Внук за деда отвечает

– Я знаю об этом, так сказать, постфактум… Мой отец с 1939-го был в ссылке, и в Москву мы вернулись в 1954 году. Мы жили у Марии Гермогеновны Смидович, родной сестры деда и жены писателя Вересаева… И в кабинете Вересаева, где я жил несколько месяцев, было много портретов, фотокарточек писателей с дарственной надписью… И вот мне бабушка (Мария Гермогеновна была для меня настоящей бабушкой) говорит, что до революции в этой комнате «жил Петя», который работал в это время на первой Московской электростанции сменным инженером… После революции, в 1918-м, Вересаев вернулся из Крыма, а Смидовичи переехали жить как члены правительства в Кремль. Квартира осталась за Вересаевым, которому мой дед много помогал. И только благодаря усилиям Петра Гермогеновича была опубликована известная повесть Вересаева «В тупике»… Помогал он и другим родственникам. Он к ним нормально относился. И ни от кого, разумеется, не отказывался. А отказался он еще до революции от своих дворянских привилегий, от прав на имение Зыбино в Тульской губернии…– Да, там жили две ветви Смидовичей: «белые» и «черные». Это по, так сказать, цвету волос. «Белые» – это Вересаевские. Они были очень интеллигентные, щепетильные. Викентий Викентьевич, его отец Викентий Игнатьевич – врач… А наши, «черные», были более общительные, более предприимчивые… И еще седели «черные» Смидовичи раньше: посмотрите на фотографию Петра Гермогеновича, на фото моего отца – он был очень похож на деда, на мою голову…– Да, он прекрасно знал французский, английский… Петр Смидович окончил Высшую электротехническую школу в Париже – лучшее учебное заведение этого профиля тех лет. Проучился три курса в Московском университете. Насколько я знаю, у него даже были планы в 1920-х годах уехать послом в какую-то страну, по-моему, в Австралию…– Он неплохо играл на фортепьяно. Очень любил цветы; выращивал розы. Даже какие-то свои сорта вывел! Страсть к сельскому хозяйству, видимо, в крови у Смидовичей. Родной брат Петра – Федор до революции неплохо поднял свое поместье, а после нее был в нем уже в качестве директора конезавода. Мой троюродный брат Юра Алексеев по наследству всю жизнь посвятил коневодству…– Может быть… Мой отец играл на рояле. Я тоже стараюсь время от времени играть… Вон там и пианино стоит. Оно, правда, немного расстроено…– Ну, в московском правительстве я в этом отношении не одинок. Насколько я знаю, Александр Мень играет на гитаре…– У меня два сына. Маленький – Валя, ему четыре с половиной года. А старшему сыну, Глебу, от первого брака, 23 года. С ним мы в последнее время меньше общаемся. А с младшим сынишкой чаще: у него, кстати, неплохой слух… Жена у меня бизнес-вумен, она много ездит, много работает. Я бы не сказал, что мне это очень нравится: с моей точки зрения, жена и дом – это неразделимо…– Мой второй брак поздний… Как-то так получилось, что я почти одновременно и отец, и дедушка для своего сына. Он меня спрашивает: «Папа, а почему люди стареют?» «Да потому, что они становятся ни кому не нужны, и – старятся». «Ну, тогда, папа, – отвечает он мне, – я тебя буду любить всегда, и ты не будешь стареть».– Все это, конечно, немного сентиментально, но что тут поделаешь… Петр Гермогенович был, как мне представляется, тоже достаточно сентиментальным человеком…– Мы обсуждали это с отцом, когда он был еще жив. Это, конечно, кинематографическая придумка. Если бы они были такими мягкими, они вряд ли смогли захватить власть. В Москве переворот прошел довольно жестко. Хотя Ленин нередко и критиковал деда «за мягкость».– Но в то же время, я знаю, что он, когда был членом Помгола – комиссии помощи голодающим Поволжья, ездил по поручению Совнаркома, какие-то инспекции проводил. А потом его вызвал Ленин с отчетом, и спрашивает: «Петр, а скольких ты расстрелял?» Он говорит: «Я никого не расстрелял». А Ленин ему: «Я так и знал!» Владимир Ильич всегда поддерживал достаточно узкий круг людей, которые поступали очень жестко, а остальных критиковал за «мягкотелость»… Я не думаю, что Смидович был таким фанатиком, как Ленин.– Он дружил с Дзержинским; он дружил с Ногиным, с Розенгольцем. Он был в хороших отношениях с Калининым, с Кржижановским, со Стекловым… А отец очень дружил с сыном Стеклова, а я – с его внуком; он умер, к сожалению. С Антоновым-Овсеенко он был в очень хороших отношениях… А вот с Владимиром Ильичем у него теплых отношений не было; он к нему относился достаточно жестко. Но я знаю, что его жена, моя бабушка Софья Николаевна Черносвитова была в очень хороших отношениях с Крупской. Отец мне рассказывал, что он был с матерью на 50-летии Ленина, которое отмечалось в очень узком кругу, кулуарно. И там в основном одни женщины были…– Они были очень непростыми. Как-то, как вспоминал мой отец, Петр Гермогенович направил в ЦК ВКП(б) письмо по вопросам «перегибов» в отношении крестьянства, а как-то прямо в холле Большого театра, во время антракта, попытался высказать вождю свои сомнения по поводу методов коллективизации. «Твои закадычные друзья, Рыкови Бухарин, сыграли с тобой злую шутку – заразыли тебя кулацким духом», – ответил ему Сталин. И Смидович вдруг увидел, как все, кто был свидетелем этого разговора, стали поспешно уходить из холла. После этого он, забрав сына, ушел с представления…– Я думаю, что его ранней смерти – он ведь умер в 61 год – и способствовала такая ситуация. Он видел, как его друзей и товарищей втаптывают в грязь, он очень переживал. В общем, я думаю, что Бог его миловал, и он успел умереть своей смертью…– Во всяком случае я постоянно чувствую, что есть какая-то черта, за которую я перейти не могу… Положение «внука» обязывает.