женщины могут жить и в Германии, и в Африке, и в любом нашем провинциальном городке. И каждая из трио со своим надломом, своим «сдвигом». Моя-то – просто безумная женщина. Они все не молоды и все «не норма», но втроем они – одно целое.– Но этого не скажешь ни о режиссуре Юрия Бутусова, ни о спектаклях Кирилла Серебренникова. У Ольги Субботиной тоже не все получилось. Режиссер она хороший, профессией владеет прекрасно, но в чем-то просто опыта не хватает. Какие-то вещи, не прописанные в пьесе, и ею оказались пропущены. Но мы трое – я с Зиганшиной и Кузнецова – такие опытные тетки, что продолжали въедливо искать, работать, вытягивали, выстраивали те места, где мы ощущали и смысловые, и психологические дыры в драматургии. Нам очень важно, чтобы зритель все мог понять в спектакле. Пьеса-то далекаяот бытописательского, психологического театра. – Великолепно, любя и терпя друг друга. Это все продюсер. Ефим всегда идеально подбирает ансамбль. Со всеми партнерами, с которыми я работала в его антрепризе, были идеальные отношения. Он абсолютно точно угадал, что мы те актрисы, которые говорят на одном языке. – Да, это теперь Коляда уже мэтр. Но еще до «Сирени» Галина Волчек поставила в «Современнике» его пьесу «Мурлин Мурло», потом по его же пьесе она поставила спектакль «Мы едем, едем, едем…», а потом он по моей просьбе написал замечательную пьесу по гоголевским «Старосветским помещикам». Валерий Фокин для нас с Богданом Ступкой поставил спектакль, который сначала критики дружно обругали, а потом также дружно восхваляли.– Он его уже снял. У меня в нем всего один эпизод. Играю гадалку, которая нагадала Андерсену, что у него никогда не будет женщины. И как в воду глядела, так и вышло. Вот ведь, великий сказочник, а такой несчастливый человек. – Репетируем пьесу, которую принес режиссер Борис Мильграм. С ним мы делали «Персидскую сирень», и у него я с Геннадием Хазановым снималась в телефильме «Бред вдвоем». – Современная. Опять – три женщины, три пенсионерки.– Да, она занята в нем, две другие роли – у меня и Елены Козельковой. И тоже новый драматург, совершенно пока неизвестный в Москве, он из Ростова. Больше пока о нем ничего не скажу.– Вот, скажем, Максим Курочкин есть. Я просто мечтаю в одной из его пьес сыграть. «Сталево поле» называется. И даже сказала об этом Кириллу Серебренникову. Я у Серебренникова сейчас играю небольшую роль в фильме «Изображая жертву» по потрясающей пьесе братьев Пресняковых. Японку, которую во мхатовской постановке Серебренникова играет Алла Покровская. И сам Кирилл работает интересно, и все вокруг него начинают работать невероятно. Я присутствовала на съемке, когда снимался эпизод с одним из главных персонажей – капитаном милиции, которого играет Виталий Хаев, он произносит свой центральный монолог. Один дубль был лучше другого. Должен получиться очень интересный фильм. Правда, если «Изображая жертву» Серебренников снимет для Первого канала, то меня опять вырежут. – Есть театр, а есть быт. Как бы театр ни питался жизнью, жизненные реалии и театральные реалии – разные. В театре даже мерзотина жизни становится фактом искусства. И она иначе тобой воспринимается. Например, тот же матерный монолог капитана милиции, если бы я его услышала в жизни, то не знаю, как бы на него реагировала. Но на сцене, в кино о тех вещах, о которых говорит этот Капитан, – иначе ну не скажешь! Уже нет сил, нет языка, на котором это можно сказать. – То, о чем говорит этот капитан. – Когда молодежь, молодые люди, которые ни за что, по совсем непонятно каким причинам идут на улицу, чтобы кого-то изнасиловать, убить, порезать. Как говорит этот капитан: «Глобальное нае..тельство». С футболом нае.., со стариками нае… Всякую веру в людях убивают. Нам все время говорят про какой-то немыслимый стабилизационный фонд, а в провинции старики с голоду умирают. На каждом шагу мы боимся. Боимся в свой подъезд войти. Боимся на улице машину оставить – раскурочат, угонят. Воруют… Сумки из рук вырывают. Идет молодой человек и ничтоже сумняшеся отбирает у старухи сумку и на это спокойно живет. Он не хочет работать, он хочет красть сумочки. Ну, я не сумею так сформулировать, как в пьесе Пресняковых: глобальное нае...тельство.