Марк Розовский: «Литература – это дело, а вот театр – это игра»

С режиссером Розовским я был знаком. В разное время, но мы учились на одном факультете журналистики МГУ. Был я и на его спектакле в Театре «У Никитских Ворот». На какой-то журналистской тусовке даже подарил ему свою книгу. Но когда я представился, он меня не припомнил. Я думал было обидеться, но к концу интервью понял, что я просто не вписываюсь в его мир.– Ваш вопрос немного обидно для меня звучит: я вообще-то секретарь Союза писателей Москвы. Но это, конечно, не значит, что я писатель. (.) Что значит быть писателем? Вот у меня десять книг. Я работал в журнале «Юность». Я написал около пятидесяти пьес. Мои пьесы шли по всему миру. Я драматург, член Союза писателей с семьдесят шестого года. Но вы заставляете меня «якать».– Вы знаете, я вообще не думаю о том, какой след должен оставить. Совершенно меня это не интересует. Я просто занимаюсь своим делом. Дело мое театральное, и я его понимаю для себя таким образом, что труд драматурга и труд режиссера в современном театре должны как можно чаще пересекаться. Литература – это дело, а вот театр – это игра. Но, понимаете, Шекспир, который обеспечивал своими пьесами своих артистов в театре «Глобус», – он ведь и деятель театра, и одновременно деятель литературы. То же самое делал Еврипид, то же самое делал Мольер. Для меня их примеры прекрасны. Вы скажете: а Чехов? Да, Чехов не занимался в чистом виде режиссурой или организацией театра, но ему с пьесами крайне повезло, потому что рядом с ним оказались Станиславский и Немирович, которые сумели разгадать в Чехове великого драматурга и найти способ прочтения и толкования его пьес. Вот отсюда мое желание соединить литературу с театром.– Чехов был и остается для меня на первом месте. Всегда. В Театре «У Никитских Ворот» четыре чеховских спектакля. И сам Театр «У Никитских Ворот» начинался со спектакля, который назывался «Доктор Чехов». Чехова я не просто люблю или изучаю, я преклоняюсь перед ним и буквально страдаю от того, как ставят Антона Павловича некоторые мои коллеги. Для меня это равносильно физической боли.Так, например, после одного из спектаклей одного моего коллеги я просто ночь не спал.– Ну, конечно же, мне интересен весь огромный мир русской классики. Я ставил Толстого, Достоевского, Пушкина…– У меня дома большая библиотека. И я читаю и перечитываю книги, им несть числа. А последняя моя работа связана с тремя великими текстами. «Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» в нашем театре я сделал в жанре мюзикла. Затем вынес на подмостки «Экклезиаст».Наконец, поставил повесть Булата Окуджавы «Будь здоров, школяр» – это первая повесть Булата, и в спектакле звучат его песни. Это очень разнополюсные труды, разностильные, разноязыкие. Поэтому, наверное, и публика так поразному реагирует на эти работы. Спектакли у нас идут с аншлагом, слава богу, и я этому, поверьте, очень рад.– Еще в школе я увлекался театром и, кстати, литературой. Помню, как делал доклад о Грибоедове, о грибоедовской Москве. У меня была замечательная учительница по литературе, она привила мне эту любовь. Под ее влиянием я участвовал в конкурсах чтецов вместе с юным Андреем Мироновым. Из нашей школы вышло много людей искусства: Людмила Петрушевская, Эдвард Радзинский, Евгений Светланов, писатель Анатолий Макаров, художник Борис Мессерер – перечислять можно бесконечно. Все мы из сто семидесятой школы!– Нужно, но не обязательно. Я практически не отдыхаю.В отпуске я пишу, как сумасшедший, потому что театр – дело суетное, времени на чтото другое катастрофически не хватает. Иногда езжу с сыном за границу. Но и тогда беру с собой бумагу, ручки… Я, кстати, пишу от руки, хотя раньше печатал на пишущей машинке.А вот к компьютеру себя приучить не могу. Так что я пишу по старинке, но по старинке ведь и Лев Толстой писал! Нет, я не противник компьютера, мой сын и мои помощники в театре владеют компьютером, ну и мне помогают, так что дело не в какой-то моей заскорузлости, а просто в привычке и… эмоциях. Я испытываю другие эмоции, когда царапаю пером по листочку, здесь другая энергетика. Это загадка творчества. У меня, например, есть пьесы, которые я написал полностью на пишущей машинке, и удивительно – у них тексты другие, отличные от тех, которые написаны от руки. А есть тексты, которые я хотел бы увидеть в компьютерном, так сказать, электронном варианте. А почему так и не иначе – это тайна, и пусть она остается тайной, не надо ее раскрывать. Как слышится, как внутренний голос подсказывает, так пусть и пишется.Знаете, ведь в театре любое слово должно ожить. В литературном тексте слово – канон, а в театре слово, даже самое великое слово, с моей точки зрения, не самое главное, это я уже говорю как режиссер, самое важное – действие. Слово может быть лаконичным, бьющим, выразительным – и все равно не выражающим того, что происходит, потому что выражают на сцене герои себя только поступками, действиями. Хороший автор пишет не слова, он пишет историю, он пишет характеры, а характеры отнюдь не всегда проявляют себя в словесных извержениях. Слова часто камуфлируют действие, скрывают его, и разгадать, что стоит за словом, гораздо важнее, чем слово воспроизвести. Это уже задача режиссуры.– Так и есть. В нем вся моя жизнь.[b]Изобретение театра[/b]НЫНЕШНЕЕ злое время только и делает, что растаскивает целое в разные стороны. На актеров сыпятся искушения, нельзя пройти через золотой дождь не замочившись. Прыгая с кочки на кочку, из теат ра в театр, с телевидения в кино, из передачи в сериал, из сериала в шоу, из ночного клуба в драму, из драмы в рекламу, из рекламы в антрепризу, из антрепризы снова в театр, артист выморачивается, опустошается в пути на высоких скоростях, транжирит душу свою. В результате мы имеем усталый глаз, потерянный вид, дрожащие руки, истрепанный внутренний мир. И как логичное продолжение (оно же – концовка) – деградация, которую ничем не исправишь, никак не остановишь.Разрушению подвергается весь актерский аппарат, вся психофизика личности, на глазах у всех потерявшаяся личность, гниль, проникшая в организм, делается заместителем содержания человека.Театр – континент. Кто этого не понимает, тот легко становится плавающей, болтающейся по морю единицей. Происходит предательство дела, отсоединение от которого – смерть художника.Актер, улетевший из театра – постоянно действующего организма, – похож на бедную сиротку, который и разбогатев, вызывает только жалость. Обсериалились!Антреприза – вечная авантюра, собирающая только сумасшедших. Актеры сошли с ума из-за денег. Зрители сошли с ума от актеров.Бродский говорил: если в 20 лет вы не декадент, то – когда? У меня дело идет к 70, но временами я чувствую себя декадентом, причем оголтелым.Всякий раз, начиная новую работу, следует отшатнуться от действительности и уйти в мир грез – лишь благодаря этому методу ты окажешься в эпицентре наплывающей на тебя театральности, в поэтической зоне некоего марева, в котором есть и меланхолия, и обнажение чувств, и какая-то беспорядочная череда их еле заметных, еле улавливаемых оттенков...Декадентство – болезнь приятная во всех отношениях.Купаясь в ее неге, получаешь наслаждение от собственного бессилия, от усталости мыслей и одиночества души.Выздоровление наступает с окончанием работы.После премьеры ты становишься здоров и нормален.До той поры, пока не вступишь в связь с новым наркотиком.