Владимир Молчанов: Мы нарушали все заповеди

[b]Уходи и играй в теннис– Программа «Частная жизнь» в отпуске, но, судя по нашим предварительным переговорам, вы заняты даже в это время.[/b]– Я часто работаю вместе с женой, и сейчас мы занимаемся нашей любимой документалистикой. Еще у меня недавно случился первый опыт работы диджеем на «Серебряном дожде». Для своего сета я выбрал, в основном, латиноамериканскую музыку, испанскую и французскую. Из русской – только Борис Гребенщиков.– Если честно, это получилось случайно. Я сначала поступил на испанское отделение, но тогда, в юности, меня очень увлекал теннис. () Получилось так, что весь год, пока мои сокурсники учили испанский язык, я ездил по юношеским турнирам. Когда пришла пора сдавать экзамены, все уже говорили по-испански, а я продолжал играть в теннис. Мне сказали: или уходи и играй в теннис, или… придумай что-нибудь еще. Но мне повезло. На филологическом факультете открывалась группа голландского языка, а это случалось раз в пять лет. Туда я и перевелся.– Мы тогда еще только познакомились. И потом, голландский мне действительно очень помог в жизни. Переводчики с голландского пользовались спросом, нас было мало. Когда я закончил университет, меня приглашали сразу в 11 мест. Одно время я даже переводил членам Политбюро ЦК КПСС. Мне это нравилось, доводилось бывать на приемах, где хорошо поили и кормили.– Я шесть лет занимался расследованием нацистских преступлений. Началось все действительно с этого нидерландского преступника. Потом мои расследования вылились в две книги. Посадили не только Питера Ментена, был и еще один нацист. Его взорвала Лига защиты евреев в Америке. Так и не знаю, погиб он или нет. Тогда агентства подробностей не сообщали.– Мой дедушка был расстрелян, а бабушка репрессирована в сталинское время.– В этой стране миллионов шестьдесят было расстреляно. Мне просто не повезло родиться в счастливой стране. Что тут расследовать?[b]Не работаем «ниже пояса»– О престижной работе в программе «Время» какие воспоминания остались?[/b]– «Время», естественно, была основной информационной программой страны, но ее вели дикторы, которые целиком соответствовали генеральной линии руководства. Потом, когда дикторов стали заменять журналисты, я был одним из первых ведущих – недикторов. Новости стали в большой степени личностными, что недопустимо. Тогда была эпоха эйфории: нам казалось, что так и должны выглядеть новости, хотя это в корне неправильно – оценки и комментарии надо оставлять для аналитических и публицистических программ. Но это я понял уже потом, когда, слава богу, перестал вести новости и уже никогда к ним не возвращался.– Никто из нас не задавался целью разрушить Советский Союз. Но, конечно, поставить на место власть и партию задумка была. Тогда эффект от программы был совершенно не сравним с тем, что происходит сегодня! Когда шла «До и после полуночи», я любил в перерыве смотреть из «Останкино» на близлежащие дома, и окна в них горели! Сейчас никто не обращает внимания ни на прессу, ни на телевидение, а тогда люди верили, что мы – журналисты – можем что-то изменить в жизни страны. Сейчас это невозможно.– Понимаете, мы тогда нарушали все заповеди. Снимали табу со всех тем. О чем бы мы ни говорили – это было впервые. Если мы говорили, что Ленин приказал расстреливать священников, это звучало впервые. «Взгляд» открыл афганскую тему. А сейчас что? Обо всех тайнах уже рассказали, а пресса превратилась в служанку власти. Или же она пошла по другому пути – разоблачения частной жизни. Только она это делает не так, как, скажем, это делаем мы с Ликой () в программе «Частная жизнь». Мы никогда не обсуждаем излюбленную тему современной прессы «кто с кем спит» и не работаем «ниже пояса».– Я считаю, что в большей степени существует самоцензура. Журналисты просто всего опасаются и сами себя контролируют, ведь завтра их могут уволить. И у работодателя не будет никаких проблем с профсоюзом, как это было бы в подобной ситуации на Западе.– Очень люблю «Исторические хроники» Николая Сванидзе, «Непутевые заметки» Димы Крылова, всегда смотрю КВН и «Что? Где? Когда?» Новые программы, которые появляются, тоже стараюсь посмотреть один-два раза, чтобы составить мнение.[b]Верю только в себя– Как вам понравился опыт ведущего ток-шоу?[/b]– Пришлось учиться разговаривать с людьми, с которыми, быть может, в жизни я никогда и не стал бы разговаривать, – все эти поп-исполнители. Конечно, к нам приходит и масса интересных людей, которым я очень рад, но есть и такие, которые меня просто поражают. Может быть, это для них своеобразная терапия – людям свойственно думать, что публичные излияния помогут им решить проблемы.– Первый раз об этом слышу. Мне хочется верить, что с программой все будет в порядке. Мы очень хорошо себя чувствуем в паре с Ликой. Думаю, поначалу ей было со мной трудно. Она пришла на телевидение впервые, и мой «шлейф» на нее давил. Но она очень быстро освоилась.– Я считаю, что это абсолютно провальный проект, изначально бессмысленный. Дай бог им успеха, но я думаю, что у власти просто есть деньги, которые хочется потратить. Что ж, вперед. К этому телеканалу всегда будут относиться с очень большой настороженностью на Западе.– Анна нам по мере сил всегда помогает, но телевидение ее мало интересует. Сейчас она родила и занимается моим внуком, пока что она даже не завершила свое образование на психфаке МГУ. Телевидение и для меня сейчас представляет несравнимо меньший интерес, чем внук. Пока лето, мы все живем на даче в Рузе.– Папа Консуэло приехал в СССР вместе с испанскими детьми в 30-е годы. А сама Консуэло уже родилась в Союзе. Была одна проблема: очень много родственников осталось в Сан-Себастьяне. Поэтому когда соответствующие органы видели в анкетах, что у нас есть родственники за границей, начинались долгие и нудные проверки. Выехать, правда, к этим родственникам нам удалось довольно поздно, в конце 90-х.– У нас и русских-то нет никаких. На католическую Пасху мы ходим в католический собор, на православную – в православный. Жена у меня была крещена в православии, но отдает предпочтение католицизму. Если говорить о семейных праздниках, то большие застолья ушли с кончиной наших родителей. Сейчас мы чаще собираемся у моей сестры, она очень хлебосольный человек.– Мама моя курила «Беломор», это у меня от нее. А потом и жена начала курить.– Я думаю, что не очень подошел латвийским властям. Я все-таки слишком известный русский, а нынешние латвийские власти это не приветствуют. Программу сначала закрыли, а потом снова открыли… но позвали уже каких-то местных мальчиков и девочек.– Я там не встретил ни одного русского, который хотел бы уехать из Латвии. На мой вопрос: «Согласны ли вы переехать в Брянскую область или пограничный Себеж?» никто не ответил утвердительно. Русские, конечно, там кричат про ущемление их прав, но нам вообще свойственно обвинять во всех своих бедах кого-то другого. Думаю, лет через пять с Латвией будет все в порядке. Будет такая маленькая Голландия.– Голландия – самая свободная страна в мире. Первый раз (1982 год) я глядел с абсолютно обалдевшим видом на все. Я не знаю, сколько раз я был в Голландии, может быть, раз сто, но постоянно там работал только год. Мы были там с женой, с дочкой, и это был самый счастливый год в моей жизни. Я очень благодарен Голландии за то, что она мне капитально прочистила мозги. До этого я был все-таки достаточно ортодоксален, пытался во что-то верить, хотя, зная историю своей семьи, мне уже давно можно было ни во что не верить… И попав в Голландию, я наконец понял, что такое права человека и как их надо соблюдать, что такое свободная журналистика. Я открывал для себя огромный мир через Голландию.– Только в себя. В свои семейные отношения. Я хожу в церковь, но скорее в силу традиции. И очень не люблю, когда веру навязывают. Терпеть не могу это вмешательство церкви в государственные дела! Считаю, что отношения между человеком и богом должны происходить без посредников.