Совок, который они потеряли

Так и ждешь эпиграфа – «Памяти всех уехавших посвящается». А их, помнится, было немало – и в 70-е, и в 80-е, и в 90-е. Таков и художник-эмигрант Алик (Александр Абдулов), который медленно умирает в своем лофте в центре Манхэттэна от неизвестной, но неизлечимой болезни. СПИД? Рак? Птичий грипп? Диагноз останется тайной. А вот самое прощание с жизнью у него вырастает в мистерию из нескольких актов.Среди действующих лиц – друзья, приятели, жена, любовницы, внебрачная дочь, музыканты, даже приблудная собака… Словом, маленькая Россия. Причем не самая привлекательная – громкая, шумная, истеричная, неряшливая, всегда под градусом, но, по мысли авторов, очень духовная.Такой микс из российской неприкаянности, еврейской обстоятельности, украинского напора, этакая «Неоконченная пьеса» на берегах Гудзона.Но маленькая деталь – действие происходит в августе 1991 года. И вся эта «немытая Россия» припадает к телевизору, наблюдая за развитием событий на исторической родине. А подробные флэш-бэки возвращают нас в тот «совок», от которого бежал герой. Там – жена, которая от любви к уехавшему мужу бросается из окна. Там веселые подружки – любвеобильный Алик, как и положено художнику, старательно пьет алкоголь и крутит любовь со всеми особами женского пола в радиусе трех метров.Среди них – и бывшая циркачка Ирина (Елена Руфанова, эксЕва Браун у Сокурова), которую потом он встретит в Нью-Йорке. Старая любовь, как и положено, не ржавеет, Ирина, ставшая бизнес-леди, ныне отстаивает его интересы на хищном арт-рынке.В прошлом – лихие акробатические номера в постели и на бутылках (впрочем, это заслуга, скорее, дублерши, а не актрисы). В настоящем – дежурство у постели умирающего. За плечами Ирины – драма: развод с мужем, непонимание дочери (Анна Дворжецкая), рыжей Тишорт (по-нашему – Майка), которая в финале оказывается плодом давней любви. Фантомом возникнет мастер эпизода Лия Ахеджакова, в искрометной роли потеющей еврейской целительницы, спасающей больного своими сомнительными настоями… Темная, мрачная картинка американской мастерской (операторы Геннадий и Александр Карюки) сменяется эпизодами совка – диссидентских застолий, на которых льются бесстрашные речи и водопады водки, где гражданская смелость хорошо рифмуется с сексуальным голодом героев. Это та среда, которая, похоже, умиляет и вдохновляет авторов. В отличие от героя, аполитичного Алика, для которого личный опыт самца куда важней гражданской позиции.Кстати, его отношения с женщинами весьма загадочны. С одной стороны, он их явно любит и имеет. С другой – лихо мучает, простодушно изменяя на каждом углу.И с господом у него все по-своему. Верит, что там «что-то» есть, но соблюдать ритуалы определенной конфеcсии ему не в мочь даже на смертном одре. Поэтому еврейского раввина и православного батюшку встречает нерадостно. Впрочем, служители культа, в конце концов, мирятся за рюмкой водки. Именно спиртное, по мысли героя, а вовсе не слеза ребенка или женская красота, спасет мир. «Выпьем», – по поводу и без предлагает герой. И, надо сказать, мало кто сопротивляется…Чтобы быть последовательным до конца, герой наказывает плясать и веселиться на его поминках в духе бразильских фавел. И даже сам ставит мизансцену – над притихшим столом звучит его прощальная речь, а с неба тихо падает снег из ваты… После чего врагам следует помириться и всем лихо плясать джигу под местный черный джаз-бэнд… Идея, в принципе, красивая.Только вот с трудом верится, что этот мрачный желчный старик, каким возлежит обезображенный рыжий Абдулов на смертном одре, способен вызвать такую всемирную любовь к себе и проявить такое высокохудожественное благородство. Не говоря уже о том, чтобы написать такие интересные полотна – для фильма взяты картины Анатолия Мосийчука.Все какое-то условное, натужное, полудостоверное – как НьюЙорк за окном мосфильмовских декораций. Правда, Фокин снял что-то и в Америке, куда взял несколько актеров, в том числе свою дочь Полину (одна из подружек Алика, пышнотелаяВалентина), но воздуху в картине от этого не прибавилось. И самое печальное – сочувствия к герою… Уехал – ну, и уехал. А мы тут хлебали…Общий депрессивный настрой усиливается чрезвычайно темной палитрой кадра, неважным звуком, общим тягучим ритмом. В результате – сердце молчит и «никого не жаль», как поется в «Бумере». Все это – не про нас. Не для нас. Ни стихи Бродского, ни песни Окуджавы, ни аккорды Высоцкого не спасают положение (тем более – рюмки в каждом кадре и танки на телеэкране). А больше подтверждают стереотипы иностранцев об этих «безумных русских-евреях» – «водка-селедка», «любовь-морковь» и т.д.Живая история, ее художественное осмысление, почему-то пока не даются в руки. Может, слишком близко? Или мода на эмигрантов прошла? И пора уж – «в Россию, с любовью», а не наоборот?