Юрий Гуллер — все материалы автора

Юрий Гуллер

КОГДА-ТО поэт Твардовский, написавший знаменитого «Василия Теркина», одну из глав этой «Книги про бойца» посвятил бане, где наши солдаты, войдя в капитулировавшую Германию, фронтовую грязь и копоть смывали: «На околице войны –//В глубине Германии –// Баня! Что там Сандуны//С остальными банями!..»О фронтовых банях мы сегодня вспоминать не будем, хотя они того стоят. Наш разговор о тех самых Сандунах, для которых Александр Трифонович не нашел вроде бы доброго слова. А мы найдем.Ведь сегодня исполняется 115 лет со дня второго (официального) открытия Сандуновских бань.[b]Серебряные шайки[/b]Общественных, или, как говорили в старину, торговых бань в Москве во все времена было предостаточно. Свою основную обязанность – «мыть москвичей» – они исполняли исправно, но сами были, в большинстве своем неказистые и не слишком чистые. В народе даже поговорку придумали: «Торговая баня все моет, а сама вся в грязи». Хотя уже к концу XVIII в. содержатели столичных бань старались «держать марку». Стали входить в моду так называемые дворянские отделения, где порой и скамьи были просторными, и посуда для традиционного банного кваса «образцовой».Но современная история московских бань начинается, безусловно, с того момента, когда актер Сила Сандунов вместе с женой Елизаветой прикупил в самом центре Москвы, на берегу Неглинки, участок земли и решили построить там чудобани. Сандунов и его красавица жена были в Москве личностями известными. А об истории их любви и женитьбы, свершившейся по благословению самой «матушки Екатерины» после публичного скандала с «воздыхателем» актрисы, всемогущим государственным канцлером Безбородко, можно роман написать. Но ведь у нас с вами сегодня интерес, как говорится, «банный»… К тому же сцена со временем была Сандуновым оставлена, с женой пошли раздоры, кончившиеся разводом, а бани остались.В надежде быстро окупить немалые затраты, Сила Николаевич не скупился на обустройство всех 4 «разрядов», и особенно – дворянского отделения. Тут были и мраморные скамьи, и зеркальные стены, и мягкие диваны… А для особо важных посетителей заказали даже серебряные шайки.Впрочем, и простонародное отделение отличали чистота, а также (что важно) приветливость и добротный пар.[b]Чисто московская память[/b]Открылись эти первые Сандуны в 1806 г. (некоторые источники называют 1808 г.) и сразу же завоевали добрую славу. Их не тронул пожар 1812 г., а на новом «плане Москвы» появился даже Сандуновский переулок, позаимствовавший имя у бань. В 1922–1993 гг. он носил название Неглинного переулка, но потом историческая справедливость восторжествовала.Скончавшийся 27 марта 1820 г. актер был вместе с братом, отцом и матерью похоронен на старейшем в столице Лазаревском кладбище, от которого нынче не осталось и следа «Кто помнит, кто знает теперь Сандунова, – писал более 100 лет назад его биограф. – Известны одни Сандуновские бани…»Сила Сандунов был, как бы написали сегодня в милицейском (или уже полицейском?) протоколе, «лицом кавказской национальности» из рода грузинских дворян Зандукели, но память о себе оставил чисто московскую, которую ни топором, ни перестройками не вырубить.После него владеть банями стала семья Ломакиных, многие годы державшая на другом берегу Неглинки простонародные бани. Новые хозяева постарались придать Сандунам еще большую привлекательность. Там заработал великолепный буфет, а раздевалка дворянского отделения превратилась в подобие некоего английского клуба, где велись светские разговоры, из уст в уста передавались сплетни, рассказывались свежие анекдоты и даже отмечались торжества.Хозяева внимательно следили за банной модой, и когда в продаже появилось пушкинское «Путешествие в Эрзерум», где поэт восторженно отзывается о тифлисских банях, Ломакины выписали оттуда «на пробу» банщиков. Но, как вспоминал В. А. Гиляровский, «они у коренных москвичей, любящих горячий пар и душистый березовый веник, особого успеха не имели… Зато наши банщики приняли совет Пушкина и завели для любителей полотняный пузырь для мыла и шерстяную рукавицу».[b]Второе рождение[/b]Шли годы, Сандуны ветшали, но славу свою берегли. В 1869 г. они попадают в руки купеческого семейства Фирсановых и со временем становятся частью наследства Веры Фирсановой, вышедшей замуж за бравого военного Алексея Гонецкого, которому и пришла в голову идея заработать на «помывке москвичей», полностью перестроив в духе времени Сандуновские бани. Для этого ему пришлось долго уламывать супругу, имевшую «право решающего голоса».Впрочем, вскоре вопрос был решен. Супругов вдохновляли самые роскошные по тому времени Центральные бани, принадлежавшие богатейшему купеческому семейству Хлудовых. У богатых купцов вообще входило в привычку постараться «переплюнуть» друг друга...Старые Сандуны снесли, а на их месте возник настоящий банный дворец. Алексей Гонецкий даже отправился в путешествие по столицам мира, чтобы воочию увидеть все «банные достижения» современной цивилизации. Новые бани были оснащены собственным нефтехранилищем для запасов топлива и даже электростанцией! Был построен и корпус с квартирами для служителей.Строились бани по проекту архитекторов Б. В. Фрейдерберга и С. М. Калугина.Узорчатые окна, колонны, резные стропила, отделанные под мореный дуб, мозаика, скульптура, особый Мавританский зал, роскошь отдельных кабинетов… И инженерное оборудование бань оказалось на самом высоком уровне, восхищавшем даже специалистов. Был даже собственный водопровод, сооруженный при участии инженера Н. П. Зимина, главного «реконструктора» московского водопровода, питавший не только котлы с горячей и холодной водой, но и непривычные для Москвы бассейны.И вот 14 февраля 1896 г. состоялась первая, пробная, топка бань, превратившаяся в «день открытых дверей» для толпы любопытных москвичей. Бани заработали! Здесь москвичи могли найти отделение и по вкусу, и по карману: входная плата была 5, 10, 50 копеек, а в специальные кабинеты – аж 10 рублей (деньги по тем временам огромные).[b]Голые знаменитости[/b]Вот уже 115 лет знаменитые Сандуны исправно работают, взяв за эти годы в свой «горячий плен» не только сотни тысяч обыкновенных москвичей, но и множество знаменитостей.Мы не знаем, в каких именно банях начиналась эпопея киногероя знаменитой «Иронии судьбы», но, к примеру, Федор Шаляпин, работавший до революции в Большом театре, очень любил Сандуновские бани, находившиеся неподалеку от его «места службы».Как сообщают мемуаристы, по понедельникам, когда в банях был выходной день, певец частенько приходил в только что убранную баню часам к 12 дня, где его уже ждали. Как правило, это происходило в большой компании друзей и театральных знакомых: ведь что за баня в одиночку? А после парилки в полупустом по случаю выходного «зале отдохновения», отведав любимого кваску, о котором он говорил, что тот ему милее всяких «клико, редереров и прочих шампаней», Шаляпин устраивал настоящий концерт. Его великолепный бас разносился по всему району, растекаясь далеко за пределы бани, и случайные прохожие останавливались под окнами, задрав голову, и слушали этот бесплатный концерт.Любителями Сандунов были Гиляровский и Антон Чехов, нередко приходивший сюда вместе с братьями. А в 1920-х здесь, в бассейне Сандуновских бань, режиссер Сергей Эйзенштейн снимал некоторые эпизоды своего знаменитого фильма «Броненосец Потемкин».И москворецкая вода Сандунов, таким образом, ненадолго превратилась в волны Черного моря.

Пражская зима

ВРЕМЕНА нынче странные – даже тревожные слухи порой не столько тревожат, сколько воспринимаются как информация к размышлению.Вот и газетные разговоры о судьбе ресторана «Прага», то ли продаваемого нынешним владельцем, то ли уже проданного, многими москвичами моложе сорока лет воспринимаются с искренним недоумением: да о чем, собственно, речь? Чего шумим? Ну, еще один ресторан сменит владельца, а с ним и название, и наверняка внешний вид поменяется. Эка невидаль! Да такое в Москве происходит чуть ли не каждый день и с ресторанами, и с магазинами, и со всякими прочими общественными местами.Вчера – булочная, а сегодня – бутик; сегодня – универмаг, а завтра – «салон одного дивана»; был ресторан «Прага» – будет многофункциональный развлекательный комплекс Just Cavalli.А между прочим, история ресторана может быть частью большой истории города, историей, к которой причастны и наши деды, родители, и мы с вами. Даже если никогда не были завсегдатаями больших московских ресторанов.[b]От «Браги» до «Праги»[/b]Итак, московская «Прага». Поначалу, в 1870-х, это был обычный извозчичий трактир, находившийся, впрочем, на весьма важном для каждого москвича месте, у «истоков» Арбата. Ничем особым он от прочих московских трактиров средней руки не отличался, ни кухней, ни убранством, ни красотой фасада. Разве что поил своих завсегдатаев исправно и практически в любое время дня и ночи.За что (а может быть, и за особый дух, витавший в помещении и напоминавший бывшим крестьянам, а ныне трудящимся московского извоза любимое деревенское питие) и был прозван ими «Брагой».А кстати, почему это (не совсем богоугодное) заведение получило имя далекого чешского города, который и столицей-то в те времена не был по причине отсутствия на карте такой страны – Чехия. История об этом умалчивает. Кто-то из мемуаристов обмолвился, что «на хозяина когда-то, в бытность его мальчиком на побегушках в трактире и сподобившегося научиться читать по этикеткам на товарах, произвело большое впечатление название места, откуда поставлялся в Москву какой-то товар, – Прага! Экая ведь важность!»Так это или не так в действительности, мы утверждать не беремся. Да и названия далеких от Первопрестольной «оазисов культуры» как в те, стародавние, так и в более поздние времена, появлялись на карте города нередко. В Москве, кроме «Праги», были рестораны «Савой», «Берлин» (вместе с гостиницей), «Вена», «Ливорно», «Палермо», «Лондон» (это заведение, впрочем, сохраняло статус трактира), гостиница «Дрезден», меблированные номера «Париж» и прочие зарубежные «переселенцы». Так почему же не могла появиться «Прага»?В те достопамятные времена и попала «Прага» в литературу. Знаменитый в конце XIX века писатель Боборыкин (оставшийся в памяти многих не только своими произведениями о Москве, но и именем одного из героев – Василия Теркина, умело использованным в литературе совсем другим автором) в романе «Китай-город» вспоминает (устами героя), как шел с приятелями по Арбату: «И всем захотелось есть. Они поднялись в этот самый трактир, сели в угловую комнату.Кто-то спросил сыру бри. Его не оказалось, но половой вызвался достать. Принесли целый круг. Запивая пивом, они весь его съели и много смеялись».[b]Одной левой![/b]А потом, года за два до наступления нового века, трактир выиграл в партию на бильярде богатый купец Семен Тарарыкин. Причем выиграл, как подчеркивали некоторые мемуаристы, играя левой рукой. Таков, мол, уговор был.Таким образом, сделал Тарарыкин своего противника «одной левой» и стал владельцем «Праги». Так что переход собственности из одних рук в другие случался во все времена.Стал Тарарыкин владельцем «Праги» и, как это часто бывало с купеческим сословием, сразу же загорелся превратить его в лучший ресторан города. Денег на это мероприятие занимать ему было не нужно, мошна тугая, а посему дело от слова не далеко укатилось: здание, построенное еще в конце XVIII века, полностью перестроили по проекту модного в те годы архитектора Льва Кекушева. Новый ресторан открылся в 1902 году, хотя строительные работы и продолжались еще долго. Годом их окончания справочники называют 1906-й. А через несколько лет неутомимый Тарарыкин затевает новую перестройку, и уже в начале Первой мировой войны, после перестройки здания в стиле неоклассики архитектором А. Эрихсоном, его украсила надстройка типа корабельной, с летним садом на крыше, декор типа виноградной лозы и другие модные архитектурные детали.Как писали в те времена газеты, иронизируя по поводу архитектурных новаций, от «новой «Праги» так и повеяло чем-то курортным, только моря и не хватает». Впрочем, как от проекта Кекушева, так и от перестройки Эрихсона, до наших дней мало что дошло. «Прагу» несколько раз «реконструировали», «подновляли», «приспосабливали для новых нужд века», так что этот дом смело можно назвать «обобщенным памятником» ХХ веку.До революции в «Праге» даже посуда была особенная: на каждом блюде, каждой тарелочке и даже блюдечке (без голубой каемочки) блестела яркой позолотой витиеватая надпись: «Привет от Тарарыкина». Как тут можно забыть имя тщеславного хозяина? Впрочем, подавались на этих тарелочках блюда вкусные, фирменные, рецепты которых частью были привезены из Европы, а частью позаимствованы у старорусской трактирной московской кухни. Как, например, «пополамный расстегай», начиненный стерлядью и осетриной.Украшали расстегай обязательные налимьи печенки.Кто из нас с вами это пробовал? – поднимите руки! То ли рецепты стали никому не нужны (ни хозяевам ресторанов, ни посетителям), то ли налимы в России стали рождаться без печени, то ли просто «время ушло».Между прочим, пообедать в то время в «Праге» можно было и весьма дешево: ресторан прославился своими «комплексными обедами».Самый простой «комплект» стоимостью 1,25 р. включал в себя на закуску – консоме из дичи, пирожки с визигой, расстегайчики, телятину, а потом жаркое – рябчики с каким-то салатом, на десерт – фрукты, кофе.Не правда ли, как похоже на комплексные обеды в советской столовой с вечным рассольником и бледными котлетами, подаваемыми с пюре или макаронами?..[b]Кто здесь только не бывал![/b]За первые полтора десятилетия своего «буржуазного состояния» ресторан стал не только модным, но и любимым у московской интеллигентной публики. Именно в «Праге» предпочитали устраивать званые обеды, отмечать юбилеи и даже играть свадьбы московские профессора, писатели, художники, первостатейные артисты.Может быть, именно поэтому «Прага» упоминается и в художественных произведениях тех (и более поздних) лет, и в мемуарах, и в газетных статьях с отчетами о «жизни особых персон». Хотите примеры? Пожалуйста! Иван Бунин: «В «Праге» сверкали люстры, играл среди обеденного шума и говора струнный португальский оркестр, не было ни одного свободного места…»Именно отсутствие свободных мест вызвало однажды раздражение мэтра русского символизма Валерия Брюсова, заглянувшего в «Прагу» с одной из своих многочисленных поклонниц. Оказавшись «лишним», он, по свидетельству того же Бунина, «что-то четко, резко и гневно выкрикивал своим картавым, в нос дающим голосом метрдотелю, подбежавшему к нему, видимо, с извинениями за отсутствие свободных мест». Сам Бунин тоже не избежал чествования в «Праге». Когда его в 1910 году избрали академиком по разряду изящной словесности (было когда-то и такое).Как вспоминал его товарищ по литературному цеху и московской жизни, известный писатель Борис Зайцев, живший в арбатском Старопесковском переулке, «мы бурно отпраздновали это событие в московской «Праге».Зайцев и сам любил «Прагу»: «Гудят колокола, поют хоры, гремит трамвай, звенит румын в летнем зале «Праги» пышноволосой».Именно в этом ресторане Иван Сытин, за несколько дней до печального конца Российской империи, справлял полувековой юбилей своего издательского детища.Здесь московские поклонники приветствовали приехавшего в Москву поэта Эмиля Верхарна. Здесь после премьеры «Трех сестер» чествовали актеры Художественного театра своего любимого автора.В «Праге» художественная интеллигенция отмечала окончание реконструкции картины Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван», изрезанной бритвой прямо в Третьяковке в порыве исступления сумасшедшим Балашовым. Шума это событие наделало много.Художнику выражали сочувствие и лично, и в телеграммах, присылаемых из самых дальних уголков России и из-за рубежа. А Московская управа, в ведении которой находилась Третьяковка, ассигновала немалую сумму на реставрацию картины.Когда в октябре 1913-го реставрация была закончена и картина была возвращена на свое законное место в Третьяковской галерее, друзья художника, воспользовавшись его пребыванием в Москве, решили устроить чествование. Вечером 28 октября в ресторане «Прага» состоялся банкет, а уже на следующий день в сытинской газете «Русское слово» была напечатана заметка С. С. Мамонтова об этом событии: «Отправились обедать в ресторан «Прага». К обеду подъехал Ф. И. Шаляпин… В течение обеда произносились речи, среди которых выделилась речь Шаляпина, красиво уподобившего искусство солнцу, от влияния которого избавлены только те, кто лежит под землей». Шаляпин был в ударе: рассказывал эпизоды из своей жизни, провозглашал тосты за друзей-художников и за Репина.Есть мнение, что именно этот обед и заставил Репина принять окончательное решение написать портрет великого артиста, который, впрочем, сочтя неудачным, он полностью записал другой «натурой». Но это уже совсем другая история…А потом была Мировая война с ее «сухим законом» и коньяком, подаваемом («для конспирации») в чайниках. Это тоже история «Праги». И бурная весна 1917 года, когда гостями «Праги» были не только московские знаменитости, но и бурно взбегавший на политический небосклон известный либеральный адвокат Александр Керенский. Об этом случае тоже есть у Бунина, но уже в «Окаянных днях»…[b]Революция и ресторан[/b]Октябрь 1917-го оказался для «Праги» роковым: ресторан на несколько лет закрыли, открыв там библиотеку и несколько книжных магазинов, которые, за неимением новинок, торговали дореволюционными изданиями классиков, реквизированными «у буржуазии». Но в годы НЭПа «Прага» вновь стала «дворцом чревоугодия», впрочем, под псевдонимом «Общедоступная столовая Моссельпрома». Это ее рекламировал в рифмах, не брезговавший черной работой Владимир Маяковский:[i]Здоровье и радость –Высшие блага,В столовой «Моссельпрома» –Бывшая «Прага».Там весело, чисто, светлоИ уютно,Обеды вкусны, пивоНе мутно…[/i]Хотя цены здесь, как говорили тогда, «кусались». Помните посещение во время свидания с Лизой Калачевой этой «общедоступной столовой» незабвенным Кисой Воробьяниновым, которое, начавшись как-то постно, привело в конце концов к тому пьяному разгулу, который и лишил двух комбинаторов возможности легкой «победы над стульями»? «После недолгих уговоров Ипполит Матвеевич повез Лизу в образцовую столовую МСПО «Прагу» – лучшее место в Москве, как говорил ему Бендер.Лучшее место в Москве поразило Лизу обилием зеркал, света и цветочных горшков. Лизе это было простительно – она никогда еще не посещала больших образцово-показательных ресторанов. Но зеркальный зал совсем неожиданно поразил и Ипполита Матвеевича. Он отстал, забыл ресторанный уклад. Теперь ему было положительно стыдно за свои баронские сапоги с квадратными носами, штучные довоенные брюки и лунный жилет, осыпанный серебряной звездой. Оба смутились и замерли на виду у всей довольно разношерстной публики…»Публика во времена НЭПа в «Праге» (да и в других сохранившихся ресторанах города) была действительно разношерстная. Но денежная. Совслужащие несли сюда полученные от нэпманов взятки, всякие темные личности – невесть откуда взявшиеся червонцы, а сами нэпманы… Ну, эти хотя бы пили и ели на свои кровные, нажитые непосильным трудом, за прилавком писчебумажного магазина.Да, цены в «Праге» и в 1920-е были весьма приличные, что неприятно поразило отвыкшего от ресторанных благ Ипполита Матвеевича.«Однако, – возмущался он, – телячьи котлеты – два двадцать пять, филе – два двадцать пять, водка – пять рублей… Однако!» В здании, наряду с рестораном, были и другие «культурные заведения». Вот что вспоминает в своей книге «Арбат, дом 4», главы из которой еще до ее выхода печатала «Вечерка», Татьяна Каптерева-Шамбинаго: «Выход на нее (площадь) шел мимо ресторана «Прага», здание которого включало наш придворный кинотеатр «Темп», а внизу располагался магазин «Торгсин».Кстати, что такое «Торгсин», знаете? Эта сеть магазинов была организована по распоряжению советских властей, чтобы «легальным путем» вытрясти из обывателя залежавшиеся под половицей золотые монеты, бабушкины колечки и разрозненные серебряные ложки «из графского сервиза».Здесь в продаже было то, о чем не мог даже мечтать рабочий или простой совслужащий. Но здесь «отоваривали» на валюту (иностранцев) и в обмен на остатки буржуазной роскоши (для советских граждан).Опять же кстати, тот «Торгсин», в котором устроили погром Бегемот и Коровьев, находился неподалеку, только не в «Праге», а в конце Арбата, в том угловом здании, где в советские времена потом располагался знаменитый «Гастроном».[b]В зоне особого внимания[/b]В советские времена ресторан то попадал в разряд «лучших в городе», где любила бывать новая элита, то вдруг неожиданно закрывался. Еще в 1934-м здесь проходил один из «этапов чествования» пассажиров «Челюскина» и их «воздушных спасателей». Во второе издание путеводителя «Осмотр Москвы» попала реклама ресторана: «Кухня под руководством опытных кулинаров. Лучшие вина, крюшоны, пиво и прохладительные напитки. Джаз, хор цыган, бильярд. Танцы до 5 часов утра». Но уже в третьем издании «Осмотра Москвы» (1940 г.) нет даже упоминания о «Праге»: ресторан закрыли по случаю превращения Арбата в «военно-грузинскую дорогу» – именно по нему ездил на дачу Сталин.Кинотеатр «Темп» к этому времени переименовали в «Науку и знание», а в одном из залов закрытого ресторана была организована столовая для «топтунов» – сотрудников НКВД, для которых правительственная трасса Арбат была «зоной особого внимания».К прежней жизни ресторан вернулся только спустя год после смерти «вождя народов». В начале этого нового «этапа» он стал (на какое-то время) действительно «чешским рестораном», с соответствующим меню. Вместе с открытым спустя несколько лет пивбаром «Пльзень» в парке Горького, он был «настоящей заграницей», где можно попробовать и шпикачки, и настоящее чешское пиво.Все эти годы «Прагу» неоднократно перестраивали, отделывали мрамором и украшали тяжелым плюшем. Но кухня и долгая слава искупали все.А магазин «Кулинария» при ресторане!? Ведь именно здесь когда-то стояла длинная (и чаще всего безнадежная) очередь за изобретенным здешним талантливым кулинаром тортом «Птичье молоко».[b]Ужин на всю зарплату[/b]Ресторан был и в 1960– 1970-е годы весьма популярен у москвичей. Разумеется, у тех, кому ресторанные цены были по карману. Впрочем, ужин в ресторане (даже с коньячком) был тогда вполне доступен даже студенту в день получения стипендии (на что было студенту существовать остальные 29 вечеров месяца – дело другое).Помню, как во время «развития романа» со своей будущей женой я повел ее именно в «Прагу», заказал (чуть ли не на всю тогдашнюю зарплату – ох уж это юношеское желание блеснуть!) какой-то совершенно невообразимый ужин с неведомыми нам закусками, с бутылкой коньяка и бутылкой вина. А потом, едва пригубив все это и оставив стол почти нетронутым, мы (оплатив, естественно), «внезапно потеряв аппетит», убежали из ресторана и долго целовались на одной из скамеек Александровского сада, еще не ставшего в ту пору местом вечернего гуляния, совершаемого под «неусыпным оком» стражей порядка и звон металлоискателей. Тогда скамейка в парке была для нас куда важнее знаменитого ресторана! Временами и сегодня, вспоминая ту историю почти полувековой давности, мы с женой переглядываемся и… глотаем слюнки.Ведь сколько тогда можно было съесть вкуснятины! Но к вчерашнему столу, как и во вчерашний день, нельзя вернуться.[b]Кислые щи по-итальянски[/b]Последнее свое «перерождение» здание, где располагается ресторан и само «заведение», пережило в конце ХХ века: 23 августа 1997 года перестроенный и заново обставленный изнутри ресторан был торжественно открыт (как водится, при большом стечении VIP-публики).Но и с тех пор много воды утекло, и вот уже крупный олигарх, небезызвестный Тельман Исмаилов, переживший потерю Черкизовского рынка, похоже, решил избавиться от «Праги». Новым владельцем здания и ресторана может стать итальянский дизайнер и модельер Роберто Кавалли в компании с российским бизнесменом Умаром Джабраиловым. Если это произойдет, «Прага» получит инвестиции в размере 2 млн евро, «фирменное» имя своего нового владельца Just Cavalli и станет четвертым клубом Кавалли, открывшим уже свои заведения во Флоренции, Милане и Дубае.Ничего не имея против бизнеса знаменитого модельера, который к тому же итальянской пасте предпочитает русские кислые щи, тем не менее хочется проинформировать знаменитого модельера, что здание, в котором расположен ресторан, в 2009 году было отнесено к одному из 90 московских объектов недвижимости, которые имеют статус памятника культурного наследия народов регионального значения. Так что отношение к облику должно быть соответствующим – бережным. И еще. Так ли уж нужно менять название? Нынешнее – привычное для москвичей – разве это не легендарный бренд?Как утверждал один из героев романа Стивенсона (не слишком порядочной, но популярный и знавший толк в пиастрах), название даже пиратского корабля менять не стоит – отвернется удача! А уж что говорить о существующем больше ста лет ресторане?

Изнанка 7 холмов

В ОДНОМ старом, но очень хорошем спектакле героиня в исполнении незабвенной Татьяны Пельтцер пела: «Ничего, что к нам метро не ходит, // Рано нам еще под землю лезть!» Слышать такое со сцены забавно, а опираться на такую философию в жизни – затруднительно.Альтернативы метро, если честно, несмотря на все «издержки производства», в нашем городе нет. Сами знаете, что на поверхности делается. А посему – метро и только метро!Пользуемся мы им ежедневно, а вот знаем порой не так чтобы очень хорошо. Иногда и коренные москвичи замирают, как некий персонаж перед «новыми воротами», перед указателем: как до этой (название подберите сами) станции добраться? Ведь их нынче без малого две сотни, все и не упомнишь!А вот для того, чтобы «упомнить», и существуют схемы, путеводители и справочники. И чем больше они нам о предмете нашего интереса расскажут, тем они полезнее и занимательнее.Но вернемся в Москву. Она построена нашими предками, как всем известно, на семи холмах. А метро?Естественно предположить, что оно возникло… «под семью холмами». Во всяком случае, именно так называется книга Марка Наумова со ставящим все на свои места подзаголовком – «Прошлое и настоящее московского метро». Издана эта весьма солидная книга (448 страниц с иллюстрациями да еще в твердом переплете) при финансовой поддержке правительства Москвы.Книга отвечает всем требованиям к подобным изданиям: она информативна, хорошо структурирована, точна в деталях, фамилиях и исторических фактах, а главное, позволяет нам совершить интересное путешествие по всем линиям и станциям московского метро не выходя из дома. Но, имея в виду, что полученные сведения нам с вами пригодятся и на практике, может поработать и настоящим «гидом». Читатель совершает обещанное путешествие под семью холмами, останавливаясь на каждой станции: когда и кем построена, кем украшена, как называлась полвека назад, почему так названа сейчас?..Оказывается, по 12 линиям метро движется 4200 пассажирских вагонов, что глубина залегания станций от 3 до 65 метров, что перевозит оно в год 3,2 миллиарда (без учета «зайцев») пассажиров и что поэт Владимир Маяковский делал когда-то попытку предвосхитить появление метро, именуя его «метрошкой» («Я с миленком Трошкою прокачусь метрошкою!»)Метрополитен в мегаполисе – быстро меняющийся, постоянно развивающийся и разрастающийся организм.И даже книга, рассказывающая нам самые последние новости о метро, уже через год будет казаться неполной: появятся новые станции, чуть удобнее станут указатели, чуть вежливее – дежурные по станциям и милиционеры (во всяком случае, нам так хочется). Но еще долго именно эта книга будет служить пассажирам (и читателям) как самая полная и достоверная, несмотря на то что книги пишутся и издаются зачастую медленнее, чем меняется жизнь города!К тому же у метро есть своя биография, своя история, которую знать очень интересно. Ведь нашей с вами подземке стукнуло в прошлом году 75 лет, а это повод подвести некоторые итоги.Итак, полезная книга издана, метро работает, а потому раскроем ее и – в путь! Если не в час пик, то можно читать и ехать одновременно: в московском метро издавна принято что-то читать – «Вечерку», к примеру, или хорошую книжку. Счастливого пути![b]Наумов М. Под семью холмами. Прошлое и настоящее московского метро. – М., Москвоведение, Московские учебники, 2010 г.[/b]

Не совсем новогодняя ёлочка

Курочка по зёрнышку клюёт

НА ЧЕМ еще, кроме налогов, пожертвований, создания муниципальных предприятий, сдачи в аренду городских земель и развитии муниципального транспорта (о которых мы уже писали), мог заработать город? Ведь московские нужды требовали все больших затрат и все большей предприимчивости от высших должностных лиц города.Одним из таких способов пополнить городскую казну были ломбарды и ссудные кассы. Ломбарды – изобретение давнее и по сию пору пользующееся весьма большой популярностью у людей, которым есть что оставить в залог за возможность получить «в долг» определенную сумму денег.Московские ломбарды возникли тоже давно, но еще в середине XIX века это были исключительно частные заведения, выдававшие москвичам под залог драгоценностей, мебели и более прозаических вещей кредиты разного «масштаба». Масштаб же деятельности самих ломбардов был немаленький.Акционерное общество «Московский частный ломбард», основанное в 1885 году, в начале ХХ века владело капиталом более полумиллиона рублей. Но были частные ломбарды (объединения) и значительно крупнее.А где-то в 1880-х годах к огромной армии частников, зарабатывающих на неотложных нуждах москвичей, присоединились и муниципальные власти. Нет, разумеется, зарабатывала в муниципальных ломбардах не городская власть как таковая (в тогдашних условиях это было просто невозможно!), а город, как живой организм, которому все время нужно что-то строить, ремонтировать, отапливать, кого-то лечить и кому-то помогать.Основные (первоначальные) средства такого рода ломбардов поступали из казны города, туда же возвращалась и прибыль. Но «работали» в ломбардах и суммы, пожертвованные благотворителями на разные городские нужды. Они обрастали процентами, помогавшими вложению капитала в те городские учреждения, которые по определению приносить прибыль не могли, – социальная помощь, образование и пр.Почему городские ломбарды были выгодны для города? Да просто потому, что москвичи верили им больше, чем вполне респектабельным ломбардам частным. Хотя условия получения кредита у частников зачастую были даже выгоднее. Среди москвичей, например, считалось обычным делом отвезти в ломбард зимние вещи, отправляясь весной на дачу.Поскольку условия хранения вещей в городских ломбардах были такими, какие не всякая хозяйка обеспечить сможет. А так и вещи в целости, и определенная выгода есть…Городские ломбарды выдавали кредиты самые разные. От одного рубля до, скажем так, весьма приличных сумм. Но и проценты на кредит были высокими. Для обывателей, ограничивавшихся суммами от рубля до пятерки, – 12 процентов годовых, а для тех, кому нужна была целая сотня, а то и тысяча, – 16 процентов. Это было чувствительно. Но вера обывателя в то, что «город не обманет», побеждала, и люди шли в муниципальный ломбард. И шли туда не только бедняки, которым срочно нужна была «катенька» на уплату за квартиру.Городские ломбарды сто лет назад строились по проектам весьма известных архитекторов и часто представляли собой весьма примечательные здания. Не говоря уже об их внутренней оснащенности.В Сухаревском отделении, построенном в 1907 году, имелись, например, отдельные помещения с определенной температурой для хранения музыкальных инструментов, антикварной мебели; были даже специальные кладовки для велосипедов и самоваров! А вот что писала о спецотделении для «ценных вещей», открытом в этом же ломбарде, одна из московских газет: «Бронированная закладная для драгоценных вещей снабжена особой, колоссальной тяжести дверью, сделанной в Париже. Дверь эта запирается артельщиком, а потом в ту же замочную скважину вкладывается ключ заведующего… Таким образом, ни артельщик без заведующего, ни заведующий без артельщика открыть эту дверь не смогут. Кладовая эта высотой в два этажа и покрыта изнутри особой броней из стальных пластинок…»Неудивительно, что после таких публикаций доверие москвичей к городским ломбардам только усиливалось! А на чем еще не совсем обычном для городского хозяйства зарабатывала в начале ХХ века Москва? Да на самых разных вещах! Специальный налог платили розничные торговцы (про крупные торговые дома и оптовиков и говорить нечего!), городские извозчики и владельцы ломовых лошадей, перевозивших тяжелые грузы.Да только ли они! Например, хозяева собак, которых в начале ХХ века в Москве насчитывалось около 10 тысяч, ежегодно отчисляли в городскую казну два рубля в год. А 20 тысяч рублей даже по масштабам Москвы – деньги были довольно существенные, хотя и шли они в основном на цели благотворительности.Сто лет назад специальные городские сборы платили не только автомобилисты и мотоциклисты, с которых взымалось по три рубля в год за каждую «лошадиную силу» их железных «коней», но и велосипедисты, которым кручение педалей обходилось в год в те же три рубля.Видимо, городские власти во все времена были уверены (и справедливо), что курочка по зернышку клюет, но в городской бюджет свою долю денег принесет! Наверное, правильно…

Ломать и снова строить?

МОСКВУ постоянно сотрясают какие-то архитектурные скандалы. В основном – связанные с разрушением и перестройкой исторических зданий. Большинство из них вызывает у публики сочувствие и солидарность с протестующими. В самом деле, разве мы с вами не хотим жить в городе, подтверждающем свою древность весомыми историческими аргументами? Но – увы! – любой мегаполис, как и революция, охотно пожирает своих детей...Процесс «поедания самой себя» в Москве шел всегда. Старое – даже привычное и красивое – уступало место чему-то новому и, на первый взгляд, абсолютно чужеродному. Но потом...А что, собственно говоря, потом? Ведь снесенных архитектурных шедевров и исторических раритетов не вернуть. Да и обыватель к новому привыкает гораздо быстрее специалиста...Правда, масштабы «обновления» далеко не всегда были такими бурными, сметающими с лица земли целые кварталы. Хотя иногда знаковыми. Помните, в одном из предыдущих номеров мы с вами вспомнили историю, как знаменитый Василий Баженов чуть ли не половину Кремля разобрал? Под великолепную, кстати, архитектурную идею – постройку Большого Кремлевского дворца.С той поры все выходящие на набережную стены и башни – это новодел образца конца XVIII века. Но кто об этом помнит? Хорошо хоть вообще восстановили! А когда в 1875–1883 годах в Москве строили здание для недавно открытого Исторического музея (называвшегося в ту пору Русским национальным музеем Его Императорского Величества государя наследника цесаревича), для этой благородной (кто бы спорил!) цели Московская дума охотно выделила место в самом центре города – на краю Красной площади! Правда, для этого пришлось снести историческое здание, где когда-то находилась Главная московская аптека, построенное в конце XVII века и по своему стилю напоминающее Сухареву башню. А в 1755 году в этом доме был открыт и долгое время (до постройки собственного здания) размещался Московский университет.Но кто же не понимал, что это – «необходимая жертва»? «Непонятливые», правда, были, но их голос, естественно, пропустили мимо ушей. Здание музея было построено по проекту архитектора В. О. Шервуда и инженера А. А. Семенова в модном тогда «русском стиле», искусно «подлаженное» под облик своих великих соседей – Кремля и Покровского собора.Новостройку поначалу покритиковали немного за «измельченность деталей», но потом привыкли. И попробуйте представить сегодняшнюю Москву без Исторического музея! Или вот еще один исторический случай, по стечению обстоятельств имевший отношение все к тому же Московскому университету.Все москвичи (старые, новые и даже случайные) знают дом, что гордо выпятил грудь на углу Тверской и Газетного переулка. Это – Центральный телеграф, строительство которого закончено в 1927 году. «Ах, так, – воскликнет все знающий читатель, – значит, то что-то, что здесь стояло и о чем вы хотите рассказать, снесли при советской власти. Большевики ведь столько дров наломали!» Ан нет! На этот раз ошибочка вышла. Бывший Благородный пансион исчез с земли московской еще в 1910– 1912 годах.В начале ХХ века он принадлежал страховому обществу «Россия» и старомодностью своей явно не соответствовал облику обуржуазившейся России (не только страхового общества, но и государства). И было решено этот пережиток старины сломать, а на его месте построить что-то современное, созвучное эпохе и достатку владельцев. Таких домов в то время на карте Москвы появилось уже несколько. Один из них по сию пору украшает Сретенский бульвар, а два других постигла трагическая судьба: они в середине ХХ века были перестроены, соединены в один «большой дом» на Лубянке, ставший выразительным памятником самых страшных лет новейшей истории...Но вернемся к старому дому на углу Газетного переулка, прожившему на земле почти полтора века. В нем с 1789 года размещалась университетская типография с газетной лавкой при ней. От нее и старинный московский переулок, называвшийся испокон веков Успенским Вражком, получил в начале XIX века название Старогазетного, а потом стал просто Газетным...А через год после открытия типографии у нее появился сосед: в этом же здании разместился Благородный университетский пансион. Воспитанниками которого (в разное время) стали В. А. Жуковский, А. С. Грибоедов, В. Ф. Одоевский, М. Ю. Лермонтов, А. И. Тургенев и многие другие люди, прославившие себя и отечество.Именно об этом доме написал когда-то поэт XIX века Н. В. Сушков, сам бывший его воспитанником:[i]В те дни, когда добро и знаньеЦенились выше серебра,Здесь было много воспитанья,Был дом науки и добра...[/i]Но уже сто лет назад серебро, очевидно, стало цениться гораздо выше если не добра, то, во всяком случае, выше памяти благородных предков! Чего же мы ждем от дней сегодняшних? И старый особняк – сломали! Но нового здания построить не успели – началась Первая мировая война, а потом и вовсе случились подряд две революции. Возвести успели только фундамент и часть подвального этажа.В первые годы и у новой московской власти руки до незаконченной стройки не доходили. И не мудрено. Но потом было принято «волевое решение», и к 1927 году на дореволюционном фундаменте вырос наш, советский Центральный телеграф! Строился он по проекту талантливого инженера И. И. Рерберга и сохранил для нас всю железную «логику» конструктивизма. Он по праву стал частью Москвы, да и старый Благородный пансион ведь не вернешь?В 1912-м одна из московских газет писала: «Снесли, что тут поделаешь! Но для памяти будущим поколениям было бы весьма уместно на одной из стен дома, который построится, укрепить мемориальную доску с обозначением, что здесь в течение многих лет находился знаменитый Московский университетский Благородный пансион...»А ведь неплохо было бы хотя бы в наши дни последовать этому совету! И не только на примере одного дома. Но об этом как-нибудь в другой раз...

Доходна земля московская...

В НАЧАЛЕ ХХ века Москва стала бурно разрастаться, прибавляя не только в народонаселении, но и по площади.Около ста лет назад в пределы городской черты вошли многие земли, расположенные за Камер-Коллежским валом, многолетней административной границей Москвы.В самом городе активно застраивались пустыри, прокладывались новые улицы, а целые кварталы малоэтажных (почти деревенских) домов уступали место если не небоскребам, то все-таки многоэтажным «доходным» зданиям.Ото всей этой строительной суеты город имел свой твердый доход: земля приобреталась владельцами, получалась ими в аренду, а на вырученные деньги Москва менялась, получала современные (по тем временам) блага цивилизации...Нужно признать, что тогдашняя Городская дума весьма рачительно распоряжалась имевшимися в муниципальной собственности землей и имуществом.Земельные участки, бывшие собственностью города, долгие десятилетия толком не использовавшиеся и требовавшие больших затрат на поддержание их в порядке, стали приносить доход.В бытность городским головой предприимчивого Н. И. Гучкова Сокольническое поле, находящееся почти полтора века в собственности города, было разбито более чем на сотню участков, отданных под строительство жилых домов и складов. Город же снабдил новый городской район мощеными дорогами, после чего рентабельность каждой квадратной десятины земли возросла чуть ли не в тысячу раз!Можно сколько угодно сожалеть об исчезнувшем с карты Москвы знаменитом Красном пруде, но только уйдя в прошлое, он начал приносить городу изрядные доходы.Пруд этот, находившийся рядом с Николаевским (ныне Ленинградским) вокзалом, на протяжении XIX века превратился постепенно в огромную сточную яму, и его решено было засыпать. Бремя земляных работ город с себя достаточно ловко снял, разрешив бесплатно сваливать в него строительный мусор и землю. Известно, что наши застройщики обожают сваливать разный хлам в самых неожиданных местах, а тут такой подарок! И большой пруд довольно быстро превратился в самую настоящую сушу, которая уже сама по себе стоила денег.Но прежде чем пустить эту территорию в дело, город основательно ее облагородил: проложил дороги, замостил и даже заасфальтировал тротуары. А по части новоявленной суши были проложены рельсы железной дороги. Возникший к этому времени огромный транспортный узел – три вокзала по соседству! – сделал аренду этой территории весьма выгодной.Десять лет шли подготовительные работы, стоившие Москве около 30 тысяч рублей. А ровно сто лет назад, когда вся эта территория была застроена складами и прочими привокзальными сооружениями, город начал получать дивиденды.Все расходы окупились меньше, чем за год! Не все в то время были довольны такими «преобразованиями» города. «Городская дума одним росчерком пера лишила наш город такой природной достопримечательности, какой был Красный пруд, – писала в начале ХХ века одна из городских газет. – А что будет, если кому-то из чиновников придет в голову засыпать, к примеру, Черное море? Дескать, так оно больше доходов казне принесет!..» Да и во сколько еще обойдется это самое «благоустройство»?..»Впрочем, город в те времена умел считать деньги, но никогда не скупился на вложения в проекты, которые должны были принести прибыль. Решив в начале ХХ века «пустить в оборот» огромное по территории Ходынское поле, городские власти столкнулись с тем, что желающих заниматься в этих местах строительством и даже устройством складских помещений не так уж много.И цена аренды земли была по этой причине весьма низкой. И тогда Ходынское поле решено было благоустроить, подвести железнодорожные пути, проложить и замостить дороги, проложить водопровод, канализацию, озеленить часть территории.Денег на этот масштабный проект требовалось много, а их, как всегда, не хватало. И тогда решено было выпустить облигации специального городского займа на сумму три миллиона рублей.Нашлись деньги, нашлись подрядчики, огромный район постепенно становился не только благоустроенным, но и весьма престижным. А в городскую казну потекли денежки за аренду отвоеванных у свалок и сорных оврагов земель...Конечно, продать или сдать в аренду на 49 лет городскую землю можно только один раз. Во всяком случае, при нахождении у власти одного поколения администраторов. Этим нельзя обеспечить долгое безбедное существование для такого города, как Москва. Но ведь не одними муниципальными землями богата Москва.И, как показывает опыт столетней давности, это московские власти понимали... В собственности Москвы находился самый современный по тем временам общественный транспорт – трамвай, многие муниципальные предприятия и прочая недвижимость.На нужды города жертвовали свои капиталы многие видные предприниматели. И деньги эти «работали» на нужды города, никогда, как правило, не оседая в чьих-то карманах...

А не сходить ли нам в музей!

МОСКВУ начала прошлого века трудно назвать «музейным городом». Хотя, впрочем, и сегодняшняя Москва такого звания вряд ли достойна. Ведь практически в любой мало-мальски уважающей себя европейской столице (да и маленьком городе) с музеями дела обстоят гораздо лучше...Хотя и сто лет назад возможность «с пользой провести время» у москвичей, несомненно, была. Да и многие музеи, кажущиеся нам с вами принадлежностью если не XXI, то уж, во всяком случае, второй половины ХХ века, в тогдашней Москве работали не первый год. И работали весьма исправно.Большинство крупных музеев Москвы формировалось на основе коллекций (и стараниями ученых) Московского университета. Такими были: Императорский Исторический музей, Музей изящных искусств имени Александра III, Зоологический, Антропологический, Геологический, Географический и некоторые другие музеи и «кабинеты» Университета. Некоторые музеи образовались на основе коллекций других высших учебных заведений Москвы: Дарвиновский музей при Высших женских курсах, Музей художественных тканей при Московском текстильном институте, Почвенно-агрономический при Сельскохозяйственной академии и др. Но и в судьбе этих музеев город нередко играл благородную роль.Первым городским музеем, созданным благодаря стараниям московских властей, стал Политехнический музей, или Музей прикладных знаний, созданный на основе грандиозной Политехнической выставки 1872 года. Выставка эта была своеобразным «московским вкладом» в празднование 200-летия со дня рождения Петра I. Сановному Петербургу – парады и костюмированные балы, а Москве – возможность показать достижения отечественной промышленности. Музей был создан по инициативе Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, а также нескольких профессоров Московского университета.В первые годы жизни Политехнический нашел приют в арендованном помещении, но Московская дума не только передала под строительство специального здания участок земли непосредственно за Ильинскими воротами Китай-города (вблизи Лубянской площади, где поначалу предполагалось строительство нового здания самой Думы), но и ассигновала на строительство 500 тысяч рублей. Правда, строился музей долго – больше 30 лет, в три этапа, по проектам разных архитекторов. А потому и три составляющих его здания разительно отличаются одно от другого. Но в итоге Москва все-таки обрела один из первых в мире музеев такого типа и такого масштаба!Бесплатно выделила Московская городская дума и землю бывшего Колымажного двора под строительство задуманного еще в первой половине XIX века Музея изящных искусств. Он зародился в 1880-х годах в недрах все того же Московского университета.На рубеже веков отцом всем нам известного проекта стал профессор Университета И. В. Цветаев (отец Марины Цветаевой), а настоящим донором – выпускник Московского университета, крупный промышленник, меценат Ю. С. Нечаев-Мальцев, вложивший в строительство более двух миллионов рублей. Результатом этих трудов стало появление такого привычного, но от этого не менее величественного здания на Волхонке. А городскими музеями были в основном музеи и собрания, подаренные городу.Сегодня многие художники предпочитают получать от города помещения для создания там экспозиций (во многом состоящих из собственных творений). А вот в XIX–XX веках у собирателей и меценатов было принято вначале сформировать своими трудами и капиталами что-то путное, а потом завещать (а то и дарить при жизни) все это родному городу или какому-то научному обществу...Самым знаменитым и значительным даром Москве стала, безусловно, уникальная коллекция живописи, собранная П. М. Третьяковым, и коллекция его брата С. М. Третьякова, бывшего городского головы. Через два года можно будет с достоинством отметить 120-летие со дня передачи Москве этого бесценного дара. Хотя сегодняшняя Третьяковка (и по масштабам, и по принципу формирования коллекций) – это уже не совсем то, что собрали и завещали городу братья Третьяковы. Но это уже, как говорится, совсем другая история...Любопытным музеем стал основанный в 1896 году (на базе московского павильона Всероссийской художественно-промышленной выставки в Нижнем Новгороде) Музей московского городского хозяйства. Родившийся в Леонтьевском переулке, он потом много лет кочевал по Москве.Несколько лет располагался в одной из Крестовских водонапорных башен, снесенных перед войной (у сегодняшней станции метро «Рижская»), потом – в Сухаревой башне, снесенной в 1934 году; потом – в древнем здании церкви близ Лубянской площади... Сегодня его имя знакомо каждому из нас – это Музей истории и реконструкции Москвы.Были в Москве и частные картинные галереи, музеи, открытые для всех желающих. А были и музеи, названия которых сегодня покажутся нам немного смешными: Антиалкогольный музей в Нижне-Кисловском переулке (не мешало бы его возродить – тема-то весьма актуальна!), Музей детского творчества при Учительском доме на Малой Ордынке, Частная антисанитарная коллекция доктора М. Помяловского на Второй Мещанской...Сколько музеев (и каких) нужно такому городу, как Москва? Во всяком случае, гораздо больше, чем существовало в начале ХХ века, и намного больше, чем существует теперь. Может быть, деньги, вложенные в музейное дело, и не окупаются так быстро, как пропущенные через прилавки торговых центров, но они «работают на века», давая нам возможность сохранить свое прошлое и сформировать у москвичей то трепетное чувство, которое и называется чувством родины.А разве это не достойное вложение капитала для сегодняшних законодателей и Нечаевых-Мальцевых?[b]Справка «ВМ»[/b][i]Самым старым музеем города является, безусловно, Оружейная палата. А самым знаменитым сыном XIX века – Румянцевский музей, ликвидированный решением советских властей в 1920-е годы.[/i]

Книжная полка столицы

КАК-ТО так сложилось, что чаще приходится оценивать и рекомендовать (или не рекомендовать) читателям «ВМ» издания, предназначенные для «большинства» москвичей, любящих книгу или интересующихся каким-то вопросом, будь то история Москвы, мемуарная литература или поэзия Серебряного века. Но ведь есть еще книги, изданные для «меньшинства»! Но зато меньшинства, знающего и любящего какой-то предмет литературы по-особому. Это издания для книжных гурманов.К этой категории относится и альбом-каталог «Взорваль», посвященный 100-летию русского футуризма (М., издательство «КОНТАКТ-КУЛЬТУРА » , 2010). А точнее – юбилею даже не самого футуризма как литературного течения ХХ века, а футуристической книги. Впрочем, что за литература без книги или книга без литературы? Этот альбом основан на материалах двух уникальных поэтических собраний – М. Л. Либермана и И. Н. Розанова, находящихся сегодня в двух московских музеях – Музее А. С. Пушкина и Музее В. В. Маяковского. А еще здесь немало любопытнейших фотографий и очень информативный (да простит меня читатель за такой термин, но издание-то научное) текст.Содержательные вступительные статьи А. Зименкова и Е. Понамаревой, посвященные коллекционерам, без фанатизма которых не было бы ни уникальных музейных собраний, ни этого альбома.Прекрасное оформление книги. Но главное – внутри! Что большинство из нас знает о футуризме? Имена В. Хлебникова, Д. Бурлюка, В. Каменского, Н. Асеева, И. Северянина и некоторых других авторов? Желтая кофта Маяковского? Застрявшая в памяти, как осколок школьной программы, скандальная история сборника «Пощечина общественному вкусу»? Разве кто-нибудь из «обычных читателей» держал в руках тоненькие книжицы первой четверти ХХ века со всеми этими манифестами, хулиганскими строками – [i]«каждый молод, молод, молод/в животе чертовский голод»[/i] или[i] «дыр бул щыр»[/i]? А в представляемом вашему вниманию альбоме таких книжиц представлено 96! Ровно 400 факсимильных изображений: обложки, титулы и авантитулы, страницы текста и иллюстрации художников... И каких художников! А. Лентулова, Н. Гончаровой, К. Малевича, М. Ларионова, Н. Бурлюка...Иногда авторы сами иллюстрировали свои книги, но это не делало их хуже. Обложка поэта Сергея Боброва к сборнику стихов Николая Асеева. Рисунки Давида Бурлюка к коллективным сборникам футуристов.Обложка работы Владимира Маяковского к его собственной книжке «Я!» А часть сборников вообще не издавалась в общепринятом смысле слова, они просто рисовались на бумаге и писались от руки (иногда даже карандашом) в нескольких экземплярах самими авторами. Такой сборник – 100-процентный автограф! Что возникает в сердце каждого (как мы договорились называть эту породу людей) «книжного гурмана»? Острая зависть к тому, кто держал хотя бы 1–2 из этих сборников в руках, листал их, вдыхал запах бумаги, которой сто лет? (Ведь книга, которой 100 лет, пахнет совсем не так, как та, которой 150 или 200 лет!) Но, кроме зависти, возникает еще и ощущение причастности к их обладанию, потому как ты видишь все это и почти реально осязаешь – качество иллюстраций в альбоме превосходное!Одним словом, гурманы, где вы? Хотя почему только гурманы? Тираж альбома – 3000 экземпляров – по нынешним временам способен удовлетворить и «читающее большинство». Хотя бы московское. Ведь альбом увидел свет в рамках издательской программы правительства Москвы и предназначен в первую очередь для столичных ценителей.Кстати: название альбома-ката лога повторяет название одной из книг творца заумного языка А. Крученых, а название наших заметок – его же предостережение будущему читателю, помещенное перед текстом сборника. Вот так-то.[b]А вдруг это жизнь и есть?Юрий Гуллер. Пятая сторона света. Сборник стихов. – М., Книга и бизнес, 2010 г.[/b]«Пятая сторона света» – так называется новая книга стихов известного журналиста и телеведущего, постоянного автора «Вечерки», более того – многолетнего ее сотрудника Юрия Гуллера. В книгу вошли стихотворения последних лет, в которых нашли отражение размышления автора об увиденном, пережитом. Поэзия Гуллера, как и сам автор, жизнелюбива, обаятельна, правдива. В ней чувствуется отчетливый гуманистический посыл: какие бы сомнения и переживания ни бередили душу стихотворца, он верит в человека, в его высокую миссию. Не случайно в его стихах так органично обитают современные Дон Кихоты, Санчо Пансы…Легкая ироничность, присущая многим стихам Юрия Гуллера, никогда не переходит в столь модный сегодня постмодернистский стеб, за которым пустота или глумление над всем и вся. При этом взгляд поэта на нашу действительность тверд и ясен. Краски в его палитре тщательно подобраны, не размыты. Художественные акценты точны и однозначны. Многие стихи социально направлены, интонационно приближаясь к памфлету:[i]Скучнейшая эпоха – эпоха перемен:Отнимут то, что плохо, и хрен дадут взамен!И вместо старой сказки и щей из топора –Компьютерные маски, дешевая игра…Тяжеловесность прозы – грядущие года,Сбываются прогнозы, надежды – никогда![/i]Бывший геолог, Юра и сегодня много и охотно путешествует по стране и миру: Приморье, Чукотка, Германия, Польша, Чехия, Скандинавия, Хорватия…Облекая свои путевые впечатления в стихотворную форму, он не стремится к репортажности зарисовок, а старается подняться до осмысления вечных тем и вопросов, чем, собственно, всегда и занималась настоящая поэзия.[i]Этот бой безнадежен, и спор не про нас:Каждый в зеркале старом двоится…Ах, была бы еще одна жизнь про запас,Чтобы в ком-то другом повториться![/i]Остается добавить, что в качестве иллюстраций в книге использованы гравюры, созданные фантазией и талантом скульптора Николая Силиса.[b]Последнее – прощай!Василий Аксенов. Ленд-лизовские. Lend-leasing. – Роман. – М., ЭКСМО, 2010 г.[/b]15 января 2008 года Василий Аксенов, находясь за рулем своей автомашины, потерял сознание. Врачи диагностировали ишемический инсульт. Полтора года писатель пребывал в коме – и умер.После смерти отца его сын Алексей нашел в компьютере незаконченный роман, который Василий Павлович намеревался подготовить к публикации летом того же 2008 года и который был почти полностью написан, хотя и готов только где-то на две трети.Потому что композиция, потому что особая интонация, потому что где-то надо что-то добавить, а гдето убрать, что-то отшлифовать, а что-то заострить, потому что Аксенов был очень придирчивым человеком – к себе. Мы не так пристрастны...Книга вышла. Как вышли после смерти писателя сборник малой прозы «Логово льва» и совершенно по-аксеновски пристрастные мемуары «Таинственная страсть».Книга вышла – и это хорошо. Правильно. Не сказать, что прежде мы не знали Аксенова. Читали, а значит – знали. Но мы знали его… не всего.Почти во всех своих книгах он биографичен или по крайней мере исповедален – в самом высоком смысле этого слова, когда чужое воспринимается как свое, личное. Мы знали его в юности – с особым взглядом, в зрелости – с особым прищуром, а теперь – детство. Прежде писатель касался его едва-едва, словно боялся потревожить, разрушить. Ведь оно такое хрупкое, хотя и военное. Голодное.С телогрейкой и негнущимися штанами из чертовой кожи. Страшное. С потерей родных и отчего дома. И все равно невероятно счастливое! Ведь оно – детство. Зубастое, наивное, светлое. Когда каждый день – как шаг за открытую дверь. Плавно переходящее в зрелость. У кого раньше, у кого позже. И годы, отмеченные в метриках, тут совершенно ни при чем.Книга вышла. Василий Павлович! Если вы слышите… Спасибо!

И звенит под ногами каток...

НА НАШЕМ дворе – ноябрь, глухая пора предзимья. А это значит, что очень скоро на землю упадут настоящие морозы и в городе откроются первые уличные катки – на замерзшей глади Чистых прудов, залитых льдом дорожках парков, прямо во дворах или по периферии домовых территорий, где еще сохранились не застроенные гаражами и не заставленные какими-то палатками площадки...Много в нашем городе зимних катков? Скорее всего очень мало. Во всяком случае, гораздо меньше на «душу населения», чем было еще в середине ХХ века. Но ведь и интерес к такому активному времяпрепровождению в наш век несравненно меньше, чем во времена детства и юности наших отцов и бабушек! А жаль...Первые катки на Руси возникли в незапамятные времена. Было это занятие в основном деревенским. Дети катались на замерзших прудах, речках, а коньки в основном были деревянными самоделками с вделанными в них железными, а позднее стальными полосками... Не брезговали этим занятием и обитатели дворянских усадеб...А городские катки появились в России в середине XIX века – сначала в Петербурге, а спустя год или два – в Москве.Самый старый московский каток – на Петровке, находящийся в современных владениях домов 26/9. Он работает и сегодня! Место это историческое: именно здесь в 1812 году располагался штаб войск Наполеона, захвативших Москву.А полвека спустя здесь открылся первый в нашем городе зимний каток, где члены Императорского речного яхт-клуба занимались фигурным катанием, а также соревновались в «быстроте бега по льду».Именно здесь прошел в 1889 году первый чемпионат России по скоростному бегу на коньках. Участников было всего семь: пятеро москвичей и два петербуржца. К разочарованию московских патриотов, первым чемпионом России стал житель города на Неве, прославленный конькобежец того времени Александр Паншин, работавший служащим на Николаевской железной дороге.Еще в начале ХХ века спортивные соревнования и «простое катание» московских обывателей спокойно уживались на одних площадках. Бегуны соревновались, к примеру, на льду замерзшего пруда в Зоологическом саду, на Патриарших прудах...Но в основном на московских катках катались семьями. Плата на городских прудах, арендуемых в зимнее время разными обществами и компаниями, была вполне демократичной. Для ребятишек, например, вход сто лет назад на Патриарший каток стоил пятачок, а на некоторые катки на окраинах – всего копейку! Катки обычно украшались по периметру елками, ограждались плетнями, у которых всегда толпился народ.Ведь и поглазеть на катающихся было так же интересно, как самому скользить по замерзшей глади пруда! Пруды были городские, но эксплуатировали их зимой обычно арендаторы.В 1911 году был основан Московский кружок конькобежцев. Он проводил городские чемпионаты, организовывал международные соревнования. В такие дни обычные москвичи становились зрителями...Но заканчивались спортивные состязания, и на Чистых прудах, на Патриарших, в зоопарке и в других местах снова гремели по воскресеньям и праздникам духовые оркестры, кружились пары – наши с вами прабабушки и прадедушки...Практически все городские пруды становились с наступлением морозной зимы катками. А было таких прудов в городе значительно больше, чем сегодня. Кто, например, помнит о таких прудах, как Красный или Самотечный, засыпанных по решению городской думы в начале ХХ века? И хотя купаться в них летом никто бы не решился уже лет 150 назад, но свою зимнюю «службу» они исправно несли до самого конца.Вот как был организован зимний отдых москвичей, к примеру, на Патриарших прудах. В 1903 году их арендовало у города Русское гимнастическое общество (членом которого, если помните, был и В. А. Гиляровский). Оно отнеслось к катанию на коньках обстоятельно: был построен теплый деревянный павильон, стоявший на сваях. Здесь были раздевалки, комнаты для отдыха « с мебелью», буфет.На лед из павильона вела деревянная лестница, стояло несколько рядов скамеек.Коньки желающим выдавались напрокат. Была построена и новая музыкальная эстрада, при строительстве которой позаботились о музыкантах, – легко ли часами играть в мороз на духовых инструментах? – им была предназначена «отапливаемая зала для отдыха и отогрева»...Примерно так же было организовано катание на Чистопрудном бульваре. Каток здесь тоже старинный, пользовавшийся особой популярностью москвичей и в начале ХХ века, и в 1950-е годы (помните, как катались здесь герои «Покровских ворот»?). Вот только музыка на московских катках 50-х была уже не та, что сто лет назад, и звучала она чаще всего не «живьем», а из специально приспособленных для этого репродукторов. Вместо вальсов Штрауса, полек и новомодного в 1910-х годах танго крутилось вечное:[i]Вьется легкий вечерний снежокГолубые мерцают огни.И звенит под ногами каток,Словно в давние школьные дни.Вот ты мчишься туда, где огни.Я зову, но тебя уже нет!«Догони, догони!» –Ты лукаво кричишь мне в ответ...[/i]Но, в общем, какая разница – под какую музыку кружить по льду замерзшего пруда? Были бы зима, коньки, хорошая компания и хорошее настроение! А катки в нашем городе и сегодня найдутся![b]Справка «ВМ»[/b][i]КОНЬКИ – одно из древнейших изобретений человечества. Вырезанные из дерева либо выточенные из костей животных и прикрепленные к ботинку, коньки позволяли быстро передвигаться по земле, покрытой льдами.В Сибири катались на моржовых клыках, в Китае – на стволах бамбука.Первые коньки фактически были прототипом лыж, не имели заостренных ребер. Отталкивание приходилось производить при помощи палок. Но все-таки передвижение по поверхности, покрытой льдом, происходило намного быстрее и увереннее. Подобные костяные коньки существовали в глубокой древности, и некоторые из них археологи относят к каменному веку. В России костяные коньки появились почти 3 тысячи лет назад.При раскопках в поселениях и городах Древней Руси – Старой Ладоге, Новгороде, Пскове – были найдены коньки из костей передних ног лошадей. Эти коньки имели три отверстия – два для крепления конька к носку обуви и одно для удержания конька у пятки.[/i]

Хозяева улиц

ЧТО ТАКОЕ пробки? Не те, которые в бутылке, а те, которые на улицах и прочих дорогах? Объяснять, видимо, не надо. Даже если вы заядлый пешеход, вы это знаете, как таблицу умножения.Когда наша столица познакомилась с этими самыми пробками поближе? Столкнулась, как говорится, лицом к лицу? Это объяснить будет сложнее, поскольку то, что еще лет 15–20 лет назад именовалось «пробкой», нынче покажется человеку за рулем детской забавой! Уже с той поры, как город вырос до размеров «миллионника», обзавелся механическим транспортом, увеличил армию обслуживающих москвичей извозчиков до внушительного числа, «уличный вопрос» стал казаться нашим бабушкам и дедушкам весьма острым. Транспортные проблемы для жителей Москвы начала ХХ века были не в пресловутых пробках, которых по тем временам просто не могло быть, а просто... в бардаке, царившем на городских дорогах.За несколько столетий неторопливой жизни москвичи привыкли к тому, что уличный транспорт им, в общемто, не мешает. Пешеходы были (помните выражение Ильфа и Петрова) «хозяевами улицы». Неторопливого «ваньку» и даже «бешено мчащуюся» тройку с бубенцами можно было заметить издалека, посторониться. Да и разъехаться двум повозкам «на встречных курсах» особого труда не составляло. Этот ритм жизни не изменился даже с появлением в городе первых видов общественного транспорта – линеек и конки.А вот рождение электрического трамвая потребовало от москвичей соблюдения какой-то уличной дисциплины, к которой они, как оказалось, готовы не были. Посадка и высадка пассажиров осуществлялась, как бы сейчас сказали, «по требованию», а то и вовсе на ходу. А трамвай с его скоростью позволить такое не мог. В городе стали появляться специальные остановки. Название это поначалу просто писалось огромными яркими буквами на столбе электротяги или щите. Чуть позже стали строить специальные «павильоны», где можно было не только дождаться трамвая, но и переждать при случае дождь. Тем не менее москвичи продолжали «выскакивать» на ходу.Появились первые жертвы «электрического чудовища» (как величали в те годы трамвай некоторые газетчики).Это обстоятельство почему-то не только беспокоило, но и «веселило» журналистов. В газетах появились не только письма возмущенных читателей с требованием «остановить псевдопрогресс», но и...карикатуры. Считается, что первой жертвой трамвая стал профессор Московского университета Л. А. Комаровский.Его портреты были напечатаны во всех газетах с подробным описанием происшествия. Но осторожнее после этого москвичи не стали...Да и сами трамваи часто становились виновниками дорожных столкновений. Видимо, тогда и появился у лихачей «аргумент»: «А чего мне бояться-то, ведь мой «аппарат» железный!..»В 1910 году быстро несущийся вагон трамвая буквально протаранил карету выезжающего из Троицких ворот Кремля генерала Степанова. Кучер погиб, а генерал отделался ранениями... Да и при переходе улиц москвичи не спешили придерживаться каких-то разумных правил. «Я знаю одну очень почтенную барыню, – писал репортер газеты «Голос Москвы», – которая при переходе с одной стороны улицы на другую в бойких местах зажмуривается и стремительно кидается вперед. «Для безопасности, – уверяет она, – не так страшно!..»Может быть, журналист и придумал эту самую барыню (чего только с нашими коллегами не случается!), но обстановка на московских улицах была приблизительно такой – ведь узаконенных пешеходных переходов тогда не существовало! Городские власти сочиняли правила для извозчиков, а потом и водителей автомобилей, но, похоже, в России правила всегда придумывали только для того, чтобы их нарушать! Извозчики «парковались», где им было нужно, «лихачи» устраивали гонки на Тверской улице, чтобы просто «помериться силами», а шоферы еще редких автомобилей нередко садились за руль подшофе.Иначе откуда бы могло появиться, к примеру, такое газетное объявление: «Трезвый шоффер ищет места» (в те годы слово шофер писалось именно так).Знакомая картина, не правда ли? «У нас ужасное уличное движение», – констатировал на одном из заседаний Городской думы гласный Шубинский. После чего в результате долгих дебатов было принято решение ограничить скорость движения автомобилей в городе 12 верстами в час, запретить садиться за руль лицам моложе 18 лет и ввести ежегодные осмотры «механических повозок».А ведь в те благословенные годы никому из чиновников (любого ранга) просто не могло прийти в голову ставить себя в исключительное положение по отношению к другим участникам движения, а тем более перекрывать улицу для проезда VIP-персоны. Попытка сделать такое в конце XIX века губернатором Москвы, великим князем Сергеем Александровичем вызвала не только осуждение обывателей, но и протесты городских властей (правда, оставшиеся без внимания со стороны спесивого дяди императора).А вот московский градоначальник А. А. Адрианов даже издал по этому поводу особое распоряжение: «Проезжая по городу, я усмотрел, что некоторые городовые, заметив мое приближение, поспешно останавливают движение экипажей, освобождая путь для моего проезда... Предлагаю разъяснить городовым, чтобы... при моих проездах постовые городовые ограничивались лишь поддерживанием установленного порядка движения...»Часто заторы возникали на московских улицах из-за узости мостов, перекинутых через речки и железнодорожные пути. При этом раздражала москвичей не только «задержка в движении», но и хорошо знакомая сегодняшним водителям ситуация.Вот, например, что сообщает 6 февраля 1906 года своим читателям газета «Новости дня»: «Тверской Заставы оборванцы нагло преследуют проезжающих, пользуясь затором движения из-за узости переезда через железнодорожное полотно...» Как мы видим, даже некоторые «бутылочные горлышки», легко затыкаемые «пробками», за сто лет остались на своем месте![b]Справка «ВМ»[/b][i]Московские извозчики делились на несколько категорий. Самые дешевые экипажи были у «ванек», которые приезжали в Москву из деревень на своих лошадках, иногда брали лошадей у хозяев в аренду. «Ваньки» просили недорого, работали много, готовы были ехать куда прикажут. Небогатые мещане, мелкие чиновники, приказчики, простой люд, разжившийся лишней копейкой, – это клиенты «ванек».На другом полюсе находились «лихачи». У них были хорошие, ухоженные лошади, лакированные коляски, зачастую на шинахдутиках. Лихачи, как правило, работали на себя, рассчитывая на богатых клиентов. На «лихачах» ездили офицеры, кавалеры с дамами, богатые купцы и т. д. «Лихачи» появлялись на улицах к обеду, но трудились всю ночь. Театры, рестораны, гостиницы – вот основные точки, где они ждали своих клиентов. За поездку «с ветерком» «лихач» просил не меньше 3 рублей, тогда как «ванька» брал за поездку 30–70 копеек.Среди извозчиков своеобразной аристократией считались «голубчики» или «голуби со звоном», которые имели на своих экипажах мелодичные поддужные колокольчики. А название их произошло от знаменитого кучерского выкрика «Эх, голуби!»[/i]

Денежки счёт любят!

КОГДА что-нибудь в Москве строится, организуется, возникает на пустом или не очень пустом месте, далеко не всякий горожанин озаботится вопросом – сколько это стоит? И уж совсем редкий человек поинтересуется – откуда деньги взялись? Городской бюджет (как и бюджет государства) – штука сложная, запутанная, большинству населения не понятная, оставляющая досужему обывателю множество поводов для догадок и подозрений.Так было во все времена, и сто лет назад, и сегодня.Возможность формирования городского бюджета и определенную самостоятельность в части доходов и расходов московская Дума получила только в 1863 году, после введения в действие Положения об общественном управлении Москвы и обретения определенных властных полномочий.При этом городской бюджет состоял и в те годы, и позднее из двух самостоятельных частей – обыкновенного и чрезвычайного. У каждого из них была расходная и доходная части, но капиталы, находящиеся на городском счету, не смешивались и не перетекали произвольно из одного бюджета в другой.Доходы обыкновенного бюджета формировались за счет муниципальных предприятий, которых год от года становилось больше, возврата израсходованных на общегосударственные нужды (содержание полиции, расквартирование воинских частей и др.) средств и некоторых других поступлений. А чрезвычайный бюджет составлял своеобразный запасной капитал, который и расходовался лишь на чрезвычайные нужды: покупку для города имущества, уплату городских долгов. Из этого же кармана город брал взаймы у самого себя, когда не хватало денег в основном бюджете. Но неизменно выплачивал долги сполна. Собственно говоря, это был своеобразный стабилизационный фонд, исправно работавший на нужды города.Доходы города формировались, как во все времена, из налогов и, как уже упоминалось, прибыли городских предприятий. А вот на что шли эти деньги? Расходов было много. Ведь Москва – огромный город, и уже сто лет назад ее годовой бюджет равнялся бюджету некоторых европейских стран (не из первых, конечно).Москва строила и содержала городские больницы, школы, которых становилось все больше, городские предприятия, которые не только приносили доход в московскую казну, но и требовали внушительных расходов. Постоянного ремонта и совершенствования требовала городская мостовая и общественный транспорт, ставший около ста лет назад практически полностью муниципальным...На рубеже XIX и XX веков город постепенно догонял по степени благоустройства другие города Европы: в Москве появилось газовое, а позднее и электрическое освещение, канализация, расширилась сеть водопровода... Все это огромное хозяйство требовало немалых денег, которых катастрофически не хватало.Известную часть бюджета составляли частные пожертвования. Планировать их было нельзя – причуду миллионщиков предугадать трудно! И тем не менее в пользу города и на конкретные цели (строительство ночлежных домов, устройство школ, больниц и пр.) практически каждый год поступали весьма значительные средства.Многое здесь зависело от расторопности городского головы, не стеснявшегося и попросить, и нажать на «благотворителей». Особым умением здесь отличался, по воспоминаниям современников, Николай Алексеев, который быстро умел собрать средства на любые нужные городу объекты.Общеизвестен случай, когда, чтобы заполучить нужные городу 300 тысяч рублей, Николай Александрович публично поклонился в ножки бывшему приказчику своего отца. Но начинал сбор денег он «всегда с первого самого себя».Этот уникальный городской голова на свои деньги построил две водонапорные башни у Крестовского моста, строил школы, больницы, организовывал приемы и банкеты, неизбежные при его должности. При этом все полагавшееся ему жалованье он оставлял на нужды города.Все частные пожертвования шли исключительно в чрезвычайный бюджет, а бюджет обыкновенный пополнялся из государственной казны так называемыми возвратами.Что это такое? Город содержал на свои средства армейские казармы, полицию, тюрьмы, в Москве работали некоторые государственные учреждения. Часть городских расходов на эти нужды казна позднее компенсировала. Такого рода компенсации ровно сто лет назад стали выплачиваться и на начальное образование школьников (около восьми рублей на каждого ученика) и пациентов психиатрических больниц. В последний предреволюционный год размер таких компенсаций достиг шести миллионов рублей и составил около 12% городского бюджета.Одним словом, Москва и сто лет назад жила на широкую ногу, как и полагалось второй (а точнее – первой) столице, что вызывало известную зависть жителей других городов империи. Город по тем временам был громаден, постоянно прирастал пришлым населением и требовал огромных расходов.Но денежки городские власти, как правило, расходовали осмотрительно и умело.Были, конечно, и исключения, но ведь и люди, пришедшие во власть, тоже не все такие, как городской голова Николай Алексеев.

Не обманешь – не продашь?

НУЖНО сказать, что и сто, и двести лет тому назад ни городские, ни центральные власти в дела торговые, строго говоря, не вмешивались. Это дело частное, касающееся только продавца и покупателя. При этом все торговые подати и налоги, разумеется, в казну и муниципальную мошну взимались регулярно. Но не более того.Всякие поползновения городских властей на вмешательство во «внутренние купеческие дела» начинались только тогда, когда происходило чтото, нарушающее закон. Ведь правила торговли достаточно четко и строго предписывали покупателей не обсчитывать, не обвешивать, лавку держать в чистоте и продукт иметь на прилавках только «первой свежести».Следить за всем этим были обязаны специальные врачебные и прочие комиссии, создаваемые при участии гласных городской Думы и служащих управы. Такие проверки осуществлялись хотя и не часто, но достаточно регулярно.Самые жесткие протоколы писались по поводу лавок Охотного ряда, продуктовых складов на Болотной площади, владельцев магазинов, расположенных во всех частях города. Помогало это? На короткое время и, так сказать, в «точечном порядке» – вблизи места, где были выявлены безобразия...Неоднократно московские власти предпринимали меры, чтобы сделать торговлю, а точнее – торговые места более «цивилизованными». Здесь москвичам не давал покоя пример многих европейских городов, где чистота и правила поведения торговцев соблюдались куда строже, чем в Первопрестольной и даже в сановном Петербурге.В Европу снаряжали специальные делегации, изучали зарубежный опыт (разумеется, не только в сфере торговли), пытались – не всегда удачно! – «пересадить» его на российскую почву. Вот что писал по поводу разных подходов к торговому делу в Европе и России один из путешественников конца XIX века (имевший, правда, отношение к служащим управы): «Заходишь в тамошний магазин, и сердце радуется: и чисто, и светло, все понятно – сколько весит и сколько стоит. А ежели, не дай бог, купишь что невообразимое, то всегда в определенный срок обменять можно!.. А у нас, к примеру, на Сухаревке? Да и в новейших Верхних торговых рядах? Купил, дома померил, за голову схватился – и пиши пропало; какие могут быть обмены! Не обмены, а сплошные обманы!..»Письмо это, опубликованное в читательской почте одной из газет, разумеется, можно отнести к разряду «за границей и грязь чище», но какая-то «сермяжная правда» в этом была. Хотя, думается, обвесов и обмеров и в Париже с Берлином случались ничуть не реже, чем в Москве или Казани!Впрочем, и с обманом покупателей и с «неоправданной дороговизной» московские власти боролись. Как могли, конечно. «Из-за произвольного поднятия цен на хлеб,– писало в августе 1906 года «Русское слово», – содержателями пекарен (цена кислого хлеба возросла с 2 до 2,5 копеек за фунт, а сладкого – с 2,5 до 4 копеек) Управа рассмотрела вопрос об установлении реальных цен на все его сорта, обязательных для всех пекарен города...» Борьба за «здоровье» покупателей шла не только на продовольственном, но и на культурном фронте. Из продажи регулярно изымались книги и брошюры «вредного содержания», а также то, что, по усмотрению властей, было признано «развращающим нравственность». «В последнее время в Москве появилось большое количество порнографических карточек и открыток, – сообщало своим читателям «Русское слово». – По распоряжению градоначальника полиция произвела обыски лавок и арестовала несколько десятков тысяч подобных открыток...»Отбор «порнографии» шел, очевидно, в соответствии со здравым смыслом не только градоначальника, но и каждого полицейского, ибо ни тогда, ни сейчас понятие «порнография» так и не получило должного юридического смысла.Шла борьба и с паникой. Знаете, как бывает: пройдет слух, что что-то исчезнет из продажи или подорожает, и обыватели выстраиваются в длиннющие очереди, приближая поневоле то, чего они так боялись, – пустоту на прилавках.Такого рода слухи возникали в начале прошлого века неоднократно, и, нужно признать, не всегда были лишены всяких оснований. Но всегда «пресекались» властями – «во избежание». Вот, к примеру, что сообщали «Московские ведомости» в номере от 31 мая неспокойного 1905 года: «Во всех магазинах и чайных началась необычная покупка сахара из-за ложного газетного слуха о повышении налога на сахар. Министерство финансов выступило с опровержением... Как всегда, газетчики виноваты! А вот, к примеру, что об одном из благих начинаний московских властей в деле торговли писал в 1901 году популярнейший и весьма наблюдательный «Московский листок»: «Московская Управа решила покончить с безобразием, которое существует у нас в торговле. И начала с того рынка, который расположился у Ильинских ворот и вдоль довольно привлекательного бульвара, расположенного у Китайгородской стены. Здесь торговля шла с лотков и самых разнообразных ларей, часто весьма непрезентабельного вида. Теперь эти лари и лотки заменили торговлей из 55 киосков, построенных по единому образцу, разработанному управой. Поможет ли это новшество делу, покажет будущее, ибо в России любое начинание получается, в конечном счете, не так, как его задумывали…»В общем, все – и пишущие, и читающие, и продающие, и покупающие в глубине души понимали, что ничего тут не поделаешь. И основное «правило торговли», правда, не записанное ни в каких постановлениях и уложениях, гласило и будет еще долго гласить: «Не обманешь – не продашь!»На том и стоим.[b]Кстати[/b][i]Обманом покупателей сто лет назад городские власти считали и те «рекламные» выкрики, на которые были горазды мальчишкигазетчики. Иногда в газетах и вовсе не было того, что анонсировал ретивый продавец.В декабре 1906 года власти города решили мальчишекгазетчиков «арестовывать за распространение разных выдумок, а содержателей артелей – штрафовать»...[/i]

Не было бы счастья, да несчастье помогло

ЗА СВОЙ долгий век Москва много раз буквально восставала из пепла: горела, разрушалась неприятелем, но каждый раз неизменно отстраивалась заново. Однако, пожалуй, только после разрушительного французского нашествия 1812 года к восстановлению Москвы подошли обстоятельно, по-государственному.Город, по существу, нужно было отстраивать заново: целые кварталы и улицы находились в развалинах, представляли собой обычное пепелище. В центре города и в Замоскворечье не тронутыми остались единичные дома.Многие исторические здания в Кремле были подорваны по приказу Наполеона. Были сожжены практически все торговые ряды – Москва на некоторое время осталась без продовольствия...Но жизнь в городе начала восстанавливаться практически сразу же после бегства французов. Начались и восстановительные работы. Они велись по утвержденному плану и – что важно! – при полной поддержке казны: первые пять лет на московское строительство власти ассигновали по миллиону ежегодно, что было весьма значительной суммой. Погорельцам выдавались ссуды на строительство, но строиться они должны были самостоятельно...В 1813 году была создана комиссия для строений в Москве, куда вошли и столичные, и московские чиновники, но, что еще важнее, видные архитекторы – О. Бове, Д. Жилярди, В. Стасов и др. Был составлен детальный план, который утверждался лично императором Александром I. Помогла власть Москве и «людишками»: в город были отправлены четыре пехотных полка и две саперные роты. Солдатики работали не просто так, а за особое жалование, получая по 25 копеек, чарке вина и фунту говядины в день.При этом Москва не просто восстанавливала старое. Она действительно преображалась. Многое, даже не затронутое пожаром, сносилось, чтобы уступить место новому.По особому распоряжению императора опытным инженером-градостроителем В. И. Гесте был составлен «прожектированный план города». Но этот план был слишком смел и масштабен, чтобы воплотиться в жизнь в короткое время. Гесте были задуманы многочисленные площади, которые должны были стать местом сооружения классических ансамблей; по телу Москвы должны были быть «прорублены» широкие проспекты... Но на все это не было ни денег, ни времени – город должен был «ожить» в достаточно короткие сроки...Многие древние храмы были перестроены в классическом стиле. Зловонную Неглинку заключили в подземный тоннель. Земляные валы и рвы вокруг Кремля сравняли с землей, положив начало знаменитому сейчас Александровскому (а поначалу – Кремлевскому) саду (названному так в честь правящего императора). Преобразилась Красная площадь: снесли торговые лавки, закрывавшие вид на Кремль и собор Василия Блаженного; вместо старых Верхних торговых рядов построили новые, в классическом стиле, по проекту Осипа Бове (они были снесены в конце XIX века, уступив место нынешнему зданию, которое москвичи и гости столицы знают как ГУМ). А перед ними в 1817 году появился и первый в Москве памятник – Минину и Пожарскому...Отстраивали казенные здания, больницы и Большой театр; соорудили превосходное и по своим инженерным характеристикам уникальное в те годы здание «Манежа» (он стал памятником победе над Наполеоном).Но главным отличием этого этапа развития Москвы было создание так называемого образцового проектирования. Строительство многих домов и особняков осуществлялось по типовым проектам, в городе возводились однотипные казенные здания (пожарные части, полицейские дома и т. п.). Москва из большой, хаотически скомпонованной «деревни» превращалась в современный город.В целом же, как обмолвился один из героев литературной классики, рассуждая об облике Москвы, «пожар способствовал ей многим к украшенью...» Это признавали и современники, и те, кто родился уже в другую эпоху... Хотя приукрасившаяся и вздохнувшая с облегчением послепожарная Москва самой судьбой была обречена еще не на одну коренную перестройку. И никаких грандиозных пожаров для этого не потребовалось: время не только хранит, но и ломает.О том, как менялся наш город во второй половине XIX и ХХ веке, – в одном из следующих номеров...[b]Кстати[/b][i]Послепожарное строительство не прекращалось в Москве на протяжении многих лет. Последними «детьми» 1812 года можно считать Триумфальную арку, возведенную у Тверской Заставы в 1834 году и грандиозный храм Христа Спасителя, строительство которого затянулось на многие десятилетия...[/i]

Два сапога и пряник

СКАЗАТЬ, что реклама стара как мир, – значит погрешить против истины. В первые века своей жизни человечество в этой деятельности не нуждалось: на кого охотиться и как добыть меха на обновку, знали и без этого. Но позже нам понадобилась точная информация о ремесленниках, купцах с их товаром. И в средневековых городах появились уличные вывески – сапог у сапожника, крендель – у пирожника, гигантские ножницы – над дверью парикмахера...В Москве такая уличная реклама, а точнее, просто вывески, была нередкостью уже во времена Грозного и Годунова.Во всяком случае, первые московские елки, подвешенные над входом в известное «заведение», стали точной приметой – и рекламой! – появившихся на Руси кабаков...Реклама «изустная» – расхваливание своего товара на все лады, заманивающая покупателя, отбивающая его у конкурентов, – тоже была вещью самой привычной.Практиковалась она, как правило, в крупных «торговых точках»: в шумных «рядах» Китай-города, на Красной площади, на Болоте, Балчуге, у Сретенских и Покровских ворот, а также в других местах. Свой «товар» без стеснения рекламировали даже «гулящие девки», приставая к прохожим на улицах...Несколько столетий власти города в дела рекламные не вмешивались. Но уже в XIX веке городским чиновникам пришлось обратить на это внимание. Москва начала понастоящему обрастать уличной рекламой в последние десятилетия XIX века. Тогда это было принято «общественностью», как говорится, в штыки.Особенно возмущала власти (да и наиболее «продвинутых» горожан) безграмотность и определенная фривольность многих вывесок и объявлений, составляемых владельцами лавок и магазинов на свой страх и риск. «К нам рада зайти не то что дама, но даже обезьяна», – извещал покупателей торговец шляпками со Сретенки.«Обезображивание города», «уродство, не требующее никакого снисхождения» – вот только некоторые цитаты из газет того времени. Может быть, со стороны газетчиков это было только отчаянной борьбой с конкурентами? Ведь все обложки журналов, страницы еженедельников и ежедневных изданий были отданы все той же рекламе! Не всем это нравилось.«Мы изуродовали фасады домов, превратили в какой-то фантасмагорический букварь улицы и площади Москвы, – писала газета «Новости». – Все эти афиши быстро старятся, скручиваются жгутом, превращаются в груды грязной бумаги и обезображивают город…»Реклама становилась все изобретательнее, все большее число городской площади отдавали под вывески, объявления, расхваливание товаров и производителей. Торговая реклама размещалась на крышах новомодных трамваев, на специальных тележках, которые «курсировали» по городу, делая длительные остановки на людных перекрестках.Реклама в Москве тех лет бывала и конной. Вот что писали «Русские ведомости» в номере от 11 апреля 1910 года: «На Тверской и других улицах появилась новая реклама в виде пятерых «амазонок», ехавших одна за другой, все – с флагами, на которых красовалась реклама патефонов...»В августе 1906 года, на втором году первой русской революции, в Москве появился первый «человек-бутерброд» с размещенными на спине и животе рекламными плакатами. Вот что сообщало по этому поводу «Русское слово»: «На улицах Москвы по заграничному образцу появился человек-афиша. Рекламируется таким путем пока только Зоологический сад...»А вот еще одно газетное сообщение тех лет. «Один из предпринимателей решил использовать заборы домов для размещения плакатов и объявлений. Он уже снял на пять лет заборы Екатерининской больницы, на которых и появятся первые объявления», – сообщал своим читателям «Московский листок» 1 августа 1906 года.Правда, уже через год с небольшим, в октябре 1907-го, городская управа была вынуждена объявить неожиданно разросшейся «заборной рекламе» войну. Вот что писала по этому поводу газета «Русское слово»: «Управа решила... положить предел эксплуатации Полисадов, существующих на некоторых улица (например, на Садовых). Полисады используются жителями в своих целях..., а главное, эксплуатируются их решетки для сдачи под объявления и вывески...»В советские годы заборы, как правило, использовались только для размещения редких афиш и самодеятельности малолетних грамотеев. Но уже во времена перестройки вернулись к забытой было рекламной работе...Внимательно следили власти и за тем, чтобы рекламные вывески не закрывали культовые здания и исторические памятники. Одна из таких «баталий» развернулась вокруг рекламы на воротах Китайгорода. Это привело к опубликованию специального постановления городских властей, запрещавшего «уродовать памятник старины».А состоявшийся в 1913 году съезд Всероссийского союза зодчих призвал все городские власти (и московские в том числе) «законодательно урегулировать» дело размещения уличной рекламы.Власти согласились. И во многие страны «просвещенной Европы» отправились муниципальные делегации, чтобы изучить «передовой заграничный опыт» и постараться понять, «как это делается в первейших городах мира».Но реализовать полученную информацию не успели: через год грянула Мировая вой на, и дело наружной рекламы временно отошло на второй план. А потом и вовсе долгие годы было не до анализа вывесок: в советские годы, время всеобщего дефицита, главное было – не что на вывеске, а что на прилавке (или – под прилавком).Разумеется, и нынешняя городская власть пытается както этот бурный рекламный процесс регулировать, ограничивать агрессивность, но, к сожалению, не всегда оказывается победителем. А может, стоит просто вспомнить, как это делалось в старину? Ведь золоченый сапог или крендель над магазином смотрелся бы сегодня очень даже модерново![b]Кстати[/b][i]В начале ХХ века реклама составляла до 90% площади первых полос газет, причем весьма респектабельных. Какао фабрики Эйнем, карамель Абрикосова, папиросные гильзы «Катык», рояли и музыкальные шкатулки от Юлия Генриха Циммермана, утюги, пистолеты и парикмахерские услуги от сотни производителей и торговцев, а также многочисленные частные «объявления» были привычны не только для читателей периодических изданий, но и для прохожих, иногда вовсе не умевших читать![/i]

У кого поднимется рука на Кремль?

ЛЮБОЙ город, чтобы жить и развиваться, все время должен обновляться – избавляться от отживших свое зданий и решаться на возведение новых, порой кажущихся современникам чудными или неказистыми...Москва за без малого девять веков своей жизни видала всякое, и сама была всякой: небольшим селением Кучково, и белокаменной крепостью с деревянным посадом, и огромной, разбегающейся лучами из центра к окраинам столицей огромной империи.Она все время менялась, поглощая пригородные деревни, села и города. Она год за годом «съедала» сама себя, меняя старинные особняки на доходные дома в стиле модерн, заливая зелень полисадов серым, как всякий рациональный век асфальтом...[b]От «хаоса» к порядку[/b]Долгие века Москва строилась вроде бы сама по себе, прирастая к Боровицкому холму посадами и подолами, окольцовывая себя то крепостными стенами, то, безжалостно ломая их, новыми улицами и бульварами.И всегда в Москве боролись между собой две тенденции: сломать старое или сохранить его как память о добром вчерашнем времени, как знак долгой жизни огромного города. Но город умел сохранить тот баланс нового и старого, который делал его узнаваемым, неповторимым и в то же время созвучным тому «сегодня», которое стояло на дворе.Средневековая Москва особых градостроительных планов и запретов не имела. Строились дома по протяжению дорог, уходящих в соседние города и княжества, и дороги превращались в улицы...Московский посад состоял из «черных» и «белых» слобод, доходящих к началу XVII века числом до полусотни, каждая из которых представляла собой особое «село» в городе, со своим бытом, со своей архитектурой, со своим центром – каменной или деревянной церковью, построенной на «добровольные пожертвования» или «царев подарок». Царские указы время от времени предписывали расчистить какую-то площадь от застройки или, как во времена Петра I, убрать кладбища от храмов или замостить улицы «диким» камнем... Но в целом Москва росла, как живой организм, вроде бы «сама по себе».Первая «властная инициатива» в отношении московской застройки принадлежит, видимо, императрице Екатерине II. Бывшая принцесса карликового государства, получив под свою власть огромную страну, испытывала явную тягу к гигантомании. В 1768 году для придания древней столице нового блеска была создана Экспедиция Кремлевского строения во граве с Василием Баженовым. Великий зодчий с его грандиозным «проектом века» пришелся ей явно по душе. Одновременно возникает план перестройки всех «не кремлевских» частей города. Для этого создается «Комиссия о строительстве Санкт-Петербурга и Москвы», которая должна была начать работать сразу на два столичных «фронта»...[b]Ломать и строить?[/b]Баженов оказался самым оперативным из «мобилизованных» зодчих и уже в том же 1768 году начал работу по созданию модели Большого Кремлевского дворца. Профессор Кембриджского университета Эдвард Кларк, посетивший Москву уже в те времена, когда от всей баженовской идеи только эта самая модель и осталась, писал с восхищением: «Если бы эти постройки было осуществлены, они вошли бы в число самых знаменитых чудес света. План состоял в том, чтобы объединить весь Кремль, имеющий две мили в окружности, в одном великолепном замке (...) Если бы дворец был построен (...), он бы превзошел своей грандиозностью храм Соломона (...) и форум Трояна...» Англичанин, правда, осторожно предположил, что Баженову могли помешать при осуществлении проекта «множество кремлевских храмов». Но профессор, видимо, не знал, что великий зодчий предполагал изрядную часть этих кремлевских храмов и прочих достопримечательностей просто... снести! Стены Кремля зодчий считал пережитком воинственной старины и рассчитывал снести их больше чем наполовину. Уже в 1770 году были разобраны Тайнинская, Петровская, две Безымянные башни со стороны Москвы-реки и стена между ними, разобрана часть теремов и стен монастырей...А 1 июля 1773 года произошла торжественная закладка Кремлевского дворца. Был воздвигнут большой помост, к которому от Архангельского собора вела «лестница о ста шестидесяти пяти ступенях»; на трех декоративных щитах были нарисованы аллегорические картины, а сами торжества продолжались с девяти утра до глубокой ночи...Торжественное богослужение, присутствие важных сановников из Петербурга и представителей «московской фронды»... Выступал сам зодчий, читали свои вирши восхищенные пииты, среди которых выделялся Александр Сумароков: [i]И расцветет Москва подобьем райска крина, Возобновляет Кремль и град Екатерина...[/i]Хотя нужно признать, что не все придворные поэты разделяли эти восторги. Как и прочая аристократическая общественность. Молодой тогда еще Гавриил Державин написал по случаю сноса Кремлевской стены такие строки: «Прости, престольный град (...), и в ужасе тому дивлюсь…» Каким бы был Кремлевский дворец на самом деле, нам представить себе трудно: предназначенные для строительства деньги ушли на войну с турками, да и сама императрица и к мастеру, и к его прожектам охладела.Один из учеников Баженова – Матвей Казаков со специально набранной командой восстановил разобранные стены и башни, и все стало, «как было». Но многие ли сегодняшние москвичи подозревают, что добрая четверть кремлевских стен и башен – это хоть и довольно старый, но все-таки «новодел»? Впрочем, только поэтому мы можем сейчас видеть Кремль во всем его средневековом величии.От екатерининских же «градостроительных прожектов» нам досталось воспетое в сотнях стихов и песен Бульварное кольцо, заложенное на месте снесенных по императорскому повелению красивых стен Белого города. Памятника старинной архитектуры не сохранилось, зато градостроительное, бульварное чудо перед нами.Хорошо это или плохо для Москвы? А впереди у города было еще много «рубежей», множество невосполнимых потерь и странных новаций, ставших для следующих поколений «добрым вчерашним днем»…Но об этом – в другой раз.[b]Справка «ВМ»[/b][i]Кремль (первоначальное название до XIV века – детинец; другие синонимы – кром, город, городок или град; крепость) – принятое в настоящее время название городских укреплений в Древней Руси. Во многих городах были находящиеся за кремлевской стеной посады, для обороны которых нередко возводились дополнительные внешние укрепления; в таком случае кремлем называлась окруженная стенами центральная часть города. В Древней Руси городами назывались только те населенные пункты, в которых были построены подобные крепости.[/i]

Каждой твари по паре

В СРЕДНЕВЕКОВОЙ Москве собаки выполняли свои исконные функции – помогали охотиться, дом охраняли. А вот на роль домашних любимцев не претендовали – быть бы сыту! Уже в XIX столетии наряду с обширными псарнями, приписанными ко дворам московской знати в летних подмосковных имениях, появились в московских домах и собачки, на первый взгляд совершенно бесполезные. Старые барыни тяготели к множеству мопсов, которых дворня и кормила, и холила, и даже в последний путь провожала на особые собачьи кладбища.В мещанских домиках тоже стало обычным делом держать какую-нибудь небольшую шавку, у которой всего-то и дел было, что греть ноги своей старой хозяйке...Об этой былой дружбе в наследство нам досталось только незабвенное произведение господина Тургенева «Муму» да воспоминания о давно уже не существующей Собачей площадке...В «собачьи бои» московские власти долгое время не вмешивались. Хотя порой вопросы и возникали. Что делать, если ваш пес покусал соседа или, не дай Бог, загрыз его лучшую курицу? Как быть с уличными животными? Ведь их и в те времена в Москве было множество.По этому поводу городская Дума еще в 1886 году приняла постановление, согласно которому всех бродячих собак, появившихся на улицах города без ошейников, должны отлавливать и отправлять на живодерню Грибанова, располагавшуюся в деревне Котлы. Это «богоугодное заведение» располагалось в 10 км от города, но уже с начала ХХ века оказалось в городской черте.В думском постановлении все выглядело весьма благостно: отлов бродячих собак должен был производиться только в ночное время (чтобы не шокировать обывателей) и «гуманными методами». При этом оговаривалось, что если у схваченного животного находился хозяин, то он мог в течение нескольких дней выкупить свою собаку.Последним пунктом постановления и злоупотребляли предприимчивые собаколовы. Зачем им гоняться за бродячими псами, когда гораздо выгоднее выманить со двора несколько породистых собак и получить потом с хозяев полагающуюся мзду? Да и «гуманное обращение» с пойманными собаками существовало только на бумаге. Тревогу по этому поводу подняли, как водится, журналисты.Известный репортер и бытописатель Владимир Гиляровский опубликовал в 1887 году очерк «Ловля собак в Москве», где описывал варварские методы московских живодеров и обстановку в заведении г-на Грибанова.Тем не менее москвичи в целом гордились своим отношением к бездомным собакам.В жаркое время для них, по постановлению Думы, на некоторых улицах даже выставлялись плошки с водой.Московским властям четвероногие питомцы горожан даже приносили известный доход. В городе существовал специальный сбор (налог) с собак, который уплачивали владельцы. Вот что писали по этому поводу «Новости дня» в не самом благоприятном для мирного хозяйствования январе 1906 года: «Открыт прием сбора с владельцев собак за 1906 г. Неуплатившие до 1 февраля будут оплачивать его со штрафом. Доход от сбора с собак назначается на нужды беднейшего населения Москвы... Дружили с собаками и московские сыщики. Эти животные получали казенное довольствие и могли спать – то бишь работать! – спокойно: их никакие ограничения и налоги не касались. О подвигах наиболее выдающихся ищеек даже писали газеты. Так, например, 5 октября 1910 года газета «Русское слово» сообщала, что «ночью со станции Москвапассажирская МосковскоРыбинской железной дороги похищены 15 шпал. Специально выдрессированная собака породы эрдельтерьер по кличке Буян во дворе дома Зверева обнаружила наполовину исколотые шпалы...» Так в те времена с расхитителями казенной собственности боролись! Статистику кошковладельцев в те годы не вели, любителей аквариумных рыбок налогами тоже обложить не пытались, хотя определенная «клубная работа» в те годы в городе уже велась.Среди любителей животных были, разумеется, и оригиналы. Так, например, 27 ноября 1904 года по сообщению газеты «Московские ведомости» на Театральной площади «у Большого театра во время съезда публики была поймана ручная лисица, выбежавшая из пивной лавки под Большой Московской гостиницей...»Какая еще живность определяла сто с небольшим лет назад лицо московских улиц? По московским окраинам бродили стада коз, во дворах небольших домиков, стоявших по обочинам сегодняшних Кутузовского и Ленинского проспектов, квохтали куры, а на рассвете голосили петухи.Коровы тоже были в Москве не в диковинку. В конце XIX века в городе даже проводились специальные коровьи переписи. Всего в 1896 году (год переписи) в Москве было зарегистрировано 6698 коров.Причем большая их часть – вблизи Серпуховской площади, в то время как в центре города проживала всего 21 корова.Впрочем, даже 110 лет назад прогуливать корову по Тверской было затруднительно. А вот по окрестностям улицы Коровий Вал – пожалуйста!Впрочем, автор этих заметок отлично помнит коров, пасущихся в начале 1950-х на окраинах нынешнего проспекта Мира![b]Кстати[/b][i]XIX век принес Москве небывалое прежде увлечение – петушиные бои. По преданию, начало этому увлечению положил на рубеже XVIII и XIX веков главный московский «затейник» граф Алексей Орлов, выписавший из Англии бойцовых петухов.[/i]

Московская элегия

ВОСЕМНАДЦАТОЕ столетие в России – век энциклопедистов. Один Михайло Ломоносов чего стоит! А имя Николая Львова вам что-нибудь говорит? Ах, что-то слышали, что-то видели, что-то читали... Да все по крупицам, по абзацам: о Львове-поэте – в предуведомлениях к редким поэтическим публикациям; о Львове-драматурге – в энциклопедиях, посвященных русскому театру; Львовеархитекторе – в подписях к рисункам на страницах путеводителей по Москве и старинным усадьбам; о нем же как об историке Москвы – в цитатах на страницах книг современных авторов... А вот, как принято говорить, широкий читатель о Львове практически ничего не знает! И немудрено: книг об одном из последних энциклопедистов XVIII века до сих пор на полках библиотек не было. А теперь есть. Вот она перед нами – все под одной обложкой, а точнее – великолепным переплетом! Автор Елена Милюгина назвала свой труд о Николае Александровиче Львове «Обгоняющий время». Название и точное, и в чем-то слишком общее – так можно сказать о любом крупном художнике, писателе, архитекторе, родившемся «чуть-чуть рано». В целом же это многоплановый рассказ о человеке, который за полвека отпущенной ему судьбой жизни успел очень многое – и совершить, и начать, и... не успеть. Это рассказ о таланте во всем многообразии. Прекрасные здания, построенные по проектам Львова, до сего дня украшают Москву и Подмосковье. Львов видел Москву как город-сад, город-цветник. Но каждый ли москвич знает, что именно стараниями Львова были спасены от уничтожения леса Подмосковья? Топить печи каменных углем – вот кредо Львова! Императорским указом он был даже назначен «директором угольных приисков и разработки оных в империи»! Львов был создателем на территории деревни Тюфелево школы землебитного строения (таким способом в ту пору строились вовсе не хижины, а дворцы!). Николай Львов был настоящим москвичом. Недаром же первый, но, к сожалению, так и оставшийся в рукописи, путеводитель по нашему городу «Опыт о русских древностях в Москве» принадлежит его перу. Его пьесы снискали заслуженный успех, а стихи до сих пор включаются во все антологии русской поэзии XVIII века. Да и личная жизнь Львова любопытна: он дружил с Олениным, Безбородко, Боровиковским, а его жена была родной сестрой жен поэтов Капниста и Державина... Книга о Николае Львове заслуживает внимания заинтересованного читателя не только объемом. Она прекрасно оформлена, скомпонована, иллюстрирована, что в наш скоропалительный век вызывает не только уважение, но и ощущение соприкосновения с почти утерянной культурой «настоящего» книжного издания.

Как правильно гулять по Москве?

КНИГИ о Москве сегодня не редкость – рассчитанные на разную и по возрасту, и по уровню подготовки аудиторию. И это хорошо. Впрочем, книг московской тематики, рассчитанных на взрослую аудиторию, гораздо больше, чем тех, которые адресованы маленькому москвичу. Это объяснимо, но не всегда справедливо. Ибо когда же воспитывать в сердце любовь к малой родине (а впрочем, не такой уж малой – целое государство в государстве), как не в детстве, когда впитываешь новые знания и впечатления как губка? Но писать для детей сложней, чем для взрослых. Может быть, это и отпугивает некоторых авторов? Тем больше чести для тех, кто все-таки решается обратиться к детской аудитории. Книга Сергея Махотина, изданная в рамках издательской программы правительства Москвы, из их числа. Уже это обстоятельство заставляет обратить на нее внимание. Сразу оговоримся, что к качеству издания – полиграфическому исполнению, иллюстративному ряду – подбору и качеству картин и фотографий, претензий у будущего читателя возникнуть не должно. Все выдержано на очень достойном и вполне «детском» уровне (и здесь требования к детскому изданию выше, чем к книге для взрослых). Смущает, правда, излишняя пестрота макета, нарушающая иногда иерархию дополнительных сведений из серии «это любопытно», которые адресуются маленькому читателю. Вполне возможно, что тут создатели книги просто немного «захлебнулись» от обилия имеющихся возможностей и желания рассказать как можно больше. Иногда эта «дополнительная» информация даже стремится подчинить себе основное повествование! И не без успеха. Впрочем, это самое «основное повествование» написано хорошим языком и не хочет уступать пальму первенства красочным ремаркам. Это достоинство книги. Хотя этот «детский путеводитель» по Москве, как и любую книгу, которая пытается в небольшом объеме охватить если не все, то хотя бы «как можно больше», страдает некоторой «скороговоркой». Тем досаднее, что при весьма ограниченном объеме информации автору не удалось избежать некоторых «школьных» ошибок. Так, например, рассказывая на с. 98 о знаменитой Сухаревой башне, автор называет ее Сухаревской (на с. 139 ее название приводится верно), а информация о том, что так назвал башню в честь полковника Л. Сухарева повелевший построить ее Петр I, вообще ошибочна: этот топоним родился из близости постройки к стрелецкой слободе, где квартировал полк под командой Сухарева. И не более того. Есть, к сожалению, в книге и ошибки в московской географии. Нельзя в сегодняшнем путеводителе провести читателя по Октябрьской площади (с. 101) и площади Маяковского (с. 96), которым без малого два десятилетия назад были возвращены исторические названия! И все же, несмотря на упущения, хочется рекомендовать читателю эту красочную книгу: ей вполне по силам заинтересовать его биографией родного города, а в правдивости легенд и точности названий он со временем сам разберется! [b]Сергей Махотин. Прогулки по Москве. – М., Белый город. – 2009 год[/b]

«Бодрая жизнь»

КОГДА у маленьких москвичей начинались летние каникулы (что происходило, как правило, во второй половине июня) – в начальных школах – раньше, в гимназиях – позднее, – перед их родителями вставал вопрос летнего отдыха. Для большинства состоятельных московских семей он решался достаточно легко. На это время множество семейств становилось дачниками и, оформив договор о найме еще в марте-апреле, уже растекалось по разным Малаховкам, Перервам, Перловкам, Немчиновкам, окрестностям Пушкино и Люблина и прочим ближним и относительно дальним окрестностям столицы. Дачная жизнь была сладкой – игры, катание на велосипедах, походы в лес со взрослыми и вечерние костры (без них) на берегу речки... Мемуары тех лет сохранили ностальгические воспоминания о вечерах в саду с самоваром, мороженое на ближайшей железнодорожной станции, атмосферу добра и легкой летней лени... Сохранившие связи с миром дворянских имений уезжали в разные уголки Московской и дальних губерний. А люди попроще вспоминали о существовании деревенских родственников. Каждая социальная категория имела свои излюбленные места летнего отдыха – с чадами, домочадцами и даже с кухарками и горничными. Те, кто не имел возможности уехать «на природу», оставался в городе. Хотя столичное лето бывало порой малоприятным. Детям малоимущих родителей стремились, как могли, помочь московские власти и энтузиасты педагогического дела. Одним из таких людей был Станислав Шацкий, педагог-экспериментатор, автор множества трудов по проблемам воспитания. Еще в 1905 году он создал в Москве первые в России детские клубы, а летом 1911-го организовал вместе с женой и несколькими единомышленниками первую подмосковную детскую летнюю колонию «Бодрая жизнь», находившуюся на территории современного Обнинска. В этой колонии каждое лето находилось место для 60–80 мальчиков и девочек из бедных семей. Основой жизни для них был не только отдых, но и физический труд: приготовление пищи, самообслуживание, благоустройство, работа на огороде, в саду, в поле, на скотном дворе... Свободное время отводилось играм, чтению, постановкам спектаклей, занятиям музыкой... Организацией летних детских колоний занималась и городская власть. При управе была создана специальная комиссия, которая вместе с общественными организовывала для наименее обеспеченных детей отдых в деревне. Средства на эти цели давали благотворители. Маленьких москвичей также отправляли в летнюю колонию в Евпатории, созданную на общественных началах. Еще одной формой организации детей школьного и дошкольного возраста были детские площадки, частично содержавшиеся на средства Московской городской управы. Первые из них возникли в Москве в 1895 году под руководством Н. С. Филитиса, а регулярная работа началась чуть больше ста лет назад, в 1909 году. Площадки эти были организованы в семи местах: на Пречистенском, Тверском, Новинском и Зубовском бульварах, в Грузинском сквере, Екатерининском парке и Александровском саду. На одной площадке собиралось по 400–500 детей, в том числе дошкольников. Кроме игр на свежем воздухе, познавательных занятий с детьми, широко практиковались и однодневные загородные экскурсии, которые собирали до 1200 детей разных возрастов. С 1909 года город начал выделять средства и на организацию этой работы, и на оплату руководителей, стремясь, чтобы такие площадки создавались не только в центре города, но и на рабочих окраинах. А еще в первые десятилетия ХХ века в Москве появились и первые «настоящие тимуровцы». Случилось это задолго до выхода в свет знаменитой повести Аркадия Гайдара, в разгар Первой мировой войны. Дело помощи семьям людей, призванных на военную службу, начали в 1915 году московские студенты. Но вскоре многие из них сами отправились на фронт добровольцами, а их почин подхватили тогдашние скауты – гимназисты, реалисты, ученики частных школ, собранные в команды, под руководством преподавателей-энтузиастов разъехались по деревням Московского уезда. Занимались в основном заготовкой сена. Вначале в течение 2–3 дней учились этой премудрости, а потом работали, как взрослые… Крестьяне встретили их сначала недоброжелательно. По адресу ребят, одетых в лапти, слышалось: «Новая барская затея! Какая польза от лапотников-белоручек?» Но это не смущало ребят. Они трудились от зари до зари, помогая в основном семьям, оставшимся без кормильца. Работали бесплатно. Справившись с работой в одной деревне, переходили в соседнюю деревню или село. Жили в школах. Ели из общего котла, а за продуктами ездили в Москву. Потому как местные лавочники вздули цены «для приезжих» в 2–3 раза. Сами «дружинники» получали от земства 10 рублей на проезд и экстренные расходы и по рублю в сутки «кормовых». К осени 1916-го отношение к школьникам в деревнях изменилось: их благодарили и даже приглашали поработать… за плату в богатых хозяйствах. Некоторые исследователи считают, что именно мемуары бывших скаутов, к тому времени арестованных или высланных из Москвы новыми властями страны, и использовал при создании своей повести Аркадий Гайдар, который просто переместил своих героев в более позднее время, надев на них, вместо скаутских, красные галстуки... [b]Справка «ВМ»[/b] [i]Слово «дача» происходит от глагола «давать». В Московской Руси были известны «дачи» – земельные участки, которые раздавались боярам и дворянам. Здесь проживали крестьяне, которые платили своему хозяину ренту, а сам хозяин появлялся очень редко. Делами ведал управляющий или староста. Самые древние предки современных дач – подмосковные боярские резиденции, или просто «подмосковные». Почти у каждого знатного человека было собственное поселение с окрестными землями недалеко от столицы, где он с семьей проводил летние месяцы. Подмосковные не приносили значимого дохода своим владельцам. Здесь устраивались разнообразные приспособления для увеселения или занятия любимым делом. В поместьях богатых и знатных бояр разбивали сады с восхитительными беседками и оранжереями, устраивались зверинцы и пруды.[/i]

Как московские власти с автомобилистами воевали

Инновации пришли в Москву ещё в XIX столетии

В ПРОШЛЫЙ раз мы с вами вспомнили, как и когда москвичи решили обзавестись первым общественным транспортом; как и куда ездили на линейке и конке, а также выяснили, что городские власти к этой проблеме поначалу имели только касательное отношение: решения принимались в городской Думе, а исполнение ложилось на плечи частных предпринимателей. А может быть, так и нужно? Сегодня же мы вспомним, какие транспортные радости и проблемы принес Москве начавшийся ХХ век – «век научного прогресса и надежд на светлое будущее», как писали газеты в канун нового 1901 года. Впервые с главным детищем «века научного прогресса» Москва познакомилась еще за 18 лет до его начала, когда на окраине Ходынского поля, там, где в советские годы располагался стадион «Юных пионеров», открылась Всероссийская художественнопромышленная выставка. Это и без того было бы событием для Первопрестольной. А тут еще специально сооруженные для экспонатов выставки павильоны окольцовывает миниатюрная железная дорога, по которой – о чудо! – весело стуча колесами, бодро бегут три пассажирских вагончика, влекомые электровозом... И никаких проводов: ток подается по контактному рельсу, как в современном метро! Это чудо техники заинтересовало не только простых посетителей выставки, но и городские власти: а не завести ли в городе электрический трамвай? Но потом Дума подумала и решила повременить: и недоработок в предложенной конструкции было изрядно, а главное – Москва, казалось, еще не была готова к реализации столь смелого прожекта: конка-то и та еще не во все стороны от центра успела разбежаться! Да и привычка действовать только «по примеру заграницы» сказалась на решении гласных Думы – как же мы можем поперед европейского батьки в электрические дела влезать? Одним словом, эти «раздумья» растянулись практически до конца XIX века, когда городские власти наконец выдали разрешение одному акционерному обществу на прокладку в городе путей для «настоящего» трамвая! Случилось это событие в 1898 году, а для «эксперимента» были выделены пустующие земли возле Бутырской заставы. Главную скрипку в этом деле играли, разумеется, немцы, но и молодой в ту пору московский инженер В. Шухов успел активно поучаствовать в реализации проекта, который очень быстро был воплощен в жизнь. 6 апреля 1899 года в 16 часов по московскому времени от небольшого депо на Нижней Масловке (здание сохранилось по сию пору) отправился в свой первый рейс до Петровского парка московский трамвай. С того самого дня электрический трамвай (так его стали называть в отличие от трамвая конного) месяц за месяцем отвоевывал у города новые территории, где прокладывались пути, ставились столбы с проводами и сооружались трамвайные остановки... И, между прочим, этот самый трамвай (а вернее – его усовершенствованный наследник) до сих пор еще бегает по городу, хотя с центральных улиц и проспектов его уже давно вытеснили более шустрые обладатели двигателей внутреннего сгорания... Москвичи трамвай вначале приняли в штыки – не нравились свисающие с опор провода и грохот, который пугал робких московских лошадей, но быстро привыкли и полюбили. Трамвай в обиходе стали называть «электричкой», а у некоторых, особенно полюбившихся линий появились даже собственные имена. Маршрут «А» по Бульварному кольцу стал «Аннушкой», линия трамвая «Б» по Садовым улицам – «букашкой»... А за участившиеся случаи «попадания под трамвай» его стали именовать «московской гильотиной»! Несмотря на все «за» и «против», трамвай на долгие годы стал главным общественным транспортом нашего города, постепенно вытеснив с его улиц конку и раскинув «рельсовую паутину» по всей территории Москвы. Новые линии открывались ежегодно, приобщая к цивилизации даже самые отдаленные окраины города. А в 1901 году часть трамвайных линий была выкуплена городом у акционеров по вполне сходной цене: хорошо налаженное хозяйство практически не давало сбоев и приносило городу не только доход, но и решало многие проблемы, которые так или иначе приходилось решать городским властям. Окончательно трамвай перешел в муниципальное подчинение в 1911 году. Между прочим, в первые годы существования трамвая весьма активно обсуждался вопрос о переводе его на более узкую – 100 см – колею (первоначально она была принята в соответствии с существовавшем в России «железнодорожным стандартом»). Но потом от этой идеи отказались: городские власти убоялись больших затрат, да и использование старых вагонов конки как «прицепных» к новому трамваю делало эту идею еще более сомнительной... А вскоре Москва впервые узнала, что передвигаться по городу можно не только по рельсам или на извозчике, но и в больших автомобилях, появившихся чуть ли не одновременно с первыми частными «моторами». Уже 13 июня 1908 года некий предприниматель Бузников оформил концессию на перевозку пассажиров автобусом от конечной остановки трамвая у Петровского дворца до дачной местности Петрово-Глебово. А Миусский трамвайный парк обзавелся в это же время собственным автобусом марки «Бюссинг», курсировавшим по временно не работающей из-за реконструкции трамвайной линии от Манежа по Большой Полянке и Житной до Серпуховской площади. Но вскоре этот единственный автобус «сдался», не выдержав соревнования с ухабистой московской мостовой, и был отправлен «на пенсию» гораздо раньше срока. Впрочем, некоторые предприниматели продолжали верить в «автомобильную идею» и организовали несколько автобусных линий на тогдашние дальние окраины (и пригороды) Москвы – в Останкино, Серебряный Бор, Измайлово... Но дороги и в этих случаях, как правило, оказывались победителями: автобусы ломались, и скептически настроенные москвичи предпочитали, отправляясь в «зеленую зону», пользоваться проверенным временем гужевым транспортом... А потом начавшаяся Первая мировая война на целое десятилетие лишила Москву этого столь привычного сегодня вида транспорта... [b]Кстати[/b] [i]Обсуждения первых проектов «подземки», случавшиеся время от времени начиная с 1902 года, оставались мишенью для желчной критики в городской Думе, газетных фельетонов и обывательских вздохов «Чего только не придумают!» Видимо, в первые десятилетия ХХ века под землю москвичам было лезть еще рано.[/i]

Общественный транспорт был в Москве в диковинку

ОДНОГО нельзя сделать, живя в Москве: не воспользоваться общественным транспортом.Даже «большие люди», давно пересевшие на служебные «мерседесы», и заядлые автомобилисты, казалось, даже для поездки в туалет пользующиеся любимой «лошадкой», не могут избежать этой участи. Первые что-то помнят из времен своей студенческой юности, когда вход в метро стоил «пятачок», а у вторых время от времени барахлит мотор и им приходится на день-другой становиться пешеходами... А вот знают ли и те, и другие, и третьи, на чем и как ездили по городу их прадедушки? О транспорте «индивидуальном» – всевозможных извозчиках, «ваньках» и «лихачах» – мы сегодня говорить не будем. Эти предшественники современных таксистов и «бомбил» заслуживают отдельного разговора. Мы с вами сегодня припомним некоторые вехи из истории столичного городского транспорта. И не по поводу, а просто так: ведь встреча с этой разновидностью столичной жизни для нас – каждодневный праздник![b]Спина к спине[/b]Первым по-настоящему «общественным» транспортом в городе была, разумеется, линейка. Что это такое, современному москвичу и вообразить трудно. Представьте себе гитару, положенную на колеса и влекомую по улицам парой меланхолически настроенных лошадей (кстати, у москвичей этот вид транспорта и назывался в просторечии «гитарой»).На узком деревянном сиденье, лицом к обочине, спиной друг к другу, сидят восемь пассажиров, стараясь не свалиться на очередном ухабе. Это и есть линейка.Появились они в Москве в сентябре 1847 года, к 700-летию столицы, и долгое время были единственным видом общественного транспорта.Линейки были летние (на колесах) и зимние (на санном ходу). У каждой был кучер и кондуктор, и курсировали они по «линиям» – из центра города к заставам. Между прочим, самая первая стоянка линеек была на Красной площади! Через несколько лет она была перенесена к Ильинским воротам Китай-города. «Он поднял голову и увидал просторную старинную линейку», читаем мы у Тургенева. Значит, во времена Ивана Сергеевича эти самые линейки уже считались транспортом «старинным»! Впрочем, и после появления в Москве «прогрессивной конки» эти старинные экипажи еще долгое время разъезжали по городу, стараясь, впрочем, придерживаться маршрутов, уводящих на окраины...[b]Петр I и конка[/b]А теперь об упомянутой нами конке. Вопрос о ее строительстве – Москва не может отстать от прогресса! – обсуждался на заседании Городской думы еще в 1863 году. И в самом деле: «чугунка» уже стала делом привычным, в лучших городах Европы люди пользуются новинками городских экипажей, а что же Москва? Но прошло целых девять лет, прежде чем эта задумка воплотилась в жизнь.Первая линия конно-железной городской дороги (так официально именовали этот вид транспорта) была проложена от Смоленского вокзала до Красной площади аккурат к открытию знаменитой Политехнической выставки 1872 года. Она была приурочена к 200-летнему юбилею Петра I и породила в Москве не только ажиотаж, но и стала основой для формирования одного из самых известных столичных музеев – Политехнического.Несколько десятилетий этот вид общественного транспорта был в руках частных компаний. И неплохо, нужно признать, функционировал.Открывались новые линии – по Бульварному кольцу, по кольцу Садовому, а уже в 1880-х – уводившие, а вернее – увозившие пассажиров из центра на весьма отдаленные окраины – в Дорогомилово, в Бутырки и даже на Воробьевы горы... Лишь в 1901 году городские власти частично выкупили конку у акционерных обществ, а в 1911-м, незадолго до «кончины», она стала окончательно муниципальной...Не все знают, что столь популярный у москвичей в конце позапрошлого века вид транспорта имел ряд особенностей.Он был «двухуровневым», но на втором «этаже», который в народе именовался «империалом» и где билет стоит дешевле, и куда нужно было подниматься по достаточно крутой лестнице, запрещалось ездить дамам. Это считалось неприличным.[b]«Вы выходите?»[/b]Конка долгое время не имела узаконенных остановок, и выходить из нее приходилось на ходу или во время остановки «по требованию». В связи с этим заметим, что хотя мы и обещали, что этот материал будет «неюбилейным», но вынуждены поправить сами себя: столь привычные для нас остановки городского транспорта в этом году могли бы отметить почти круглую дату – 115 лет со дня рождения. Могли бы, да не отметили – кто из историков об этом помнит? Вот и мы больше чем на месяц с поздравлением опоздали! Вот цитата из майского номера газеты «Московский листок» за 1895 год: «Стараниями московских властей с 1 мая в нашем городе введены обязательные остановки для входа и выхода пассажиров на линиях трамвая и конной железной дороги… Они обозначены специальными металлическими вывесками, прикрепленными, за неимением другого места, к фонарным столбам… Непонятно, зачем вообще это было сделано, ибо конка и так постоянно останавливается: то лошадь расковалась, то вагон сошел с рельсов, то, как перед крутым подъемом на Рождественскую горку, требуется впрячь дополнительную лошадь…»Авторы этой реплики и представить себе не могли, что когда-то из городского общественного транспорта кроме как на законной остановке и выбраться-то будет нельзя! Впрочем, как и того, что «пришвартоваться» в положенном месте к тротуару автобусу и троллейбусу (их, правда, тогда и в проекте не было) будет тоже трудновато: все занято транспортом иного назначения! Даже упомянутый в цитате трамвай в тот год был еще конным, и до появления трамвая настоящего оставалось несколько лет. Но об этом – в следующий раз...[b]Кстати[/b][i]Эксплуатация вагонов конки в Москве в зимнее время потребовала внести существенные изменения в конструкцию вагонов.В них появились вагоны, имеющие духовое отопление. Для этого около кучерской площадки были устроены печи. Отапливалась лишь передняя половина вагона. Задняя его часть представляла собой закрытую сверху и с боков холодную площадку без мест для сидения. Это был второй класс. «Московские ведомости» 23 октября 1885 года писали: «На конечных пунктах линий, у Страстного монастыря и Бутырской заставы, вагоны, для того чтобы идти теплым отделением вперед, поворачиваются легко при помощи устроенных на рельсах вращательных кругов, какие употребляются на железных дорогах для поворачивания паровозов».[/i]

Где могли утолить жажду москвичи

ЖАРКО, дамы и господа! Впрочем, чему удивляться – лето все-таки на дворе! А раз так, то и пить чаще хочется.Нынче утолить жажду на улицах Москвы не проблема: всевозможные напитки в банках и бутылках на каждом шагу. Вот только с посудой потом сложности: мы ведь, как люди воспитанные, ее на газон не бросаем – значит нужно искать урну!А между прочим, еще лет 30–40 тому назад все «уличные» напитки были, если помните, в основном разливными и никаких проблем с использованной тарой не возникало. Да и «тара» эта самая (стеклянная) была куда как дороже для москвичей – ведь «сдавать бутылки» шла практически вся Москва!И что же пили в жару наши бабушки, дедушки, а также их бабушки и дедушки? Большинство читателей, несомненно, сразу же ответят: «Квас!» Откуда он, квасной патриотизм?Квас – напиток древний. Ему, скорее всего, больше лет, чем пиву. Хотя многие считают эти два напитка ровесниками.Нечто среднее между пивом и квасом впервые попробовали еще древние египтяне в шестом тысячелетии до нашей эры! А первое упоминание о квасе на Руси связано, как ни странно, с действиями власти, правда, не городской, а верховной: в 989 году после обряда крещения киевский князь Владимир приказал раздать народу мед и квас... Между прочим, до XII века квас на Руси был крепче современного пива, и даже слово «квасник» на языке того времени было синонимом слова «пьяница». Правда, уже в средневековой Москве оно стало означать профессию – производителя и продавца кваса.Нам же в качестве отголоска седой старины досталось выражение «квасить», что означает пить, по нынешним временам, далеко не квас! Еще в XVI–XVII веках самым ходовым и любимым напитком москвичей был квас.Его изготовляли и потребляли так много, что даже учет производился бочками, которых никто в целом по Москве не считал. Изготовление и продажа кваса – весьма распространенные московские профессии. Причем квасники различались по сортам продаваемого ими кваса: квасники ячные (овсяные), квасники яблочные, квасники грушевые... Хотя всего в те времена кваса насчитывалось около 500 видов!Самой распространенной формой торговли квасом в Москве была продажа вразнос, на улицах. Квас был главным напитком и во дворцах, и в хижинах. Даже известное выражение «смесь французского с нижегородским», как считают специалисты, относится не к языку, а к оригинальному напитку, который придумали гусары, смешивая французское шампанское с отечественным квасом. Правда, случилось это уже в исходе XVIII столетия.Еще на рубеже прошлого и позапрошлого веков фигура продавца кваса (в зимнее время замещаемого столь же любимым сбитнем) на московских улицах была знаковой. Она даже попала на одну из иллюстрированных открыток.Продажу «квасники» осуществляли строго по «своему району», пересечение границы которого было чревато неприятностями...В Москве больше всего торговцев квасом было летом, естественно, в Охотном ряду и на Тверской...Современники отмечают: уже к середине XIX века московский квас сдает свои позиции. На смену ему постепенно приходят фруктовые и газированные воды, которые москвичи называли в основном общим словом «лимонад».Лимонадом тоже торговали на улицах, но к его «распитию» и власти, и обыватели относились с известной настороженностью – уличным «лимонадом» можно было отравиться.Об утрате культуры производства кваса с сожалением высказался даже Дмитрий Менделеев, которого у нас помнят не только как великого химика, но и как человека, обосновавшего неизменную крепость водки: «Искусство домашней заготовки кваса начало исчезать».А тут еще городская пресса с некоторым удивлением сообщала читателям, что пить в жару, оказывается, можно не только пиво и квас, но и обычную воду! Об этом нововведении городских властей писал в середине лета 1913 года «Московский листок». Раскроем пожелтевшую от времени газету, популярность которой сто лет назад была сравнима только с популярностью «Вечерки» 1930–1960-х: «Управа поставила на бульварах особые фонтаны; их особенность заключается в том, что они дают возможность прохожим утолить жажду. Причем в целях гигиены кружек не имеется... Вода бьет тонкой струйкой на небольшую высоту. Такие же фонтаны имеются за границей...»Уже в советские годы квас попадает чуть ли не в «приметы старого времени». Хотя некоторые литературные герои, не имевшие профсоюзного билета, вынуждены были довольствоваться квасом, увидев, что хмельной напиток «отпускается только членам профсоюза».Те же из наших читателей, которые по молодости лет не были знакомы с Остапом Бендером и порядками торговли 1920-х годов, хорошо помнят желтые бочки с квасом, у которых в летние дни неизменно выстраивались длинные очереди, а то и две: одна – «просто за кружечкой», а вторая – с трехлитровыми банками для домашнего употребления.Этот уличный квас был, как правило, дурной – кислый и сильно разбавленный водой (материальное благополучие производителей и торговцев ни в коем случае не должно было страдать!).Газировку же на улицах пили у торговок, восседавших «за рулем» громоздкой тележки, на которой высилось 2–3 равновеликих, вытянутых «трубочкой» сосуда с сиропом.Сначала в стакан краником наливался сироп (вишневый, малиновый, апельсиновый и др.), а потом под давлением углекислого газа – вода.Она шипела, пенилась, вырастая над стаканом настоящей шапкой. Если дать воде отстояться, то стакан всегда оказывался полон лишь на три четверти. Так продавцы зарабатывали «свои деньги».Помните знаменитую фразу героини Фаины Раневской из старого фильма: «Меньше пены!..» Любители просили воду с «двойным» и даже «тройным» сиропом – сладко! В 1950-х квас возвращается на столичные улицы, а на смену восседавшим за тележкой продавцам газировки постепенно приходят автоматы.Они в Москве были и раньше: власти время от времени устанавливали их даже в предвоенном метро, но расцвет железных «поильцев» приходится на 1960–1970 годы. В это время они часто становятся даже героями фильмов, правда, преимущественно комедий.Видимо, считалось, что серьезному герою пить из автомата неприлично. Помните сдачу экзамена знаменитым Шуриком и «бесплатный водопой» из «Большой перемены»? Копейка без сиропа, три копейки с сиропом... Но стаканов обычно нет – разве наши пьяницы могли устоять перед соблазном стянуть безнадзорную посуду? В жару пить воду из таких автоматов было порой затруднительно. И не только из-за отсутствия стаканов (хотя некоторые москвичи носили складные стаканы с собой): просто большинство автоматов стояло на самом солнцепеке, а стакан почти горячего «лимонада» как-то не очень утолял жажду...Многие москвичи в эти годы завидовали заводским рабочим и обитателям некоторых крупных учреждений: там стояли бесплатные автоматы с водой! Правда, вода в таких «оазисах коммунизма» наливалась только без сиропа, или, как говорили в народе, «простая». Сейчас кое-кто предлагает эти самые автоматы возродить к новой жизни. Но можно ли дважды войти в одну и ту же воду, даже газированную?[b]Кстати[/b][i]Первое знакомство москвичей с заморскими пепси и кокаколой произошло на американской выставке, случившейся на рубеже 1950–1960-х в Сокольниках. Правда, встреча эта была «разовой», и второе появление «американцев» случилось уже в 1980-м, во времена московской Олимпиады, а уж «одомашнивание» – и вовсе на рубеже 1990-х.[/i]

Чего мы не знаем о девяти московских вокзалах?

«ЧЕГО мы не знаем о девяти московских вокзалах?» – вопрошает подзаголовок новой книги «Чемодан–Вокзал–Москва» очень активно работающего с московской темой Александра Васькина.А в самом деле – чего? Вроде бы мимо каждого из них мы сто раз проезжали. С какогото еженедельно отправляемся на дачу, чтобы оторваться на пару дней от московской суетливой жизни. Практически с каждого хоть раз в жизни отправлялись куда-то за тридевять земель...И все-таки вокзал для большинства из нас – просто проходной двор, который нужно быстро и, по возможности, без потерь «проскочить», чтобы сесть в поезд и – ту-ту, как говорили мы в детстве, поехали! А между тем за каждым из столичных вокзалов – любопытнейшая история архитектурных находок, судьбы строителей, инженеров, художников. Дада, к оформлению фасадов и интерьеров московских вокзалов причастны не только талантливые архитекторы – Федор Шехтель, Алексей Щусев, Константин Тон, Иван Рерберг, но и крупнейшие художники своего времени – Евгений Лансере, Николай Рерих, Константин Коровин, Борис Кустодиев.Сегодняшние москвичи, постоянно пользующиеся услугами столичных вокзалов, не говоря уж о народе приезжем, который мы по привычке именуем «гостями столицы», и не подозревают, что многие из этих «ворот города» при рождении были другими. Московские вокзалы меняли свой облик: старые здания Казанского, Ярославского, Курского и некоторых других совсем не похожи на то, что мы видим сегодня. Они меняли и имена: Казанский был когда-то Рязанским, Белорусский – Брестским, Смоленским, Александровским, а Киевский – Брянским. А уж про то, что был когда-то в нашем городе еще один вокзал – Нижегородский, – и вовсе помнят единицы! Книга Александра Васькина, изданная в очень удобном для такой цели альбомном формате и снабженная любопытнейшими архивными фотографиями и добротными иллюстрациями фотографа Юлии Назаренко, несомненно, будет востребована читателем. А разве не в этом основная цель любого автора? Исторический текст скрупулезен по изложению, а биографические справки о создателях вокзалов придают ему почти энциклопедическую полноту. Недаром среди откликов, появившихся в печати на эту книгу, есть и добрый отзыв одного из крупнейших знатоков железнодорожной тематики, давнего автора «Вечерки» Юлиана Толстова, особо похвалившего авторов за то «внимание к деталям», которые и «составляют прелесть московских вокзалов».

Что звучало в кинотеатрах, когда не было звука?

КИНО завоевало сердца москвичей еще задолго до революционного 1917-го, вскоре после которого некий господин (а точнее – уже товарищ) провозгласил его «важнейшим из искусств». Но и на пятом, и на десятом году советской власти это самое искусство оставалось немым.Чтобы его немота не выглядела столь печальной, любая фильма (вы, разумеется, помните, что в те далекие времена все фильмы были женского рода?) должна была иметь при показе музыкальное сопровождение. Такое содружество искусств, своеобразное «два в одном». Во всяком случае, в любом московском, даже самом захудалом, находящемся на далекой окраине кинотеатре кино и музыка были едины.Заметим, что новое, «революционное» кино в 1920-х уже существовало. Шли на экранах страны «Красные дьяволята»; усердно внедрял в умы очевидцев мысль, что штурм Зимнего все-таки был, фильм «Октябрь» (эти кадры потом преподносились неискушенному зрителю под видом документальных); плыл к своей всемирной славе «Броненосец Потемкин»...Фильмы были новые, титры на них – идеологически выдержанные, а вот музыка, сопровождавшая показ, как правило, самая что ни на есть безыдейная и даже насквозь буржуазная! О профессии тапера (или, скорее, таперши) слышали многие. А вот какими они были, эти своеобразные звукорежиссеры 1920-х? В те годы в окраинных московских кинотеатрах водились, как свидетельствуют очевидцы, два типа таперш. Вот что пишет об этом один из номеров журнала «Советский экран», датированный 1926 годом.«Первый тип таперши – подслеповатая аккуратная старушка с кожей на щеках, как на продырявленном барабане. От ее черного платья, жидких волос, собранных в серый комочек, от костлявых пальцев пахнет чем-то, похожим на прокисшие баклажаны. К иллюстрации картины она равнодушна и вот уже лет 15 предпочитает отбивать на пианино разные танцы... «Слышишь, слышишь, ангел мой, звуки польки неземной...» Московские власти время от времени возмущались – как идеологически правильные фильмы могут сочетаться со старорежимной «Молитвой девы»? Газеты вслед за властями строго вопрошали: «Неужели для музыкального сопровождения нарождающегося советского кино не нашлось бодрой, жизнеутверждающей мелодии?» Но после революции дел в Москве и без проблем с «киномузыкой» хватало...Таперши, скроившие свой репертуар еще в предвоенные годы, усердно жарили на разбитом пианино все те же «па-д Эспань» или танго «В лохмотьях сердца». На экране старая драма с Верой Холодной сменялась хроникой, а та – комической лентой с Чарли Чаплином, но какое дело было до этого таперше? Некоторые из них, которых «Советский экран» относит ко «второму типу», время от времени «порывались поднять уровень культуры окрестных зрителей путем классической музыки, обещая районному руководству «разучить Бетховена».Но в конце концов и они успокаивались на мысли: «на кой время тратить, жалованье все равно то же будет...» Если таперша была достаточно добросовестна, то она обязана была «справиться у механика, что идет раньше – хроника, видовая, комическая лента или драма. И не ее вина, – пишет журнал, – если картины меняются местами и целую неделю зрители смотрят драму «Под властью гипноза» под жаркую «Па-д Эспань», а за приключениями «Дьяволят» следят под меланхолические звуки аргентинского танго...» И это несмотря на то, что для фильма «Красные дьяволята» была даже написана «особая» музыка»! Давно ушли в прошлое старенькие кинотеатры московской окраины, где во время сеанса зрители курили, лузгали семечки и, заглушая порой музыкальное сопровождение, кричали в упоении: «Так его! Добавь еще!..»С приходом в мир кино звука исчезли и неизменные таперши. Даже старые немые фильмы стали демонстрироваться с «приписанным» к ним звуком: музыка, шумы, дикторский текст... Что стало с тапершами всех типов? Вымерли они, как мамонты, или частично переквалифицировались в билетерш? Вероятно, еще в конце 1940-х кое-кто из бывших московских таперш доживал свой век в фойе окраинных кинотеатров, отбивая на двухцветных костяшках пианино все те же старые мелодии, которые украшали когда-то ленты с участием Веры Холодной, Чарли Чаплина, Игоря Ильинского...Правда, мы, мальчишки послевоенных лет, выпросив у родителей за «примерное поведение» полтинник на кино и буфет, равнодушно пробирались мимо них к заманчивой очереди за лимонадом, даже не догадываясь об их славном кинопрошлом...[b]Справка «ВМ»[/b][i]До 1917 года городские власти редко вмешивались в работу кинематографа, который был исключительно частным делом.Впрочем, время от времени некоторые «чины» принималась искать в репертуаре синематографов если не «крамолу», то «клубничку». Так, например, 20 февраля 1907 года помощник градоначальника В. А. Короткий распорядился произвести осмотр кинотеатров и «изъять картины порнографического и скабрезного характера...»[/i][b]Кстати[/b][i]Послевоенная Москва переживала кинематографический бум. Вот что писала, к примеру, в 1954 году в одном из своих номеров «Вечерка»: «Утвержден план строительства кинотеатров.В ближайшие два года в столице построят 31 кинотеатр, при этом 12 – в отдельных зданиях…»[/i]

В Москве любили и на лодочке покататься, и коньками позвенеть

В НЕ ТАКОМ уж далеком прошлом на территории Москвы насчитывалось более 130 рек и речек. Сегодня столько рек вы не увидите: большинство из них заключено в трубы, засыпаны, а над ними мчатся потоки машин...Названия некоторых исчезнувших с поверхности речек и ручьев хранят московские улицы и переулки: Неглинная, Пресня, Студенец, Даниловка, Золотой Рожок, Сивка и др.Но и сегодня есть у нас речки, по берегам которых можно при желании, прогуляться: Яуза, Сетунь, Городня, Чертановка, Чермянка, Лихоборка, Серебрянка…Несколько лет назад московские власти приняли решение очистить «малые» реки, благоустроить берега, чтобы вернуть нам возможность пользоваться ими для отдыха. Часть работы сделана (хотя не везде она ведется должными темпами), и хочется верить, что через несколько лет на берегах городских речушек будут скверы и парки.Интересно, что некоторые московские пруды – не дело человеческих рук, а бывшие озера ледникового происхождения (например, пруд возле Новодевичьего монастыря).В Москве сегодня насчитывается около 300 прудов общей площадью около 800 гектаров.Среди них есть и знаменитые, и такие, о которых знают только окрестные жители. Когда-то прудов в столице было гораздо больше – и больших, и малых. Москвичи и рыбу в них разводили, и белье стирали, и для мытья использовали. За последние столетия в городе засыпали около 700 прудов. Среди них были и знаменитые. Например, Красный пруд (на его месте Ярославский вокзал). А также Лизин пруд у Симонова монастыря (у ст. метро «Автозаводская»), который стал известен после того, как в 1792 году писатель Карамзин написал повесть «Бедная Лиза» (ее героиня утопилась в пруду от несчастной любви), и восторженные поклонницы писателя превратили пруд в место паломничества! Сегодня почти все пруды находятся на окраинах города.А в центре их всего два, но каких! Кто не знает о Патриарших и Чистых прудах? Они даже именуются во множественном числе – «пруды», хотя и Чистый пруд – один, и Патриарший вот уже лет двести живет в одиночестве… На их берегах гуляло множество литературных и кинематографических героев; о них слагали стихи и песни. И они того стоят.Всякому москвичу известна история, что Чистые пруды до 1703 года назывались Погаными. Жившие в окрестностях мясники, забивая скот, отбросы выкидывали в пруд. Представляете, какой стоял запах? А в 1703 году бывший денщик Петра I Александр Меншиков, ставший к этому времени сиятельным князем, решил сделать родному городу подарок.Он велел очистить Поганый пруд и благоустроить его берега. После чего пруд, разумеется, переименовали в Чистый. Площадь его 1,2 гектара, а глубина – около двух метров.Летом по воде плавают утки, а зимой пруд вот уже более ста лет «работает» катком. Даже в песню (одну из многих) он в этом качестве попал: «...А на Чистых прудах лед коньками звенит, окликая вагоновожатых!» Впрочем, зимними катками «работали» лет 100–120 назад практически все московские пруды: Патриарший, Самотечный, пруды на территории зоопарка...Другой знаменитый пруд, Патриарший (площадь около 1 гектара), расположен в районе Малой Бронной улицы.В старину здесь, на окраине тогдашнего города, на Козьем болоте, располагалась Патриаршая слобода, где было три пруда (след об этом сохранился в названии Трехпрудного переулка). В прудах разводили рыбу, которую подавали на стол и патриарху, и самому царю. В начале XIX века два пруда засыпали, а третий существует до сих пор (в советские годы он назывался Пионерским, но сейчас историческое имя возвращено). А в конце XIX века этот пруд стал таким грязным, что в Московской думе по предложению некоторых гласных даже обсуждался вопрос о том, чтобы его засыпать, но, к счастью, этого не случилось.Вот что писал по этому поводу в 1897 году «Московский листок»: «Недавнее московское происшествие с Патриаршим прудом, когда буквально за 2–3 дня вода в нем превратилась в зловонную жидкость, взволновало общественность. Но служащие городской управы объясняют это как следствие слишком ранней и дружной весны, а также склонны винить в происшествии самоуправство некоторых окрестных домохозяев, тайно спускающих в водоем нечистоты… Для борьбы с этим явлением образована комиссия, а также принято решение пруд очистить, заполнив его после очистки водопроводной водой…»А несколько других прудов были за грязь «казнены», и среди них уже упомянутые нами Красный и Самотечный. Они были просто не в состоянии справиться с «давлением окружающей среды» и неумолимо превращались в зловонные сточные резервуары. Очищать их, по мнению тогдашних думцев, было невыгодно, к тому же эффект от таких работ был не слишком длительный. Да и площадь под городскую застройку Москве требовалась – не до «прудовых переживаний»!А вот пруды парковые или просто находящиеся на окраинах Москвы могли не только сто лет назад, но и сравнительно недавно, вплоть до середины ХХ века, порадовать горожан летним купанием. Оленьи пруды в Сокольниках, пруды в Измайлове, большой Останкинский пруд, превратившийся нынче в окантованный бетоном «прямоугольник» перед Телецентром... Их берега в жаркие месяцы становились пляжами, где отдыхали целыми семьями, а уж мальчишек в них было и вовсе пруд пруди (простите за каламбур)! Помню, как еще в начале 1950-х мы, малолетние обитатели тогдашних Малой и Большой Марьинских улиц, купались в родниковых водах истока небольшой речки Синички (речек с таким именем в Москве несколько), притока уже тогда о-о-очень грязной Копытовки (она течет сейчас в трубах под Звездным бульваром). А нынче там, где мы когда-то учились плавать, асфальт улицы Годовикова...В общем, и пруды, и речки хороши! Но лишь тогда, когда они пахнут не отходами производства, а свежестью воды и берегового разнотравья. И зависит это не только от властей, но и от нас с вами. Чище всего там, где не мусорят![b]Кстати[/b][i]Всего Москва «потеряла» за последние 100–150 лет около 100 речек и ручьев! Самая большая из заключенных в трубы рек – Неглинка, ставшая уже к концу XVIII века настоящей сточной клоакой города. Ее упрятали в подземные галереи, спускаться в которые (кроме рабочих, находящихся на службе управы) решался разве что первый московский диггер Владимир Гиляровский, описавший одно из таких путешествий в очерках московской жизни.[/i]

Почему москвичи не любили городовых

СЕГОДНЯ любой разговор об органах охраны порядка просто невозможен без ушата грязной воды на их головы. Отчасти и поделом, поскольку, как говорится, заслужили, а отчасти – просто по привычке, поскольку на Руси ко всякого рода правоохранительным структурам всегда относились со страхом, но – увы! – безо всякого уважения.Почему так сложилось? Может, потому, что и у стражников времен Алексея Михайловича, и у полиции, и у наследовавшей ей милиции уж очень велик во все века был соблазн воспользоваться своим положением и чуть-чуть отщипнуть от пирога, который охраняют. А как говорится, «по паршивой овце обо всем стаде судят».Во времена стародавние полицейские функции в Москве осуществлял Земский приказ и подчиненные ему «объезжие головы». Рядовую же службу несли стрельцы, а чаще сами горожане, «в очередь»... В 1722 году Петр I учредил в Москве Обер-полицмейстерскую канцелярию с назначаемым самим императором оберполицмейстером. С той поры полицейская власть в Москве традиционно подчинялась стольному СанктПетербургу, но с городскими властями и службами она должна была жить во взаимодействии.Годы складывались в века, но порядки в московской полиции держались крепко. Если что и менялось с приходом каждого нового царствования, так это форма и названия должностей.На смену сотским и десятским пришли полицмейстеры, частные приставы, квартальные... Но от перемены званий и формы для обывателей мало что менялось.Как писал в конце XIX века В. Гиляровский:[i]Квартальный был – стал участковый,А в общем та же благодать:Несли квартальному целковый,А участковому – дай пять![/i]Большие изменения ждали московскую полицию с приходом к власти в 1881 году Александра III. Поводом послужили, разумеется, трагические обстоятельства смены царствующей особы – в стране наступила «эра революционного терроризма». Было издано специальное Положение о московской городской полиции. Во главе ее был поставлен все тот же обер-полицмейстер, а нижние «этажи» заселили «просто» полицмейстеры, сыскная часть, адресный стол, врачебно-полицейское управление. Архив, а сверх того еще 150 человек полицейского резерва и специальный полицейский телеграф! В 40 полицейских участках под руководством приставов трудились 195 околоточных надзирателя и 1350 городовых. Несколько сотен чиновников и служащих дополняли общую картину «наблюдения за правопорядком в городе».После бурных событий 1905 года случилась очередная реформа московской полиции. Обер-полицмейстера сменил градоначальник, постоянно наращивавший штаты своего ведомства, благо поводов к этому было предостаточно...В начале прошлого века «штаты» полиции и грабителей, жуликов, аферистов всех мастей росли примерно в равных пропорциях. И те и другие добывали себе средства на пропитание и, главное, существовать друг без друга не могли. Часто воры и полицейские на рядовом (и не очень рядовом) уровне мирно уживались друг с другом, осознавая пользу такого симбиоза.Борьба с преступлениями, разумеется, велась, но обыватель в безопасности под полицейским крылом себя не ощущал...Вот несколько фрагментов газетной хроники сравнительно благополучного 1910 года. То есть ровно сто лет прошло – юбилей! «В Москве арестованы 29 и н т е н д а н т ских чиновника. Подлежат аресту еще 9 чиновников, но, за неимением мест на гауптвахтах, они оставлены пока на свободе...» « В Камергерском переулке г-жа Левинсон, проходившая в сопровождении своего мужа-провизора, была настигнута дамой, которая, выхватив револьвер, произвела несколько выстрелов в г-жу Левинсон и ранила ее. Покушавшаяся назвалась О. Тефисовой, фельдшерицей одной из московских больниц, и сказала, что Левинсон изменил ей, женившись на другой».«...На Ярославском вокзале чинами полиции задержаны двое студентов, при которых оказался целый арсенал: четыре револьвера разных систем и около 20 фунтов компонентов для производства бомб».«...На одной из станций Виндавской железной дороги обнаружена фабрика фальсифицированной паюсной икры, принадлежавшая потомственному почетному гражданину Гиппиусу.Фальсифицированная икра продавалась во всех лучших московских магазинах».Отличалась и полиция.Вот, например, знаменитое дело московского градоначальника генерала Рейнбота, заслушивавшееся 27 ноября 1910 года в Сенате.Было доказано, что генерал «занимался вымогательством денег у разных учреждений, преимущественно клубов и частных лиц, у извозопромышленников, у содержателей домов свиданий и т. д.».Как писали газеты, генерал присвоил себе также несколько десятков тысяч казенных рублей и «был замечен в злостном злоупотреблении властью».Но когда случалась беда, москвичи все равно кричали: «Полиция!» И нередко эта помощь была действенной! Московские «сыскари» под руководством знаменитого Кошко сто лет назад считались лучшими не только в России, но и, пожалуй, в Европе.

Чем «Сокольники» отличаются от Франции

Где отдыхали москвичи в стародавние времена

НАЙТИ в исторической ретроспективе времена, когда москвичи не любили природу, в том числе и городскую, «облагороженную», невозможно. Сады в городских усадьбах, палисадники у фасадов мещанских домов, парки, скверы и бульвары... Но такова уж судьба большого города, что, одной рукой «голосуя» за всяческую зелень, другой рукой он эту же самую зелень губит.О тех патриархальных временах, когда любая барская городская усадьба имела на задворках сад, нередко даже плодоносящий, а любой деревянный домик на кривобокой улочке московской окраины – палисадничек с несколькими кустами сирени и обязательными цветочкамивасилечками, говорить сегодня не будем. Садов и парков общественных, доступных всякому и во всякое время, в те времена еще не существовало. Хотя, разумеется, и в XVIII веке случались у горожан выездные пикники на обочине ближней рощи с самоваром и обязательными закусками.Из общественных мест «зеленого отдыха» самым старым и самым любимым являются, пожалуй, Сокольники. Именно с Сокольниками связан старомосковский обычай празднования Первомая. Праздник этот, как и многое другое на Руси, был завезен к нам немцами. Он символизировал приход весны и издавна отмечался в Немецкой слободе Москвы.Русская знать, а потом и простой народ приобщились к этому мероприятию во времена Петра I. Но еще долго, даже когда праздник окончательно обрусел, это гулянье именовалось у москвичей «немецкими столами».Особым расположением знати Первомай пользовался во времена Елизаветы Петровны. Так, по свидетельству очевидцев, в 1756 году здесь было столько народу, приехавшего в сотнях карет, что «даже прогуливаться не было никакой возможности...» Именно на Сокольническом поле император Александр I организовал трехдневный праздник по случаю своей коронации. Уставленные всевозможными закусками столы, висящие прямо на деревьях жареные индейки, бочки с вином, открытые для всех желающих, бившие без устали пивные и винные фонтаны, из которых пили, подставляя под струю шляпу... И позднее, в первое десятилетие XIX века, Первомай в Сокольниках был очень популярен у москвичей всех сословий. Бытописатель старой Москвы С. П. Жихарев вспоминал: «Сколько щегольских модных карет и древних, прадедовских колымаг и рындванов, блестящей упряжи и веревочной сбруи, прекрасных лошадей и претощих кляч...»Центром каждого такого гуляния был большой шатер, известный в народе под кличкой «колокол». Его купол украшали обычно флаг и зеленая елка, со времен Ивана Грозного олицетворявшая на Руси питейное заведение.Из любимых москвичами в XIX веке «зеленых» мест отдыха известны также Марьина Роща, Воробьевы горы и первые барские усадебные парки, ставшие общедоступными, – Кусково, Останкино, Студенец...А местами отдыха, ежедневного «променада» для москвичей стали, несомненно, московские бульвары, организованные по кольцу снесенных крепостных стен Белого города. Первым (и долгое время единственным) был Тверской бульвар, созданный в 1796 году. Поначалу он был обсажен березками, которые через несколько лет уступили место более «благородным» и уживчивым с городом липам.На бульвар многие москвичи в те годы являлись каждый день, как на службу.«Гуляли они, – пишет бытописатель, – держа шляпы под мышкою, потому что высокая прическа, пудра, помада и шпильки, особенно у дворян, следовавших законам моды, так отягчали и парили голову, что невозможно было, особенно летом, ходить с накрытой головой...» Кроме московского дворянства, ежедневный променад здесь совершали и купеческие семейства. Сюда выводили «на смотрины» дочек многодетные матроны, сновали умелые свахи и разборчивые женихи... Об этих гуляньях написано множество «бульварных виршей», по косточкам разбиравших и бульварный ритуал, и его участников.[i]Жаль расстаться мне с бульваром!Туда нехотя идешь...Там на милых смотришь даром,И утехи даром рвешь...[/i]Как ни хороши были бульвары, по-настоящему отдохнуть, провести целый день на природе, попить вдоволь чайку из самовара, а заодно полюбоваться прекрасными видами Москвы многие (особенно люди мещанского сословия) предпочитали в Коломенском, в окрестностях Симонова монастыря или на Воробьевых горах. Историк Николай Карамзин писал: «Но ничто не может сравниться с Воробьевыми горами: там известная госпожа Лебрюнь ([i]кто из вас, уважаемые читатели, знает по имени эту даму?[/i] – [b]Ю.Г.[/b]) неподвижно стояла два часа, смотря на Москву в безмолвном восхищении... Березовую рощу на сих горах садил Петр Великий...» Что касается московских «булеваров», то Карамзин их устройство всячески приветствовал, считая это «доказательством нашего вкуса», хотя и находил, что «булевар скуп на тень и до крайности щедр на пыль». Он же предлагал для устройства «гульбища, достойного столицы», «сломать между Каменным и Деревянным ([i]нынешним Москворецким. [/i]– [b]Ю.Г.[/b]) мостами «Кремлевскую стену, гору к соборам устлать дерном, разбросать по ней кусточки и цветники (...), соединить таким образом Кремль с набережною, и внизу насадить аллею...» Впрочем, он же замечал, что «это одна мысль. Кремлевская стена есть наш Палладиум: кто смеет к ней прикоснуться?..» Уже к середине XIX века патриархальная Москва, так знакомая Карамзину и Жихареву, ушла в прошлое. А вместе с ней и зеленые места отдыха москвичей преобразились, «переустроились» и поменяли адреса. Но газетное место ограничено, и о зеленых «поясах» и «касыночках» столицы начала ХХ века мы поговорим с вами как-нибудь в другой раз...[b]Кстати[/b][i]Бульварное кольцо — неприрывная последовательность улиц в Центральном административном округе Москвы, состоящая из 10 бульваров. Несмотря на свое название, «кольцо» не замкнуто — оно ограничено с юга Москвой-рекой.Бульварное кольцо на западе заканчивается у площади Пречистенских ворот, а на востоке — у Большого Устьинского моста. Длина Бульварного кольца составляет более 9 км.[/i]

Сколько дипломов нужно для управления городом

ПОМНИТЕ знаменитое трехстишье Владимира Гиляровского: «В России две напасти:// Внизу – власть тьмы, // А наверху – тьма власти»? Оно стало неким символом взаимоотношения власти и народа в нашем государстве на долгие годы. При этом та власть, что традиционно была «наверху», несомненно, менялась, приспосабливалась к требованиям времени, зависела от входивших в нее людей, многие из которых были настоящими личностями.Московская городская дума, одна из традиционных для города «ветвей власти», всегда была для города весьма значима. Дума могла быть сугубо консервативной или отчасти либеральной, активной или немного «ленивой», но она всегда была неотделима от нужд города. Ибо иных забот у столичных думцев и быть не могло.С течением времени менялся состав гласных, и та степень политической (и хозяйственной) активности, которую нес в здание на Воскресенской площади каждый из них. Первые годы после создания в Москве «настоящей», обладавшей изрядными полномочиями Думы, преобладающее количество голосов в ней принадлежало людям торговым – купцам всех гильдий, промышленникам всех масштабов... Образовательный уровень Думы второй половины XIX века, как говорится, не низок, не высок.Но уже после введения в действие в 1892 году нового Городского положения, изменившего процесс выборов, образовательный ценз думцев заметно повысился.Избиратели почувствовали, что образованный, думающий человек способен лучше ими управлять, действовать, не поддаваясь купеческому куражу и наследственным эмоциям.Как следствие этого, в начале ХХ столетия среди московских избранников заметно выросло число гласных с высшим образованием. Многие думцы по основному месту работы числились присяжными поверенными, врачами, инженерами, а то и профессорами. Ведь заседать в Думе, работать в ее многочисленных комиссиях было в те годы общественной обязанностью, за которую гласные никакого вознаграждения не получали. Такой состав гласных резко повысил уровень обсуждения городских проблем, заставил думские комиссии, готовящие проект того или иного решения, профессионально подходить к каждой проблеме.В комиссиях по народному образованию заседали учителя, профессора Московского университета; при обсуждении вопросов, связанных со здравоохранением и санитарным состоянием московских рынков и улиц, был явственно слышен голос врачей; транспортными проблемами занимались профессиональные инженеры...Хотя каждый гласный Московской думы был «себе на уме»: придерживался каких-то политических взглядов, нередко состоял в той или иной политической партии (после 1905 года, когда в России появились легальные партии). Но интересы города перевешивали, и политические страсти на заседаниях Думы многие годы сдерживались, уступали место здравому смыслу.Большую роль в этом деле играла и личность городского головы. Так, например, политические распри 1905–1906 годов, сильно мешавшие работе Думы, после избрания городским головой Николая Гучкова если и не сошли совсем на нет, но здорово поутихли, уступив место практической работе.Сам же Николай Иванович, будучи (вместе с братом) одним из организаторов и лидеров партии «октябристов», после избрания на должность свое членство в партии, как бы мы сейчас сказали, приостановил.Изменились после избрания Гучкова и взаимоотношения Думы с городской администрацией. Большую часть времени (по крайней мере, в начале ХХ века) эти отношения были весьма напряженными. Дума нередко занималась фрондой, пыталась вмешиваться в дела, находящиеся вне пределов ее тогдашней компетенции, а в генерал-губернаторском доме на Тверской и в Северной столице, без санкции которой нельзя было сделать и половину из нужных городу дел, вызывала раздражение и противодействие хозяйственная деятельность Думы...Особенно это стало заметно в бытность городским головой князя Владимира Голицына, нелюбимого в Петербурге и бравшего (по мнению чиновников) слишком много «на себя». Быстрая отставка князя, избранного в 1904 году городским головой на третий срок, и избрание на эту должность Николая Гучкова, смягчили ситуацию. Гучков, по мнению коллег, был «великий политик», умело лавировавший между интересами города и «дружбой» с обитателями «дома на Тверской». Впрочем, в 1905 году в результате взрыва бомбы эсера Каляева, разорвавшего на части неуступчивого и самовластного, обремененного множеством специфических предрассудков «хозяина Москвы» – великого князя Сергея Александровича, и назначаемые Петербургом чиновники стали более гибкими.Не все гласные Думы, впрочем, одобряли «политику» Гучкова. По мнению видного гласного Думы Сергея Бахрушина, автора сохранившихся воспоминаний, новый городской голова «с излишней готовностью принял на себя роль услужливого и доверчивого исполнителя предначертаний начальства...» Впрочем, сколько голов, столько и мнений. Во всяком случае, во времена правления Николая Гучкова работа Думы стала весьма деловой, да и жизнь в городе стала активно налаживаться. В Москву ездили за консультациями и «обменом опытом» гласные многих городских собраний империи...Вот и решай после этого: кто важнее для города – записной либерал, с профессорской кафедры рассуждающий о нуждах города, или образованный и хваткий практик, который засучив рукава и нередко «наступая на горло» собственной политической «песне», ставит своей целью только реальные задачи? Впрочем, Москва за свою долгую жизнь видала всякое и всяких руководителей и с честью выходила из любой ситуации.Справка «ВМ»В Московской городской думе в конце первого десятилетия ХХ века были представлены все городские сословия, включая мещан, крестьян (многие горожане спустя десятилетия московской жизни продолжали числиться крестьянами) и цеховых (так в те времена называли ремесленников).К началу Первой мировой войны число гласных с дипломом о высшем образовании в Городской думе приблизилось к 50%. Учитывая общий уровень образования тех времен, это было весьма показательно.

Во все времена в Москве были социальные проблемы

СЕГОДНЯ многое из того, что случалось и даже было обычным в далеком прошлом, воспринимается нами в розовом цвете. А между тем и сто, и двести лет назад в Москве бывало всякое. На ночных улицах грабили, в лавках обманывали и пытались всучить негодный товар, город был переполнен нищими и теми, кого мы сегодня называем бомжами, да и людей пришлых, приехавших в Москву на заработки, было гораздо больше, чем коренных москвичей. Так что даже спесивое выражение «понаехали тут всякие» срывалось с уст не слишком задумывающегося о естественном течении жизни обывателя еще в начале XX века...Со многими «недостатками» власти города, боролись, как могли, но далеко не всегда оказывались победителями в этой борьбе. Соблюдая внешние приличия, многие москвичи считали, что пока никто не видит, можно позволить себе многие, в том числе не слишком благовидные, поступки. В целом даже специфика городских условий жизни не содействовала чистоте нравов.Так, например, в отличие от наших вольных времен, когда понятие «гражданский брак» стало вполне обычным, в Москве XVIII и XIX веков официальная мораль не признавала внебрачных связей.Их сурово осуждала и церковь, и так называемое общественное мнение. Да и брак признавался только тот, который был освящен в храме Божьем.А на деле большинство дам из слоев высшего и, так сказать, среднего общества (не говоря уже об их мужьях) находились на содержании у богатых любовников, а нередко и сами содержали при себе молодых офицериков, услужливых приказчиков и иных особ сильного пола. Во многих помещичьих усадьбах при хозяине дома во времена крепостного права состоял целый гарем.Да и многие барыни за неимением лучшего довольствовались «услугами» гувернеров, кучеров и даже дворников...И среди низов общества все было как у благородных. Вот только «находить выход» попавшим в щекотливое положение солдаткам, белошвейкам и цветочницам было гораздо труднее, чем дамам из высшего света.В Московский воспитательный дом, здание которого при советской власти стало Дворцом труда, потом колыбелью военных знаний, а нынче предлагается для размещения высшей законодательной власти страны, в середине XIX века ежедневно приносили (подкидывали) по 20–40 незаконнорожденных детей обоего пола. Чуть ли не ежедневно полиция находила и мертвых младенцев, которых их матери не решились оставить для долгой, но не слишком благополучной московской жизни...Сохранились сведения о том, что в 1800 году, последнем году XVIII столетия, из Москвы за разврат были высланы в места не столь отдаленные 139 особо женского пола. Сколько мамзелей не попалось в руки городских властей в том самом году, осталось неясным. Во всяком случае, в 1846 году, после того как проституция в городе получила права гражданства, в официальных списках числилось больше двух тысяч таких женщин. А двумя годами раньше под председательством московского гражданского губернатора И. В. Капниста был даже создан особый врачебно-полицейский комитет для освидетельствования проституток. Из чего следует, что власти города боялись уже не распространения порока, а той заразы, которая ему неизменно сопутствовала...С нищенством власти города тоже пытались бороться.Вернее, с нищими, а не с самим нищенством, которое на Руси веками было не только обычным явлением, но и веским поводом для большинства благополучных обывателей поучаствовать в богоугодной благотворительности, подавая на пропитание аборигену церковной паперти копейку, а то и целый пятак. При этом весьма внимательно относились к тому, «свой ли» или приезжий в Москву нищий занимается этим промыслом. Своих гнать было некуда. Разве что создавать в городе новые ночлежки и приюты да определять молодых и здоровых «страдальцев» в специально создаваемые для этого работные дома.А вот пришлые нищие, приехавшие в Москву на заработки, время от времени отлавливались и отправлялись этапом на родину. Промысел этот (приезд в Москву) был весьма распространен не только у аборигенов ночлежек из ближних губернских городов, но и у подмосковных крестьян, которые, не видя проку в том, чтобы гнуть спину на тощих подмосковных полях, целыми деревнями отправлялись в Москву попрошайничать. Или в крайнем случае возлагали эту «почетную обязанность» на своих жен и малолетних детей. Нередко они представлялись пострадавшими от пожара, неурожая и повальных болезней, которых во все времена в России и впрямь было в достатке.По свидетельству В. А. Гиляровского, таких мнимых погорельцев в Москве называли «пожарники» (в отличие от тех, кто боролся с пожарами – пожарных). Некоторые деревни из поколения в поколение отдавали этому промыслу все свое время...[b]Кстати[/b][i]Узаконенной проституции до 1840-х годов в Москве не существовало, хотя, разумеется, все желающие знали «адреса» и «места», где одинокому мужчине всегда можно было найти утешение. Тем не менее уличенных в разврате женщин арестовывали и даже ссылали в Сибирь. Помогало ли это укреплению нравов как в Первопрестольной, так и в самой Сибири, статистика умалчивает.[/i]

Как сосуществовали в XX веке власть и предпринимательство

Фундамент Музея городского хозяйства ждёт своего часа

ОБ ЭТОЙ любимице старой Москвы на протяжении ее долгой жизни писали много. И в прозе – в очерках, путеводителях, газетных и журнальных статьях; и в стихах.Даже после гибели Сухареву башню не забыли. Почему же мы решили еще раз вернуться к ее судьбе именно сейчас? Дело в том, что ровно сто лет назад, в феврале 1910 года (если считать по новому стилю), Городская управа по соглашению с Московским археологическим обществом постановила придать башне новый и очень почетный статус городского музея.В газете «Московские ведомости» было опубликовано сообщение о том, что власти решили не просто отремонтировать, а вполне научно реставрировать Сухареву башню, приспособив ее для размещения городского архива, а также перенести сюда коллекцию основанного еще в 1896 году Музея городского хозяйства. К тому времени музей этот, успевший сменить несколько адресов, в том числе побывавший «квартирантом» одной из Крестовских водонапорных башен (тоже уничтоженных, располагавшихся на углу нынешней площади Рижского вокзала), остро нуждался в подходящем помещении.Придумать что-то лучшее, чем здание Сухаревой башни, было действительно трудно.Пока шла дискуссия о том, как реставрировать, пока искали деньги, прошло несколько лет. И обещанный капитальный ремонт начался только с наступлением нового 1914 года. Но через несколько месяцев началась Мировая война, и о многих городских проблемах пришлось забыть. Правда, часть своих намерений городская Управа успела выполнить: еще в 1910-м, наскоро произведя ремонт двух западных залов третьего этажа башни, разместила здесь склад своего архива.О планах дореволюционных чиновников приспособить здание Сухаревой башни под Городской музей вспомнили уже во времена послереволюционного НЭПа, когда культурная жизнь в Москве потихоньку стала возрождаться. В 1924 году был произведен капитальный ремонт башни, сопровождавшийся частично расчисткой почти такого же знаменитого, но весьма неприятного ее окружения – Сухаревского рынка.Вначале был сделан весьма тщательный внешний ремонт, а точнее – реставрация Сухаревой башни. Он закончился в начале 1925 года, когда, как писал в своей брошюре, посвященной истории башни, известный исследователь Москвы Петр Сытин, «Московское коммунальное хозяйство решило произвести и внутренний ремонт ее, приспособив помещение башни для Московского коммунального музея» (так к этому времени стал называться бывший Музей городского хозяйства).Для сохранности башни, поддержания ее здоровья в должном «тонусе» это было очень правильное решение.Многое в этом историческом памятнике при подготовке его к музейной жизни было не просто отремонтировано, но и изменено (некоторые двери стали окнами, восстановлены заложенные когда-то окна 2-го этажа, перестроены лестницы, снесены некоторые надстройки): музей – организм особый. А вот стены и своды Главмузей запретил штукатурить, чтобы не потерять достоверность первоначального облика здания...Музей был переведен в отремонтированные помещения башни в ноябре 1925го, а открыт для посетителей 6 января 1926 года. Но «жить да радоваться» после новоселья в Сухаревой башне музею пришлось не так уж долго.В начале 1934 года музейщикам предложили переехать в новое помещение, а башню решили снести. Она, как нечто всем известное плохому танцору, мешала новым властям города организовать «правильное движение городского транспорта».И в ночь с 13 на 14 апреля, несмотря на робкие протесты научной общественности, начался разбор башни. Вот как вспоминала об этом трагическом событии художница Нина Симонович-Ефимова, жившая неподалеку: «Разрушение идет необычайно быстро... Вывеска «Коммунальный музей», еще висит над открытой дверью (...), а кирпичи летят без желобов в воздухе, многие не разбиваются, а здание убывает, тает...» За те пять дней, что дали архитекторам на спасение некоторых элементов декора башни, снять удалось лишь часть элементов убранства.Часть деталей Сухаревой красавицы вывезли в Коломенское, а каменные наличники вмуровали в стену Донского монастыря, который в эти (и последующие) годы стал не только усыпальницей «московского дворянства», но и кладбищем многих московских достопримечательностей...Послевоенное поколение москвичей подчас и не догадывалось, что залитая асфальтом и ничем вроде бы не выделяющаяся на общем сером фоне Колхозная площадь (так на несколько десятилетий стала называться Сухаревская площадь) хранит где-то в глубине фундаменты старинной столичной достопримечательности. В конце 1970-х в связи с планами реконструкции площади интерес к истории Сухаревой башни возник снова. Ее даже предлагали восстановить.Правда, не на историческом месте, а чуть в стороне, на другой стороне Садового кольца. Был даже объявлен конкурс на лучший проект, но... все как всегда закончилось ничем! А несколько лет назад, во время постройки подземного перехода под Садовым кольцом, строители вскрыли древний фундамент, и ревнители московской старины вновь оживились. Наша газета в тот год напечатала фоторепортаж с места «эксгумации», десятки энтузиастов вновь проголосовали за восстановление башни, но, как говорится, все снова ушло под землю. Может быть, до лучших времен?[b]Справка «ВМ»[/b][i]Сухарева башня – единственная из сохранившихся к ХХ веку проездных башен Земляного города.Построена в 1692–1695 гг. на месте деревянных Сретенских ворот, в местности, где квартировал стрелецкий полк полковника Лаврентия Сухарева, заслужившего милость Петра I тем, что сохранил ему верность во время бунта. В башне работал ученый и «чернокнижник» Яков Брюс, живший по соседству; здесь была его обсерватория, здесь хранился знаменитый глобус Петра I; здесь же открылась в 1701 г. (и существовала до 1715-го) знаменитая Навигацкая школа. В XIX веке башню приспособили для резервуаров первого московского водопровода.[/i]

Школьная жизнь в Москве бурлила и сто лет назад

СТРОИТЕЛЬСТВО и содержание школ, поддержка учителей (включая достойную оплату их труда), издание учебников и изготовление учебных пособий... Эти вопросы стояли перед московским властями и сто лет назад, в начале ХХ века.Те, кто в вопросах истории привык ориентироваться на книги и фильмы советских лет, по утверждению которых ребенок «простых родителей» в дореволюционной России был обречен оставаться неграмотным, будут разочарованы, узнав, что Москву начала ХХ века с полным правом можно назвать «столицей образования».И это при том, что сто лет назад Москва (впрочем, как и сегодня), как губка, «впитывала» в себя огромное количество мигрантов всех возрастов.Растущая промышленность, бурно развивающаяся торговля требовали новых рабочих рук.Руки эти, как правило, столица получала из русской деревни, где даже элементарная грамотность находилась на куда более низком уровне.В конце XIX века основным школьным законом России было «Положение о начальных народных училищах». К началу ХХ столетия училища эти были четырехклассными, но в Москве еще существовала сеть шестилетних городских училищ. Кроме них были училища при фабриках, приютах, частные школы и т. п. Все московские школы и училища (вне зависимости от ведомственной принадлежности) контролировались городским Училищным советом, возглавляемым «самим» головой.Мест в училищах всем желающим не хватало, а потому московские думцы в 1901 году подняли вопрос о необходимости введения в городе всеобщего начального образования.Как это часто бывало в истории, вопрос этот обсуждался на праздничном заседании Думы, посвященном 40-летию отмены крепостного права.Тем не менее свои юбилейные обещания московские думцы выполнили. Через четыре года ассигнования на начальное образование в Москве достигли такой суммы, которая позволила открыть несколько десятков новых школ и обеспечить места практически всем желающим. Еще через шесть лет, несмотря на тяжелейшее бремя «первой русской революции», начальное образование в Москве стало обязательным и полностью бесплатным. Большую поддержку городскому бюджету в деле обучения малолетних москвичей оказывала и государственная казна. Деньги выделялись как на обучение школьников, так и на строительство новых училищ. В связи с этим власти Москвы разработали план, которым предусматривалось построить еще 50 новых школьных зданий. Но началась Первая мировая война и к новому учебному 1914 году была закончено строительство только 16 новых школ...На какие еще школьные нужды выделял деньги город? На зарплату учителей. Кстати, в Москве в первые 16 лет ХХ века практически не было проблем с выплатой учительской зарплаты или, как тогда говорили, жалования. Хотя многие города и сельские местности России этим похвастать в то время не могли... Не забывали московские власти в прошлом веке и об отдыхе школьников. О городских детских площадках мы уже говорили в одном из прошлых номеров.Находились у Москвы деньги и на школьные завтраки, и на поддержку должного санитарного состояния помещений, и на выделение учебников для школьников. Все учебники и письменные принадлежности (тетради, ручки, чернильницы и т. п.) поступали в школы с городского склада и выдавались школьникам бесплатно. Учебные пособия, используемые на уроках, тоже поступали бесплатно. Кстати, об учебных пособиях. Сто лет назад в списке городских музеев, вход в которые был свободным и бесплатным, значились находящийся на Поварской улице Музей учебных пособий и расположенный у Калужских ворот Городской подвижный музей наглядных учебных пособий. Это были музеи не столько для учеников, сколько для учителей, которые могли здесь «повышать свой профессиональный уровень», знакомясь с новыми пособиями и с новыми методиками преподавания.Процесс обучения не только в низшей, но и в средней школе был в те годы выстроен по строгому ранжиру. В начале 1905 года во все училища и школы московского учебного округа, например, мог быть разослан циркуляр, воспрещающий учащимся «участвовать в обсуждении каких-либо вопросов, касающихся современного положения дел в России» и вообще «государственного порядка».Были и «вопросы, требовавшие решения». В сентябре 1908 года жители московских окраин, как писали «Московские ведомости», обратились в Городскую думу с коллективной просьбой: «по примеру некоторых заграничных городов установить сезонные проездные билеты на трамвай для учащихся детей». Деньги на проездные у Москвы, по-видимому, нашлись...Или, например, еще сообщение – газеты «Русское слово» от 9 декабря 1908 года: «Во 2-м Таганском женском училище учительница избила 8-летнюю девочку-школьницу. Медицинский осмотр побои засвидетельствовал. Городской голова назначил расследование этого случая». Похоже на современные телесюжеты… Разумеется, далеко не все ученики, окончившие начальную школу, могли рассчитывать на продолжение образования в полновесном среднем учебном заведении и, как следствие, мечтать об образовании высшем. Но основа для всеобщей грамотности в те годы была заложена фундаментальная. И, возможно, если бы не случись мировая война и революционные бури 1917-го, точкой отсчета для общедоступного среднего образования в Москве вполне мог бы стать какой-нибудь 1925, 1930 год…[b]Справка «ВМ»[/b][i]За первые 17 лет ХХ века в Москве было открыто столько же учебных заведений, сколько за всю предыдущую историю города. Сто лет назад каждый девятый москвич учился в различных школах! Далеко не всякий город «просвещенной Европы» мог похвастать в те годы такими цифрами.[/i]

Особняк для Юрия Милославского

Кто из наших читателей помнит (да и знает) об этой весьма примечательной дате в истории русской литературы? Да и мы, признаться, наткнулись на нее почти случайно, раскапывая материалы для одной из любопытных историй, которыми богат не так уж и далекий XIX век.[b]Изящная литература[/b]180 лет назад появление в книжных лавках романа мало кому известного писателя Михаила Загоскина «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» произвело настоящую сенсацию.Тема Отечественной войны 1812 года еще была если не на устах, то в умах многих. Да и память о «первой отечественной», переборовшей Смутное время на Руси, всколыхнулась в связи с недавними событиями и еще не улеглась в обществе. Благо что открытый за 10 лет до этого на Красной площади памятник героям той, 200-летней давности, войны эту историческую память изрядно «подогрел».Тем более что монумент этот стал вообще первым памятником (в современном значении) в Москве: до этого все памятники в Первопрестольной были исключительно сооруженные «по случаю» храмы и триумфальные арки.И вдруг – исторический роман, изящная литература! Да как прелестно написан! Какое громкое эхо от его выхода в свет пошло по всем литературным журналам и салонам. Роман читают и в патриархальной консервативной Москве, и в чопорном чиновном Санкт-Петербурге, и в далекой от столичных очагов культуры провинции. Сам Александр Сергеевич Пушкин так написал автору: «Прерываю увлекательное чтение вашего романа, чтобы сердечно поблагодарить вас за присылочку «Юрия Милославского» – лестный знак вашего ко мне расположения. Поздравляю вас с успехом – полным и заслуженным, а публику – с одним из лучших романов нынешней эпохи».А вы, уважаемые читатели «Вечерки», помните свое впечатление от ознакомления с этим романом? Или (как мы, грешным делом, думаем) вы его вовсе не читали? Скорее всего, большая часть наших читателей (особенно младшего возраста) помнит о существовании этого произведения лишь из разговора размечтавшегося г-на Хлестакова с домочадцами городничего: [b]«Анна Андреевна[/b]: Так, верно, и Юрий Милославский ваше сочинение? [b]Хлестаков[/b]: Да, это мое сочинение[b]. Анна Андреевна[/b]: Я сейчас догадалась. Марья Антоновна: Ах, маменька, там написано, что это г-на Загоскина сочинение... [b]Хлестаков[/b]: Ах, да, это правда, это точно Загоскина, а вот есть другой Юрий Милославский, так тот уж мой!»Насчет «другого Милославского» распространяться не будем (у нас было на то достаточно времени по минувшей весне, к юбилею Н. В. Гоголя), а вот о романе Загоскина немного поговорим. Вернее, не о романе даже – если кто читал, так это ему и не нужно, а кто не читал – не нужно вовсе, а о его авторе и том месте в Москве, где он жил.[b]«Крестный отец» Щепкина[/b]Впрочем, родился будущий знаменитый москвич далеко от нашего города – в Пензенской губернии, 14 июля 1789 года. Так что, при известной внимательности, литературная общественность могла бы отметить в минувшем году 220-летие автора «Милославского».Получив домашнее образование, будущий романист отправился в Петербург, где был определен на службу в финансовое ведомство. В 1812 году, вступив в петербургское ополчение, Загоскин участвовал в боях и даже был ранен.Пописывать пьесы Михаил Николаевич начал после своего 25-летия, служа уже по театральной части. Но особым успехом его произведения не пользовались, хотя и игрались на профессиональной сцене. Одна из пьес Загоскина осталась в истории театра по той причине, что в ней в сентябре 1822 года сыграл свою первую (и главную) роль на столичной сцене великий актер Михаил Щепкин. Таким образом, именно Загоскин стал своеобразным «крестным отцом» актера.[b]В Москву! В Москву![/b]Перебравшись в 1820 году в Первопрестольную, Загоскин сблизился с Сергеем Тимофеевичем Аксаковым, многими другими видными москвичами и почти сразу же «заболел» нашим городом.Писатель искренне полюбил Москву, узнал о ней много разных разностей, а в последней написанной им книге «Москва и москвичи» можно найти десятки драгоценных свидетельств о городе 1830– 1840 годов. Он часто говаривал: «Одно из величайших моих наслаждений состоит в том, чтоб показывать проезжим все диковины и редкости города». Вот как описывает это в своих воспоминаниях писатель И. И. Панаев: «Он встретил меня в доме С. Т. Аксакова, с которым был очень дружен. – Мы его сделаем москвичом, – говорил Загоскин Аксакову, ударяя меня по плечу. – Ему надо показать Москву во всей красоте. Я свезу его на Воробьевы горы. (...) Наконец мы вышли на крыльцо. С. Т. Аксаков провожал нас. Загоскин сел в кабриолет и взял вожжи. – Садитесь, садитесь скорее, – говорил он мне. Я сел. Лошадь поднялась на дыбы и рванулась. – Не погуби, Михаил Николаевич, молодого-то человека. Ты мне за него отвечаешь! – крикнул нам вслед, смеясь, Сергей Тимофеевич. – Ничего, ничего, милый, – кричал Загоскин, – я доставлю его в целости... (...) До Триумфальных ворот мы проехали благополучно, но путешествие наше по Москве было сопряжено с опасностями на каждом шагу. Загоскин при каждой церкви отпускал вожжи, снимал шляпу и крестился: лошадь начинала нести. Я замирал от страха, стыдился его, но наконец не выдержал: «Позвольте, буду править», – сказал я Загоскину. – Ничего, милый, не бойся... Эта лошадь смирная, она уже знает мои привычки (...) Въезжая на Воробьевы горы, я было оглянулся назад. – Не, нет, не оглядывайтесь! – крикнул Загоскин (...) Минут через десять мы остановились. Загоскин попросил попавшегося нам навстречу мужика подержать лошадь, а сам повел меня к дереву, одиноко стоявшему на горе. – Ложитесь под это дерево и смотрите теперь, смотрите! Отсюда лучший вид... Ну что скажите, милый? – произнес он взволнованным голосом, – какова наша белокаменная?! (...) Загоскин снял очки и вытер слезу, навернувшуюся у него на глазах. В экстазе он начал говорить мне «ты». – Благодарю вас, – сказал я Загоскину, – это лучший вечер в моей жизни. Я его никогда не забуду...» Нужно сказать, что на волне успеха «Юрий Милославский» принес его автору не только всероссийскую славу, но и вполне приличные деньги. Издатели отвалили Загоскину 30 тысяч рублей ассигнациями, что было хоть и значительно меньше той же суммы, будь она выплачена серебром, но вполне хватило рассудительному литератору на покупку приличного особняка, стоявшего на углу Большого Лёвшинского и Денежного переулка, в приходе церкви Покрова, что в Лёвшине, примерным прихожанином которой он стал… А был ли домик?[b]Историческая усадьба[/b]Дом Загоскина привлекал многих известных деятелей литературы, искусства, науки. Вот как описывает в 1920-е годы этот особняк Иван Белоусов, скрупулезный и добросовестный историограф многих писательских гнезд Москвы: «Отступив в глубину сада, отгородившись от улицы железной решеткой, этот старинный особняк так не похож на окружающие его доходные дома, которыми все больше и больше застраивается в последнее время эта тихая местность. Особняк небольшой, с мезонином, в три окна на улицу, в нем около 20 комнат: окрашен он в желтый цвет, излюбленный для московских зданий начала прошлого века».Впрочем, нам кажется, здесь знаменитому мемуаристу изменила память: в 1920-е этого особняка уже не было.В 1897 году усадьба Загоскиных была выкуплена богатым промышленником Бергом, успешно совмещавшим в своем предпринимательстве производство тканей и стали.Дом с флигелями был сломан, а потом построен заново архитектором Бойцовым в модном тогда стиле модерн. После октябрьского переворота особняк был национализирован, и тут разместилось посольство Германии.Именно здесь, в бывшей усадьбе Загоскиных, и произошло то знаменательное и до сих пор во многом таинственное событие, которое послужило сигналом к мятежу левых эсеров. Здесь 6 июля 1918 г. был убит посол Германии граф Вильгельм фон Мирбах. За день до этого большевиками была снята охрана посольства, и двое неизвестных, предъявивших удостоверения сотрудников ВЧК, потребовали срочной встречи с Мирбахом. Он вышел для встречи с ними в большую гостиную и был убит. По одной версии, бросили бомбу, по другой – стреляли из револьвера. Убийцы выбрались из здания, перелезли через решетку и исчезли...Потом в этом доме заседал Исполком Коминтерна, а с 1924 года он принадлежит посольству Италии. Но мы невольно «убежали» в сторону от нашей истории, а потому продолжим...[b]Чифирь для романиста[/b]Прикупив особняк, Загоскин, получивший в 1831 году должность директора Московских государственных театров, а потом и должность директора Оружейной палаты, поселился в нем и зажил жизнью спокойной, размеренной, отдавая дань и литературе, и общению с приятелями, и игре «по маленькой» в Английском клубе. К слову сказать, свое членство в этом клубе Загоскин весьма ценил и однажды в беседе со своим приятелем признался (вроде бы в шутку), что делит жизнь свою на четыре главные эпохи: рождение, производство в первый чин, женитьбу и поступление в члены Аглицкого клоба. Самое странное, что о выходе в свет своего знаменитого романа писатель в этой хронологии и не обмолвился! Распорядок дня хозяина дома был определен раз и навсегда, и выполнялся им весьма скрупулезно. Вот как описывает его сын писателя: «Он вставал часов в восемь, брал холодный душ, затем отправлялся в молельню, после садился за чай (...). Думаю, что никогда и никто не пил такого странного напитка, приготовлявшегося моим отцом: он клал в небольшой металлический чайник огромное количество дешевого черного чая и кипятил его до тех пор, пока чай начинал сам выливаться из чайника в чашку.Этот напиток, имевший запах пареного сена, так нравился отцу, что в гостях он не мог пить другого чая, находя его безвкусным. Выпив две чашки такого ужасного настоя, он занимался ежедневно приготовлением себе тоже особым способом дневной порции нюхательного табака, растирая его с прибавлением нашатырного спирта и трюфельного сока (...) Окончив операции с табаком, отец шел в рабочий кабинет, где занимался до двух часов дня, и тогда никто из членов семьи не смел тревожить его... В два часа он выезжал с визитами и возвращался к четырем, садился за обед один в своем кабинете. Он редко обедал с семейством, потому что кушал позднее всех и любил во время обеда надевать халат, а между блюдами читать газеты и журналы. Кушанья подавались преимущественно русские – жирные и тяжелые; водки он совсем не употреблял..., считая ледяную воду самым приятным и здоровым напитком... После обеда он отдыхал не более часа и потом занимался чтением, и в девять часов уезжал на вечер, бал или в Английский клуб».Вот такие привычки были у одного из самых модных писателей пушкинской поры! Впрочем, рецепт загоскинского чая хорошо известен среди бывалых зэков и старых северян: это знаменитый в определенных кругах чифирь.Может быть, этот адский напиток и помогал ему без передыха сочинять исторические романы?[b]Дорогие гости[/b]Как уже было сказано, многие известные люди той поры были в доме у Загоскина. К примеру, баснописец Иван Дмитриев, отец и сыновья Аксаковы, историк Михаил Погодин, многие другие коренные и заезжие москвичи.Посетил автора «Милославского» во время своих наездов в Москву и Николай Васильевич Гоголь. Правда, величием Загоскина он не проникся, а воспринял его, если верить письмам писателя, довольно иронично, придав некоторые черты Михаила Николаевича не кому-нибудь, а самому... Ивану Александровичу Хлестакову. Причем исследователи утверждают, что прототип себя в герое узнал и даже обиделся, но своих отношений с Гоголем не прервал – мало ли что говорят, лишь бы помнили! Вообще, Загоскин был, по свидетельству его знакомых, необыкновенно хвастлив, говорлив, питал изрядную слабость к французскому языку, который, по свидетельству И. С. Тургенева, «коверкал без милости» и, несмотря на свою немного карикатурную внешность («слегка сплюснутая голова, четырехугольное лицо, выпученные глаза под вечными очками, близорукий и тупой взгляд» – это тоже слова Тургенева) был уверен, что никакая женщина не в состоянии устоять перед ним! Был он между тем человеком вполне добродушным и благожелательным к окружающим.После «Юрия Милославского» Загоскин написал еще несколько романов, но такого успеха, как его «первенец», они уже не имели. Он исправно служил, понемногу старел и печалился лишь о том, что его все меньше читают и знают в России... Впрочем, он был не совсем прав.Когда Михаил Николаевич скончался (а случилось это в 1852 году), его гроб на кладбище Новодевичьего монастыря провожала огромная толпа. Были в ней, конечно, и праздные зеваки, готовые идти за гробом любого более или менее заметного при жизни человека, но были и не забывшие его друзья, и многочисленные поклонники. Могила эта, несмотря на все трагические перипетии ХХ века, на монастырском кладбище сохранилась. А вот приходит ли к ней поклониться кто-нибудь сегодня – бог весть! Да и судьба его потомков, владевших домом на углу Большого Лёвшинского переулка, нам, к сожалению, неведома.

Сто лет назад в Москве без печки было не перезимовать

ЗА МОСКОВСКИМИ окнами – зима, непривычно снежная, временами – очень морозная... А в квартирах тепло, и никто из нас (даже оплачивая вовремя квитанции за этот обогрев) не задумывается, а как могли перезимовать в комфортных условиях наши предки еще каких-то 100–110 лет назад, в начале ХХ века?С началом строительства доходных домов в 5–6 и даже 7–8 этажей, которые сто лет назад считались настоящими небоскребами, столь привычные для Москвы на протяжении веков поленницы дров в сараях и подвалах домов стали постепенно перемещаться из центра города на окраины: дома возводились с центральным отоплением! И все-таки традиционные печи разных конструкций были более привычны для москвичей. Ведь еще в канун 1917 года ими отапливались около 90 процентов квартир! И тут, на печном поприще, главенствующую роль играла знакомая и некоторым людям XXI века голландка. Этот тип печи, в отличие от традиционной «русской», столь любимой нашей деревней, был придуман в Европе и в Россию пришел в XIX веке.Москвичи охотно ставили в своих домах и городских квартирах изящные голландки, облицованные кафелем и позволяющие экономить (в отличие от «русской печи») драгоценные «метры» площади. Голландки в наших домах ставились и «среднезальные», и «угловые». Некоторые из таких печей могли отапливать как одну, так и 2–3 комнаты, выходя в них своими «зеркалами»... Очень часто встречались в московских квартирах и круглые металлические печи, которые, как и их сегодняшние дачные потомки, были весьма изящно украшены чугунным литьем и даже изразцами. В ходу сто лет назад были и традиционные русские печи, особенно на окраинах, где и дома-то были почти деревенскими! А где печь – там и дрова! Причем вы понимаете, что запастись дровами такому огромному (даже по тем временам) городу, как Москве, было непросто. Сегодняшний дачник купит по осени машину березовых чурбанов – и зимуй на здоровье! А тогдашние домовладельцы вынуждены были заниматься специальными расчетами – сколько дров понадобится им для отопления зданий? Дрова в ту пору оценивались в кубических саженях. Считалось, что одна голландская печь «съедает» за отопительный сезон примерно 3–4 сажени дров. А сколько таких печей (не считая кухонных дровяных плит) было в Москве? Каждый домовладелец или арендатор занимался закупкой дров сам: времена были сугубо рыночные. Частная торговля дровами охватывала весь город – от центра до окраин. Компаний, предлагавших свои услуги москвичам по части дров, было около тридцати. Весь запас города на зиму располагался на складах, раскиданных по всему городу (поближе к потребителям), а москвичи покупали там дрова порциями: запастись ими на всю зиму было затруднительно – где хранить такое количество топлива?..В дома москвичей очередная порция дров обычно доставлялась гужевым транспортом – в розвальнях, по всегдашнему столичному снежку. А в город древесина поступала летом – и по реке, и по железной дороге, и «самовывозом» из ближайших лесов... Дровами Москву снабжала чуть ли не вся европейская лесная Россия! Так что на вопрос, известный каждому читателю Некрасова, «откуда дровишки?» греющийся в январе у печи москвич однозначно ответить бы затруднился...На складах дрова продавались обычно «длинномерными поленьями». Купленные поленья распиливались специально приглашенными пильщиками и кололись. Нередко в качестве пильщиков и дровоколов выступали местные дворники, которые потом 1–2 раза в сутки разносили дрова по квартирам.Обеспечением топливом казенных зданий Москвы занималась Городская управа (аналог нынешней мэрии), чей «топливный отдел» располагался на углу Тверской и Охотного ряда (примерно на том месте, где сейчас стоит здание Госдумы). Штат московских «мужичков с ноготок», отвечающих за тепло в муниципальных домах и конторах, был невелик: не считая начальника «стола» и его заместителя, всего 9 служащих и 4 «агента» по заготовке дров. Нужно иметь в виду, что кроме дров, эти люди отвечали и за запас каменного угля для многочисленных котельных, которые в ту пору располагались прямо в подвалах зданий. Многие из московских старожилов еще помнят такие котельные, сохранявшиеся в домах столицы по крайней мере до 1960-х годов. В распоряжении «отопительного стола» было три казенных склада: Пресненский, Уральский (в Гусятниковом переулке) и Краснопрудный, за «площадью Трех вокзалов».Дрова «сдались» перед наступлением более современных видов топлива не сразу, не вдруг. Поленницы березовых чурок медленно отступали из центра на окраины города, и многие из читателей «Вечерки» еще успели застать те времена, когда их тогдашние квартиры, расположенные где-нибудь на сегодняшней Пресне или на престижных ныне проспектах и улицах, отапливались по старинке, голландками, а то и настоящими деревенскими печами...[b]Кстати[/b][i]Первые примеры применения водяного пара для обогрева помещений в России приводятся в книге Николая Львова «Русская пиростатика», вышедшей в 1799 году.С начала XIX века пар находит все большее применение для отопления помещений и обогрева теплиц. Широкое распространение они находят лишь во второй половине XIX в. Приблизительно в 1855 году в Санкт-Петербурге был изобретен первый отопительный радиатор. Выглядел он как прямоугольная коробка из толстых металлических труб с вертикальными дисками. Изобретателем был русский немец итальянского происхождения Франц Карлович Сан-Галли. Изобретатель назвал новинку «хайцкерпер», что означало «горячая коробка». Но его русское название – батарея – также придумал он сам.[/i]

Гулять – так по-державному!

В ЖИЗНИ, как известно, всегда есть место подвигу. Но в ней всегда есть место и празднику. Так бывало даже в самые трудные времена. А вот всегда ли мы помним, как и по какому поводу впускали праздник в свой дом наши предки? Общими праздниками в начале прошлого века жизнь москвичей была богата.Московские власти в большинстве из них выступали если не как организаторы (первое место здесь, безусловно, отводилось церкви), то как участники. Первой же заботой городских властей было помочь так организовать праздник, чтобы в месте их проведения был порядок.Но была в городе категория москвичей, которым власти стремились помочь не только по табельным дням, это дети. Одной из форм организации досуга для дошкольников и младших школьников были городские детские площадки, частично содержавшиеся на средства Московской управы. Первые такие площадки были созданы еще в 1895 году, а регулярная их работа началась ровно сто лет назад, в 1909-м. Основных игровых площадок в Москве было семь: на Пречистенском, Тверском, Новинском и Зубовском бульварах, в Грузинском сквере, а также в Екатерининском парке и Александровском саду.Работа с детьми на площадках не сводилась только к играм, специально подготовленные организаторы стремились расширить кругозор детей, обратить их внимание на окружающую природу.Средства на оплату руководителей таких площадок выделял город. Правда, работали эти площадки, как правило, летом. Зимой же для детей строились катальные горки, заливались катки.Главными московскими катками, где, кроме детворы, охотно резвились и взрослые москвичи, были катки на льду Чистого и Патриаршего прудов, на территории Московского зоопарка и др.Впрочем, сто лет назад на этих катках не только в свое удовольствие катались, но и проводили соревнования по конькобежному спорту, фигурному катанию... Конькобежный сезон в Москве, как правило, начинался в последних числах декабря.Главным зимним праздником было, безусловно, Рождество. Подготовка к Рождеству начиналась, разумеется, с покупки елки. Где-то за неделю, а то и больше, до 25 декабря подмосковные крестьяне начинали привозить в город срубленные ими елки – на любой вкус и кошелек, большие и маленькие, пушистые и «так себе» (зато подешевле). Этот товар неизменно пользовался спросом и раскупался без остатка.Даже в роковой для России 1905 год буквально через несколько дней после окончания уличных боев москвичи вернулись к праздничной жизни. Вот что в тот год писала газета «Русское слово» в номере от 25 декабря: «В канун праздника Рождества улицы города являли картину обычной предпраздничной суеты и оживления. В магазинах, лавках, на рынках творилось что-то невообразимое. Возросшие цены на съестные припасы точно не оказали влияния на настроение обывателей – они толпами ломились за покупками...Денежное «стеснение», впрочем, сказалось на торговле елками: большие елки совсем не разбирались, распродавалась очень плохо «мелкая» ель по довольно низким ценам...» Но была сфера покупок, на которую никакой «кризис» не мог оказать влияния, – горячительные напитки.Здесь москвичи были верны себе даже в самые трудные годы. «К полудню, – писало все то же «Русское слово» в декабре 1905-го, – в некоторых частях города люди стали дежурить у винных лавок – ожидалось их открытие, длинные очереди стояли при 10-градусном морозе по нескольку часов. Во многих лавках вино было разобрано вмиг, многие ушли ни с чем: вина на складах было мало, а запасов в лавках никаких...»На Рождество москвичи отдыхали три дня – с 25 по 27 декабря, хотя многие негосударственные учреждения закрывались чуть ли не на две недели – гулять так гулять! А вот Новый год и 1 января в перечень светских праздников не входил. В ночь на «новолетие» по традиции совершались торжественные службы во всех московских церквах, в том числе и кремлевском Успенском соборе.А вот традиционного «бокала шампанского» в полночь в домах москвичей практически не было. Разве что московский генерал-губернатор устраивал в первый день года традиционный новогодний прием, на котором в числе прочих гостей неизменно присутствовало и все московское «самоуправление» во главе с городским головой и членами Городской думы. Да в Благородном собрании в этот день устраивался бал. Балы, народные гуляния в это время бывали в Манеже и в так называемых Народных домах.Для детей сто лет назад московские власти, разные благотворительные и общественные организации устраивали праздничные елки.Московская дума традиционно устраивала в своем помещении елки для детей городских служащих. К началу ХХ века церковные власти наконец примирились с елками, и поэтому такой детский праздник можно было наблюдать даже в специальных помещениях при тюремных церквах. Особой пышностью отличались елки, устраиваемые членами известных московских клубов. Вот что писали газеты на третий день Рождества 1906 года: «В Охотничьем, Дворянском, Купеческом, Немецком и других клубах были устроены рождественские елки. Небывалым многолюдством отличалась елка в Дворянском клубе, на которую было продано свыше 1000 детских билетов...»К счастью, традиция детских елок и новогодних, рождественских балов не осталась в прошлом: все это ждет москвичей и в канун Нового 2010 года.С наступающим вас, дорогие читатели![b]Справка «ВМ»[/b][i]Сто лет назад праздники составляли две группы – церковные и так называемые государственные или державные. В качестве державных в России отмечались семейные праздники царской семьи: дни рождения, именины царских особ. К главным же церковным праздникам относились в первую очередь Пасха и Рождество. А еще были полуязыческая Масленица, старомосковское Первое мая, отмечаемое традиционно в Сокольниках (не путать с Днем солидарности трудящихся), и прочее. Всего же на каждого москвича приходилось 42 праздничных дня – не так мало![/i]

Цветочная благотворительность в Москве

Как веселились в пользу бедных

Эксклюзивы

120 дней «заключения» в глубинах моря: как немец Кох пытается побить рекорд пребывания под водой

Четыре чашки в день продлевают жизнь? Как кофе влияет на здоровье человека

Змею манит зеленый цвет: как встретить Новый год, чтобы притянуть удачу

Опасное приключение: крупные операции по изъятию наркотиков

Не пускают в эфир: есть ли у нас хорошие песни о Родине

120 дней «заключения» в глубинах моря: как немец Кох пытается побить рекорд пребывания под водой

Четыре чашки в день продлевают жизнь? Как кофе влияет на здоровье человека

Змею манит зеленый цвет: как встретить Новый год, чтобы притянуть удачу

Опасное приключение: крупные операции по изъятию наркотиков

Не пускают в эфир: есть ли у нас хорошие песни о Родине

Вечерка ТВ

Интересное в городе от 13 декабря

Круглый стол. «Безопасный Новый год»

Надо обсудить. Бомбоубежища. Интервью с историком Дмитрием Юрковым

Приметы и советы

Народный календарь. Почему нельзя мыть голову женщинам на Саввин день, 18 декабря

Народный календарь. Почему девушкам стоит обратить внимание на сны 17 декабря

Народный календарь. Как привлечь удачу на Иоанна Молчальника, 16 декабря

Народный календарь. Что запрещается делать беременным на Анну Темную, 22 декабря

Народный календарь. Как не стать жертвой бессонницы на Аввакума, 15 декабря

Народный календарь. Почему нельзя мыть голову женщинам на Саввин день, 18 декабря

Народный календарь. Почему девушкам стоит обратить внимание на сны 17 декабря

Народный календарь. Как привлечь удачу на Иоанна Молчальника, 16 декабря

Народный календарь. Что запрещается делать беременным на Анну Темную, 22 декабря

Народный календарь. Как не стать жертвой бессонницы на Аввакума, 15 декабря

Проще, чем кажется

Как безопасно кататься на «ватрушке»

Проще, чем кажется: как выбрать спортивный зимний инвентарь

Как выбрать валенки

Как побороть застенчивость при поиске работы

Как выбрать зимнюю одежду питомцу

Как безопасно кататься на «ватрушке»

Проще, чем кажется: как выбрать спортивный зимний инвентарь

Как выбрать валенки

Как побороть застенчивость при поиске работы

Как выбрать зимнюю одежду питомцу

Автор

Установите vm.ru

Установите vm.ru