Трошки релятивности

Поляки, как мне показалось, вообще большие специалисты по охлаждению импортных восторгов относительно всего польского. Сидим мы, скажем, в летнем кафе, пиво пьем почти безалкогольное (сухой закон по случаю приезда Папы) да об особенностях менталитета рассуждаем. А мимо бредет горький польский пьяница, как две капли воды похожий на нашего: пыльный пиджак, вздувшиеся, как паруса, штаны да мировая скорбь в глазах. «О, типичный поляк пошел», — восклицает , издатель из Варшавы, красавец, умница, знаток истории и литературы и вообще большой интеллектуал.Или восторгается, скажем, наша соотечественница называют по имени одной мультфильмовской парочки Олеком и Болеком. Кстати, некоторые польские политики использовали дископольные тексты в своих предвыборных кампаниях.Но вернемся к нашим баранам, то есть к симпозиуму. В Варшаве аромат цветущих лип перемешан с тонкой вязью шопеновских пассажей — здесь очень часто играют Шопена на открытых площадках. В Варшаве через каждые пять метров — полицейский, а тротуары трогательно огорожены голубой веревочкой. В Варшаву и без нас приехало около миллиона гостей посмотреть на Папу. И организаторы устроили нам сюрприз — увезли в малюсенький средневековый город Казимеж, названный так в честь польского короля Казимежа, разрешившего евреям открывать торговлю (в Польше — несколько Казимежей, в Кракове, например, так называется отдельный район). Во время войны фашисты зверствовали здесь по полной программе — кровь текла по Рыночной площади просто рекой. В одном из красивейших зданий на этой самой площади представители четырех славянских народов три дня говорили о самоидентификации в новых исторических условиях.Разговор велся, прямо скажем, глубокомысленный. Обсуждалось: существует ли «центрум» и периферия в культуре, как реконструировать или создавать традиции, что такое культурный радикализм. Четыре синхрониста работали, не покладая рук.Для русскоязычных речи украинцев и белорусов переводились на польский, а уж только потом на русский.Апофеозом глубокомысленности стало восклицание переводчицыпольки, которая, переводя соотечественницу, остановилась: «Извините, я ничего не понимаю». Слова «партикуляризация», «релятивность», «десент» или «дискурс» лихо сочетались со словами «мабуть», «хиба» или «трошки». Но боже меня упаси иронизировать по этому поводу. Для наших сограждан по Советскому Союзу любая улыбка, связанная с национальным языком или литературой, воспринимается сейчас крайне болезненно. Киевский поэт в одном из московских клубов. И лихо прошлась по «фрикативному малороссийскому «г». Тщетно мы пытались внушить ему, что наши журналисты — лихие ребята, про кого бы ни писали, будь то Ростропович или украинские поэты, и украинофобии тут нет и в помине.А в выступлениях белорусских участников вообще звучали такие обороты, как «Белорусская Касталия», где должно спасать белорусскую культуру (напомним, Касталия — название закрытого элитарного сообщества из романа Гессе «Игра в бисер»). Или — «война культур», которая в отличие от войн милитаристских ведется непрерывно, потому что культуры агрессивнее самих народов, а что до русской культуры, то она «уничтожила больше других культур, так как стала единственной культурой для ста национальностей», и белорусская культура была одной из таких побежденных. Минчанин — самый известный писатель (хотя никто не считает его самым выдающимся). А в это время один польский полиглот доказывал мне, что говорит оратор не совсем по-белорусски и настоящий белорусский язык сохранился только в деревнях. Вот и говори после этого о славянском единстве.И все же, и об этом говорили многие участники, несмотря на комплексы и разные скорости развития («Польша успела вскочить на подножку и уйти из серой зоны»), несмотря на то, что даже в рамках одной нации существует несколько слоев, общение между которыми уже фактически невозможно («когда я читаю «Завтра», я заболеваю»), несмотря на все трудности само-, простите, -идентификации и вообще на то, что перед славянскими народами встала эта проблема, судьба у нас общая, потому что общее прошлое, общий Чернобыль, общая болезненная радость освобождения — общий опыт. Ценность которого (какими бы негативными ни были бы его оценки) начинают понимать, кажется, уже все.А вообще самое интересное в таких встречах — это «кулуар», как сказал кто-то из участников, или попросту неформальное общение в нерабочее время. И «темы для дискуссий» тут были самые разные. От разницы взглядов на югославскую проблему («Когда по вашему телевидению сказали, что Мадлен Олбрайт бомбит Белград, потому что провела там в детстве три недели во время войны, и ее политика — из области подсознания, это, простите, маразм уже какой-то запредельной степени»). И до всяких баек на темы, вроде «приехал один писатель в Польшу». Так вот, приехал один наш очень известный писатель, а ныне главный борец против смертной казни в Польшу. И отправился выполнять приказ жены — купить ребенку ботинки. В не очень трезвом состоянии отправился и с заданием не справился. И полетела в Москву телеграмма, содержание которой наверняка заставило многих гэбистов сильно понервничать: «Ничего не понятно тчк о ботинках забудь зпт здесь номера не те тчк выясни все точно». И ни один западный интеллектуал не поймет, что же тут смешного. И это, если хотите, тоже эпизод из общей судьбы.