Вячеслав Колейчук: Я– за общество отдавания

– Это старый проект, я им занимаюсь с 1968 года. Тогда я восстанавливал одну из работ Родченко по заказу знаменитого коллекционера Георгия Костаки. У него хранились фотографии этого объекта и некоторые оставшиеся от него элементы. На них я и базировался. Потом довелось поучаствовать в еще нескольких экспозициях (в основном зарубежных), касающихся членов ОБМОХУ. И захотелось реконструировать их ставшую легендой выставку. Концепцию я написал быстро, а вот поиск спонсоров затянулся на годы.– Она выделялась множеством новаций – и композиционно хорошими объектами, и настоящими изобретениями мирового масштаба. Что касается первого, то вот у Медунецкого были композиции, выстроенные из технических элементов, которые позже стали называть ассамбляжами, поп-артом.– И не говорите! А у Родченко и Иогансона был жесткий структурализм, просто-таки готовый образец компьютерной графики, сделанный ручным способом. Вообще импульсы формообразования этой группы шли из техники, инженерии. Самым изобретательным в ОБМОХУ считался Карл Иогансон. Это он придумал первый в России объект, движущийся на балансе своих элементов. Сейчас бы мы его назвали «кинетическим», а тогда еще такого слова не было. Но самое главное, Иогансон изобрел первую в мире самонапряженную конструкцию.– В свое время наша общественность как-то не придала работе Иогансона значения. Может, потому, что выставка была художественной, а не технической. Экспозиция длилась три недели, а после почти все предметы с нее канули в Лету. Несколько лет назад я реконструировал эту самонапряженную конструкцию для выставки-мегапроекта «Великая утопия», проходившей в четырех странах. Тогда и написал статью о достижении Иогансона. В принципе, мог бы не упоминать о работе Фуллера, но как честный человек я это все-таки сделал. И даже, как мне показалось, нашел удачный термин: написал, что американец «переоткрыл» изобретение Иогансона. Бывает такое в науке, и ничего в этом обидного нет. Но, представьте себе, в трех странах напечатали в своем каталоге к выставке мою статью, а в США – нет. Не желают они признавать наше первенство!– Если бы они у него были, он, наверное, был бы более раскручен. Но о них ничего не известно. В принципе, у Иогансона кто-то мог оставаться в Риге. И я, и искусствоведы из Америки наводили справки, но так ничего и не выяснили.– Его судьбе не позавидуешь. В молодости он был латышским стрелком, а за такой факт биографии в сталинские времена по головке не гладили. По последним сведениям, его репрессировали в 1929-м. А до этого Карл Иогансон был чуть ли не директором какого-то механического заводика. Хан-Магомедов впервые о нем написал научную статью, потом я занялся его биографией.[b]Родченко считался стариком– И все-таки, нельзя ли о выставке ОБМОХУ поподробнее. Например, где конкретно она проходила?[/b]– В особняке на Большой Дмитровке, 11. Он принадлежал знаменитому пушному королю Михайлову. В зале на втором этаже сначала была оранжерея, потом жена хозяина переделала ее под художественную галерею. Это помещение до сих пор цело, я в нем был. Но его перестроили, высота потолка сместилась. Пришлось высчитывать заново его размеры по фотографиям. Их не так уж много осталось, в том числе и с проходивших в этом же зале персональных выставок Родченко и Кандинского. А так как работы, висевшие там, сохранились, по их размерам удалось проверить наши расчеты.– Этого не выйдет, конечно. Да и помещение в Третьяковке чуть меньше, чем в старом особняке. Но предполагается, что посетители не будут ходить внутри инсталляции. В зале поставят портал, как в театре. И за ним выстроим зал, максимально напоминающий прежний, с тем же верхним светом и лепниной. Зрители будут смотреть на него, как в театре. На вернисаже хочется сделать перформанс с костюмами, авангардной музыкой двадцатых годов. Знаете, сочиняли в то время мелодии на тему работы заводов. Новое общество строили без иронии. Не то что мы сейчас – с улыбочкой возводим капитализм.– 54 объекта – и графических, и пространственных. Вопрос, конечно, интересный. Но мы что-нибудь придумаем.– Да, но американцы, например, в них домысливают то, чего не было. Узлы новые придумывают, используют новейшие технологии обработки материалов. Все в пластик превращается. А вот размеры у них иногда «пляшут». Есть объекты, которые на полметра не соответствуют действительности.Мы во время проектной подготовки нашли в Третьяковке оригинал негатива с этой выставки, большой, 8 на 24 сантиметра, с огромным разрешением. На этикеточках там можно даже подписи рассмотреть. Долго сидели с лупой над этим документом и обнаружили, что качество-то у работ было «молодежное»! Ведь их создателям было по двадцать с чем-то лет. 30-летний Родченко у них считался стариком, представляете? Так вот, эти умельцы что-то к полу гвоздями прибили, какие-то детали насоединяли так, как это в принципе не делается…– Да не были они тогда еще классиками!– Я стараюсь, но не получается плохо делать! М-да. Я пытаюсь ту же технологию использовать, понимаете? Краску масляную, а не какой-нибудь там акрил. Матовую поверхность создавать, а не полированную. Но это невозможно, честное слово. Это надо, чтобы тебе был 21 год, и, главное, жить в то время: из забора вырезать рейки и тащить их на себе в центр города. Шутка, конечно, но… идеи не всегда зависят от качества обработки.[b]Вожди, дожди и приоритеты– Вы говорили, что три объекта с 1921 года все-таки сохранились. А где они?[/b]– Работа Георгия Стенберга в Третьяковке, Медунецкого – в Художественном музее Краснодара, овальная композиция Родченко где-то в Америке. Кстати, некоторые работы с экспозиции ОБМОХУ взяли в 1922 году на выставку советского искусства в Берлине. Но потом все пропало. Так не повезло конструктивизму...Массовое сознание вообще плохо усваивает изобретения конструктивистов. Вот картина – понятно, ее на стенку можно повесить. А объекты? Многие спрашивают: зачем они нужны? Конечно, можно сказать, что многие эти конструкции пошли в дизайн. Но это какой-то уровень обывательский, ценность вещей-то ведь не в этом.– Вот, например, конструкция Карла Иогансона: соединены 3 палочки и 9 ниточек. Проходит столетие, и на ее основе возникают и образцы парковых скульптур, и космические антенны, и даже музыкальные инструменты. В чем ценность работы после этого? Ясно – в идее. Но вы посмотрите на нее, как она легка, элегантна… Палочки парят будто бы сами по себе. Как в космосе. И за это в объект можно влюбиться.– Ну почему же… Вот у Стенбергов, например: «КПС-45». Почти КПСС!– Конструктивно-пространственная система. Конструктивисты не шли в названиях в образную часть, и это о многом говорит. Они считали, что изобретают что-то новое, не сравнимое с тем, о чем мы уже знаем. Но простым зрителям все равно надо что-то с чем-то проассоциировать. Вот ко мне приходят знакомые, смотрят на одну из работ и говорят: ну это прямо новый тип виселицы! Вот они, стереотипы… В работах Карла Иогансона все усматривают тему креста. И она у него есть, но мне кажется, совершенно не в религиозном смысле.– В конструктивистском, как тема пересечения двух элементов. Потому что никаких ссылок на религию у него нет.– Я думаю, надоело отвозить деньги на Запад, надо и самим построить что-то нормальное. Ведь главный принцип конструктивизма – это изобретать себе. А потом щедро делиться идеями с окружающими. Я вот не понимаю такого понятия: интеллектуальная собственность. Я что-то изобретаю и пишу статью, где подробно рассказано, что и как устроено. И вообще обществу потребления предпочитаю общество отдавания. И в этом смысле наша любовь к конструктивизму пока сильно преувеличена. Я сейчас делаю эту инсталляцию – а масса искусствоведов у нас против. Говорят: музей должен иметь только подлинники.– Вот и я говорю: надо было сохранить, тогда и разговоров бы не возникло. И начинается ссылка на время!.. Но я вот тоже во всякое время жил, а дела своего не бросил. Нужен объект, который бы подтверждал: да, были когда-то такие великие экспозиции у нас в истории. Причем об этом должны знать не только искусствоведы, которые имеют доступ к редким фотографиям. А так придут в Третьяковку люди – и увидят, что сто лет назад создавались вещи, которые и сейчас смотрятся абсолютно современно. Ведь это и есть связь времен. Но не все хотят ее устанавливать. У многих ментальность осталась та же, что и сто лет назад, когда «Два вождя после дождя» (ка) ценились больше, чем все Родченки и Иогансоны вместе взятые. Вожди сменились, а вот ментальность осталась прежней.