Интерес к «Золотой маске» среди москвичей огромен

Юрий Лужков, мэр Москвы: Наша столица – один из самых театральных городов мира, здесь основывались, развивались и продолжаются великие традиции мастеров отечественной сцены. И именно поэтому интерес к «Золотой маске» среди москвичей всех поколений поистине огромен. Желаю участникам фестиваля творческих побед, аншлага на каждом спектакле, вдохновения и счастья на сцене и в жизни! Гремящий лифт ползает вверх-вниз, по лестничным проемам скользят люди, звучат их голоса: мать убеждает дочь бросить непутевого мужа и выйти за надежного, будущая свекровь готовится принять будущую невестку-вдову с ребенком, друг семейства, исполненный светских манер, дает дельные советы. А внизу, под лестницей, в клетушке истопника человек смиренно пережидает жизнь. Бог весть сколько кандидатов наук, поэтов, художников спускались в такие клетушки, чтобы «не участвовать». Из своего «быть или не быть» он выбрал второе. «Быть», сохраняя имидж приятного человека, ему стыдно, душно, тоскливо. Вот только сделать последний шаг в небытие не хватает духа. Короткие вспышки света – приходы Маши, юной рыженькой худышки, которая хоть и живет в мире истеблишмента, но душой уже не с ним. Придет, голову помоет, рубашку сменит, еды принесет – какая уж тут любовная страсть. В уходе Феди Протасова – не в цыганском пьяном загуле (цыган здесь нет вообще, разве что издевательская вариация «Невечерней» звучит во время гульбы полицейских с проститутками), а в результате накопившейся душевной муки – Валерий Фокин увидел рифму с уходом Толстого из Ясной Поляны: своего рода режиссерскую экспликацию человеческого поступка. Со дна Феде Протасову придется подняться лишь однажды – пройти сквозь суд людской как сквозь чистилище. И в уезжающем наверх лифте прогремит его выстрел. Спасен! «Последние» Вячеслава Кокорина, Нижегородский ТЮЗ [/b]Среда «Последних» предельно проста – обеденный стол, где сходятся домашние не ради уюта и тепла, а ради смертельных битв и предельных вопросов, и лампочки-сталактиты, что превращаются в темноте в то самое звездное небо над нами, которое так остро напоминает о нравственном законе внутри нас, все чаще попираемом. И мужчины, и женщины одеты здесь в шинели – настало военное время между тоталитаризмом и террором. Линия фронта режет напополам семью полицая Коломийцева (номинант на «маску» Леонид Ремнев, исполненный своеобразного мрачного обаяния), который покалечил множество жизней, в том числе и жизней своих детей. Не только Любовь, которую швырнул в детстве и сделал горбатой, – «горбаты» душевно все его дети, даже чистая душа Петр, которому стыдно общаться с порядочными людьми. И старшему Коломийцеву, тирану и деспоту, некуда отступать, хотя поражение свое для него очевидно. Здесь нет ни одного вычурного эффекта, вся энергия переплавлена в сухую, яростную, графически четкую игру, в основе которой испепеляющая, нестерпимая мысль о человеческом самоистреблении. «Сиротливый Запад» Сергея Федотова. Пермский театр «У моста» [/b] Пермский режиссер Сергей Федотов – первооткрыватель невероятно популярного сейчас в России драматурга Мартина МакДонаха. Это для других российских режиссеров этот ирландец – неиссякаемый источник черного юмора, парадоксальных сюжетов, библейских мотивов, богоборчества, богоискательства, сочных характеров и т. д. Для Федотова ирландская глубинка – родная сестра глубинки российской. Слякоть, вечный дождь в деревне Гадюкино (пардон, Линнэн), беспробудное пьянство (разве что виски вместо самогона), ненависть родных, склоки соседей и полная безысходность. Вот про это он и ставит «Сиротливый Запад». Натуралистичность возведена в абсолют – от бутылки спиртного пахнет спиртным, от сожженных пластмассовых фигурок святых – жженой пластмассой. Актеры не похожи на актеров (давняя мечта Кирилла Серебренникова, от которой он, впрочем, давно отказался – работает с ведущими). Но аморфность и нежелание увидеть в МакДонахе нечто большее, чем бытовую достоверность, сделали свое дело – пьеса, где каждая сцена чревата взрывом, потонула в томительной скуке. [b] «После вовлеченности. Диптих. Часть 2». Театр «Провинциальные танцы». Екатеринбург [/b]Выступление «Провинциальных танцев» Татьяны Багановой – это всегда сюрприз. На этот раз он имел название «После вовлеченности. Диптих. Часть 2» и рассказывал о том, что человек себе не принадлежит. Он всегда с кем-то или в чем-то. Чаще всего и то и другое одновременно. Визуальные решения были безупречны (чувства стиля Багановой не занимать): красно-зеленые декорации, напоминающие рекламные неоновые щиты мегаполисов, на этом фоне пляшущие человечки в неприметной одежде – они живут, влюбляются, ссорятся, дерутся, мирятся. При этом создается четкое ощущение – все их судьбы – иллюзия, которая тоже своего рода рекламный щит. Главной «фишкой» спектакля был надувной прозрачный шар, внутри которого билась девушка, сверху на этот шар падали другие артисты, медленно стекая с него, в результате прорывая оболочку своими телами. Человек в своем мире не существует долго, он «вовлекается» в мир других, и они так или иначе становятся частью мира с рекламных плакатов. Чем не философия нашего времени? К тому же решена она неправдоподобно красиво и сильно. «Пролетая над гнездом кукушки» Айрата Абушахманова, Башкирский театр драмы [/b]Уфимцы впервые, кажется, на нашем театральном веку вспомнили, что роман Кена Кизи написан от лица индейца Вождя, отец которого, глава племени, продал землю предков и «стал маленьким», не зная, что сказать соплеменникам, получившим какие-то деньги и потерявшим душу. И гигант Вождь ушел во внутреннюю эмиграцию – замолчал. Хотя картины детства, когда отец был великаном и бабушка обещала, что он станет еще сильнее, все время возвращаются к нему (уфимские артисты в индейских одеждах выглядят очень колоритно). И, кажется, впервые слегка дегероизирован МакМэрфи (номинант на награду Хурматулла Утяшев) – огромный урка с перебитым носом, который даже в психбольнице не устает сколачивать капиталец, легко обыгрывая товарищей. Он привык быть вожаком, сильнейшим, и его бунт – не бунт свободной личности против тоталитаризма, как в фильме Формана, и не бунт нормального человека, защищающего свое достоинство, как в ленкомовском спектакле, а борьба одного вожака с другим (мисс Гнусен) за свое первенство. Что ж, какие времена – такой и МакМэрфи. «Самолет Вани Чонкина». Музыкальный театр Хабаровска[/b] «Зачем России оперетта?» – на этот вопрос пытался ответить Музыкальный театр Хабаровска, осуществив постановку «деревенского балагана по мотивам романа Войновича». Судя по тому, что вышло, оперетта нужна для того, чтобы поддерживать жизнь наших иллюзий, веру в детские сказки и прочие наивности. Ну и для того, чтобы трагедию сделать комедией. Несмотря на общий скомороший вид всех действующих лиц (включая Гитлера и Сталина), комедийность отдавала фальшью, а грезы про «крыло самолета, под которым счастье» и рожденный ребенок как символ надежды – откровенной банальностью. Веселенькая музычка, привязанная к предвоенному времени, многих в зале коробила, и фантомы тиранов, евреев и крестьянок-коммунисток не казались забавными. Впрочем, отрицать того, что все это оправдывала идея спектакля, нельзя. – Главное – хоть ненадолго вырвать человека из комплексов, самокопания, самоедства, возвращая в детство, сентиментальность, к простым чувствам, – прокомментировал постановщик спектакля Владимир Оренов. – Легкий жанр оперетты это позволяет. Скрыться от действительности за бравадой не самых умных шуток получилось у Войновича, у Хабаровска – не очень. Возможно, музыка и усердие артистов оправдывали сказку из страшного прошлого про «Ивана-дурака» по-советски, но в целом впечатление было слабенькое. А жаль. Идея-то была хороша. Представляете, Магнитогорский театр играет в Москве – все проходы забиты, а во время каждой второй сцены последние ряды в едином порыве привстают, чтобы не пропустить ни одной мелочи. Так принимали на фестивале «Грозу» – вольное сочинение на темы Островского, где нет темного царства, а есть живые люди, и каждый освящен и наказан неразделенной любовью. Кабаниха, сама еще нестарая, неостывшая, в прологе ворожит, вымаливая Катерине ребеночка, а в финале взывает к Богу: «Неужто я сироту какую обидела, что Ты так несправедлив ко мне? Или Тебя нет?» Дочь-оторва сбежала из дома, сын-дурак не может растить детей – кончается род Кабановых. Дородная служанка ворожит над пряниками, пропитывая их запахами своего тела, – тоскует по Тихону. Тихон любит Катерину так, что немеет, спастись можно только водкой, которую жена привычно вытаскивает из сапога. Даже подлец Борис полностью реабилитирован – не от любви Катерины бежит он, а от желания скрыть свою чахотку. В этом чувственном, живом и жарком спектакле самая целомудренная, самая нежная сцена – дуэт Бориса и Катерины. Она заснула, враз обессилев от своего признания, а он, дрожа от холода и комаров (единственный сухой плащ отдан Катерине), выкуривает комаров, охраняя ее покой. И ни в какую Волгу Катерина не бросилась – просто сорвалась с крутого берега и разбилась. Такая судьба. Мюзикл с претенциозным названием – яркая и в достаточной степени новаторская работа. Со множеством смысловых подтекстов, понятной философской задачей, но главное – запоминающейся музыкой, мощными голосами молодых артистов и тем пресловутым драйвом, которого так не хватает музыкальному театру сегодня. Бойко рассказанная и спетая история про одного влюбленного старшеклассника, без всяких сомнений, порадовала зрителей. Это было что-то новое, что-то настоящее, что-то очень искреннее. Главный герой Митя в школе считается «лохом» только потому, что не пьет, не курит, не наркоман и не сутенер (вот он, герой нашего времени! – ему даже совершать хорошие поступки необязательно), он любит одноклассницу, но общается с ней только в Сети. Их виртуальное чувство обернулось трагедией – девушка спутала Митю с его отцом, жаждущим сексуальных развлечений (вот вам еще одна мысль – отсутствие живого общения приводит к неумению людей видеть и слышать настоящее!), и ему отдалась. Но какой мюзикл без хеппи-энда... Все в итоге складывается, и заглавный хит «Дуры...» – «Деревья всегда лицом и никогда спиной» звучит мощно, жизнеутверждающе и настраивает на позитив. Пускай местами не удавались шутки, некоторые диалоги смахивали на сериальные, и попытки «быть ближе к народу» оборачивались пошлостью («полировать шест», «косячок», «трахаться» – слова из песни, как говорится, не выкинешь), однако общая картина – весьма и весьма. В этом заслуга сплошь молодых артистов, рвущихся в бой и готовых на все эксперименты без исключения, а также композитора, решившегося на сочетание в одном проекте инструментальной фонограммы, живого оркестра, оперы и рэпа, хип-хопа, ритм-энд-блюза... Получилась не притянутая за уши история для и про молодых, но реальный театральный хит не с самым банальным воплощением идеи о вечных ценностях. Постановкой одной из лучших оперетт всех времен и народов новосибирцы никого не удивили. Хотя претензия была – мол, классика не нуждается в интерпретации, и мы оставили все как есть. Безусловно, «как есть», и тем не менее пафос декораций и роскошных нарядов, так же как сильные голоса для исполнения прекрасных арий, ей необходимы. Новосибирская музкомедия знавала лучшие времена – к такому выводу можно было прийти, прослушав даже только первый акт «Сильвы». Понятное действо, на сто минут вперед предсказуемые шутки и ситуации, любовь и всепобеждающая страсть... Ничего не было в этом отталкивающего или провинциального. Классическая такая оперетта. Тем более именно на это ставили сибирские мастера. Но в итоге вышло все с точностью до наоборот. И откровенно старомодные (будто сшитые еще в советские времена) костюмы, и «никакие» декорации, и тусклый оркестр, и чуть ли не школьное старание всех актеров без исключения. Было скучно. И еще – очень грустно, потому что, как ни крути, «Сильва» должна была быть праздником. Всего 20 минут на сцене, но ощущение, как от полномасштабной постановки. Пермский балет Евгения Панфилова – это завораживающая красота совершенного тела. И как следствие – души (именно в такой последовательности). Физика и лирика в одном флаконе. 5 мальчиков и 5 девочек в костюмах цвета тела творили на сцене театра «Новой оперы» такое, что у зрителей не оставалось никаких сомнений, о чем постановка голландца Ицика Галили. Под музыку Генделя, Вивальди, Моцарта и Сати балет танцевал о жизни. О поиске ее смысла. – Из всех видов искусства танец наиболее правдиво отображает жизнь, – сказал Ицик Галили. – Он не сводится только к движению. Танец – это эмоции. Я разрешил танцовщикам обращаться со своими эмоциями и к себе, и к публике одновременно. «Обращение» получилось очень глубоким и нежным. Темнота сцены, лучи прожекторов, выхватывающие из этой темноты фигуры-тени, совершенная пластика, и в результате – какая-то щемящая душу тоска по несбывшемуся, невозможности выразить что-то, что-то понять. Красноречию этому балету не занимать, а жизнь решить, как теорему, не получится все равно. Однако в попытках – красота, смысл, гармония.