Белые индюшки
Невозможно поверить, что жизнь человека имеет конец. Как в титрах голливудского фильма: надпись во весь экран THE END. Но вот так же, темным и слякотным ноябрьским днем, когда ледяной ветер, дождь со снегом, тоска и вся природа заснула — для нее ведь такой же, кажется, КОНЕЦ. Но для природы смерти нет, только сон, который закончится мартовской капелью. А потом вот все это волшебство с новыми клейкими листочками, вишневыми деревьями, словно залитыми молоком, — цветут! А потом ягоды. Июльский зной, еловые иголки, разогретые солнцем.
Аля вздрогнула и открыла глаза. Чего так долго возится врач? Всего-то делов — флюорография для справки в бассейн. Новая жизнь предполагает посещение бассейна, нужна справка, для справки флюорография.
Врач — немолодая женщина, уставшая, с лицом, похожим на непропеченный круглый хлеб. Редкие брови с сединой, тяжелая складка на лбу.
— Там все в порядке? — спросила Аля, а голос вдруг предательски дрогнул.
Грустная женщина подняла на нее глаза, увеличенные плюсовыми стеклами очков до нереальных, мультяшных размеров. Такие глаза могут быть у какой-нибудь стрекозы в диснеевском мультфильме.
Врач покачала головой.
— Какое-то затемнение. Не волнуйтесь, просто надо обследоваться. Я выпишу вам направление. Ну, что вы… Посидите пока в коридоре. Девушка, что вы, молодые, такие все нервные? Я же сказала — просто нужно убедиться…
Полчаса назад Аля зашла в этот кабинет полной сил, энергии и творческих планов молодой — ну, довольно молодой — барышней. Так называл ее Коля: барышня.
Впрочем, не только Алю, он всех женщин называл «барышнями», и только жену называл «Она». С Колей у Али был затяжной роман, «токсические отношения», которые можно было бы назвать современно «гостевым браком», если бы Коля не был давно и прочно женат. Аля, правда, уже переболела острую стадию ревности. К тому же там, в «официальной» семье, у Коли подрастали два сына-погодка. Тринадцать и двенадцать, трудный возраст. А у Али детей нет и быть не может. Зато у нее прекрасная изящная фигурка, длинные волосы, тоненькие ухоженные ручки с маникюром, талант…
Ей тридцать пять, а выглядит значительно моложе. Аля причисляет себя к богеме.
Хотя творчество у нее прикладное: она из обыкновенной мебели делает удивительные авторские вещицы. И с Колей у нее не только «токсические отношения», но еще и общий бизнес. Он находит заказчиков, договаривается о цене и приобретает исходники. Она, Аля, из «исходников» — самых обыкновенных комодиков, прикроватных тумбочек и журнальных столиков — делает авторский эксклюзив, который так ценится у состоятельных хозяев загородных домов. Аля из обыкновенного может делать сказку. Столик в индийском стиле, сначала розовый слой, потом, сверху, бирюза. Кракелюр — краска будто растрескавшаяся, но это только кажущаяся старина. Или другая серия: готика. Черное с серебром, прорисованные башенки, окошечки. Кажется, что там, за этими окошечками, находятся крошечные живые люди. Поют оперными голосами… Ну, Але так кажется. Готика это хит, идет на ура. Но Аля считает, что у каждой вещи уже есть характер. Поэтому, несмотря на то что заказчики просят вновь и вновь серо-серебряной готики, она предлагает им что-то новое. Сейчас вот, в начале лета, хотелось молочно-белого с золотыми прожилками.
Если бы не это вот.
Сегодняшний ужас, эта недовольная, уставшая тетка в очках-лупах. Страшный диагноз, который она написала — нет, нацарапала как курица лапой, — латинскими буквами, но Аля, конечно, прочитала и разобрала. И загуглила. Хотя чего там, и так понятно. Финита ля комедия.
Она, Аля, теперь просто выключена из жизни. Из этой яркой и светлой жизни, из солнечного понедельника.
У нее в душе — ледяной, смертельный холод. И руки просто окоченели. А вокруг люди, веселые и энергичные, спешащие по своим делам. Совсем недавно и Аля была такой же — веселой и равнодушной. Думала о том, что впереди целое лето, а в сентябре непременно море. Что Коля обещал отвезти ее на Средиземноморское побережье. Да и само лето в городе всегда было для Али временем счастливым и радостным. Колина семья — жена и сыновья — почти все время проводили на даче, а Коля буквально переселялся в маленькую уютную Алину квартирку на Ленинском проспекте. Коля…
Ну, конечно. Надо быстрее позвонить ему. И все рассказать. Про врачиху в лупах, про диагноз со знаком вопроса. Аля опустилась на скамейку в парке и набрала Колин номер.
Але казалось — она спокойна и в состоянии изложить проблему. Но, услышав родной хрипловатый голос, такой далекий, Аля разразилась дикой истерикой — со слезами, всхлипываниями и даже подвываниями. Да она и говорить-то толком не могла, только рыдала в трубку. Коля помолчал, потом сказал: «Не могу сейчас разговаривать, перезвоню позже», — и дал отбой.
Абонент — Коля, записанный в адресной книге как «Любимый К», был «не абонент» все последующие, самые трудные для Али, дни. Она постаралась взять себя в руки и ездила в страшный центр на Каширке, записывалась к врачам и сдавала анализы. Теперь оставалось только ждать результат. Острый страх сменился какой-то апатией.
Вот так это и бывает, оказывается. Неделю назад ты думал о будущем и строил планы на лето. А сегодня лежишь, свернувшись калачиком, и смотришь в стену. И тебе все безразлично — тополиный пух, цветочное безумие на клумбах. Ты один на один со своей бедой. Совсем один. И никого в целом мире, кому можно было бы рассказать и пожаловаться.
Надо, наверное, привести в порядок дела. Как это делается? Завещание… У Али кое-что есть. Небольшой счетик в твердой валюте — на черный день. Квартирка эта маленькая, но такая уютная, купленная на свои кровные.
Надо ехать в Сергиев Посад. Навестить Люду. Бабушки Лиды-то наверняка уже нет в живых.
*
Когда-то давно — восемнадцать лет назад, окончив школу, Аля порвала с прошлым. Просто зачеркнула, перевернула страницу. И уехала из Сергиева Посада — покорять столицу. А бабушку Лиду и ее дочь Люду оставила в прошлом. Уж больно они были простые, деревенские какие-то. Аля стеснялась и бабушки Лиды, которая любила готовить тюрю — простую похлебку, в которую непременно крошила узловатыми пальцами черный хлеб. Стеснялась и полной, всегда на слезе, Люды. От Люды пахло щами, пирогами и дешевыми польскими духами. А Аля мечтала о других духах. Таких, какие были когда-то у ее мамы.
«Диориссимо» — горьковатый нежный ландышевый запах. Только початый флакончик маминых духов да десяток черно-белых фотографий остались Але в наследство от родителей, разбившихся в автомобильной аварии. Але тогда было всего пять лет — ее отправили к Лиде, старшей отцовой сестре, на лето в Сергиев Посад. Родители ехали проведать дочку на выходные.
Не доехали… Аля в один день из благополучной счастливой избалованной девчушки стала «горькой сиротинушкой» — так называла ее бабушка Лида. Тогда Лиде было к пятидесяти, но Але она казалась, конечно, просто старушкой… А Люде, дочке бабушки Лиды, исполнилось двадцать пять. И к Але она отнеслась как самая любящая и трепетная мать. То, что они спасли Алю от детдома, не преподносили как подвиг — просто обожали и баловали Шурочку.
Шурочка — как легко потом она сменила это свое простоватое деревенское имя на аристократичное «Аля». Александра — можно ведь звать и Саша, и Шура, и Аля. Так же просто Аля отсекла и сергиевопосадское детство. Сразу после выпускного собрала джинсовую дорожную сумку, куда бросила пару кофточек, застиранное платьишко, томик любимой Саган, родительские фотографии (какая же мама была красивая!) и пустой флакончик от «Диориссимо». Он, конечно, давным-давно уже выдохся, но Але казалось — совсем чуть-чуть еще источал свой дивный ландышевый запах.
Мамин… Аля сказала, что едет поступать в институт и, как только все прояснится, приедет. Они провожали ее на электричку до Москвы; у Люды лицо было красным и опухшим от слез, за длинную юбку цеплялся маленький Толик, Людин младшенький. Он тоже плакал, хотя и не знал почему. Просто — за компанию. Бабушка Лида, совсем седенькая, не плакала, но мелко перекрестила Алю и долго целовала маленькими легкими поцелуйчиками, гладила по волосам.
«Волосы у тебя мягкие, легкие, пусть жизнь тоже будет мягкой и легкой, деточка», — шептала бабушка Лида.
Люда ждала своей очереди — целовать Шурочку, а та с раздражением уже ждала, когда же подойдет электричка. От Людки, как всегда, пахло капустой. Аля последний раз обернулась на них из тамбура. Она знала, что никогда не вернется в этот жалкий и милый городок, где на улицах до сих пор растут яблони и вишни, которые можно рвать прямо с веток. Хотя езды от Москвы — около часа и электрички идут одна за другой.
Было бы желание доехать.
*
Удивительно, но дом бабушки Лиды не изменился — несмотря на то что сам Сергиев Посад стал вполне себе современным, с панельными многоэтажками, стеклянными кафешками и городскими скверами, разбитыми по европейским стандартам. А деревянный домик бабушки Лиды только чуть покосился — но выкрашен свежей охрой и так же утопает в вишневом цветении. А вот и ирисы, волшебные синие ирисы, любимые Людкины цветы. Во дворе валяется мотоцикл со снятыми колесами. Наверное, Толян ремонтирует…
Сердце Али колотилось как сумасшедшее. Зайти в дом оказалось так непросто, так почему-то страшно и волнительно. За кружевной занавесочкой мелькнуло знакомое лицо, послышались тяжелые шаги. Дверь распахнулась. Людка, опять в цветастом сарафане, постаревшая, и опять плачет.
— Шурка! Шурочка вернулась! Наконец-то. Мы знали…
И казалось: не было этой столичной жизни, не было Коли, декупажных тумбочек, маленькой двушки с окнами на шумный проспект. Творчества, поездок по Европе, не было эффектной девушки Али. А есть только Сергиев Посад, Людка, источающая запах капустных пирогов, и она — Шурка. И диагноз — со знаком вопроса. Только сюда, оказывается, может Аля-Шура принести свои боль и страх. Только здесь — найти сочувствие и тепло. И безусловную любовь.
И вот они обе уже плачут и рассказывают, рассказывают… А бабушка Лида, она, оказывается, жива. Хотя и живет в своем особенном мире. Помнит все то, что случилось когда-то очень давно. А не помнит собственных внуков. И правнука, правнука не помнит. Ох, Шурка, ты же не знаешь — родился вот правнук, Кирилл. В честь прадеда назвали. Бабушка Лида смотрит на него и удивляется: что это за малец? Кирилл? Да никакой это не Кирилл, Кирюшка, муж, пошел на рыбалку, скоро вернется, Людок, ты пироги-то ставь, отец пироги любит.
А глаза у бабушки Лиды светло-голубые, будто подернутые туманом, глядят куда-то… за горизонт. Туда, где рыбачит муж Кирюша, уже, слава богу, сорок лет как отрыбачивший свой земной срок. И Алины родители должны подъехать на выходные, снова беспокоится бабушка Лида. Да, подъедут обязательно, надо морсу наварить. А мальчик, что это за мальчик тут бегает, а? Хороший мальчик, но чужой, наверное, соседский. Ты его, девочка, отведи на улицу, его, наверное, ищут…
— Знаешь, Шурочка, а мне ведь предлагали сколько раз маму сдать в интернат. Ну, я же еще работаю, а ее одну оставлять небезопасно. Работаю там же, в магазине. Надо помогать ребятам, денег прорва уходит и на лечение, и на еду. Тяжело живем. Но я не жалуюсь. Вот, говорят, в Америке старики вообще с детьми и не живут — сразу на государственный пансион. А как маму Лиду оторвать от всего этого? От дома. Она здесь счастлива. И я счастлива каждым нашим с ней общим днем. Она же и ножку тут ломала недавно, прошлой осенью. Я ее выходила, подняла. Видишь, по дому, но ходит. Я вот думаю, она сейчас спокойная такая, веселая даже. Понимаешь, для нее все живы. И папа Кирилл, и твои родители, все-все живы. Все вместе. Это так важно — когда все вместе. Она еще все вспоминает… Индюшек. Ты помнишь? Розу и Клару.
Да! Точно. Как она могла забыть Розу и Клару? Аля смеется. Конечно, тогда ей было семь. И бабушке Лиде принесли трех птенцов индюшек. Необычных, белых. Один индюшонок сдох, а два выросли в больших и красивых сильных птиц. Аля за ними ухаживала, и они привязались к ней, сопровождали повсюду, как верные собаки. Шипели и клекотали, если кто-то к Але подходил на улице. А Розой и Кларой их назвали, конечно, в честь Клары Цеткин и Розы Люксембург. Кипенно-белые, будто даже кудрявые, птицы. Никогда таких больше Аля не видела.
А Люда хорошая какая. Как смогла успокоить Алю! В самом деле, чего расстраиваться, раз диагноз под вопросом?
— И не вздумай даже глупости говорить, — выговаривает Люда. — Все в руках Божьих. Это тебе проверка и испытание. И твоему Коле, кстати, тоже. Все будет хорошо, вот увидишь. Заболтались с тобой. Ложись уже, Шурка. Как же долго ты ехала к нам… Но теперь мы будем вместе. Ты знаешь что — приезжай к нам жить. У нас весело, с нами не закиснешь! И бабушку Лиду иди поцелуй на ночь. Она, правда, думает, что ты по-прежнему маленькая девочка, выпасаешь где-то своих белых индюшек…
Аля наклоняется над бабушкой — та лежит чистенькая, бледно-восковая, в своих взбитых подушках. И в бабушкиных глазах вдруг — проблеск сознания. Она поднимает слабую руку и, как когда-то, мелко-мелко крестит воздух возле Алиного лба.
— Девочка моя, приехала. Пусть жизнь у тебя будет легкой и мягкой…
И Аля плачет, плачет вместе с Людой. Они вместе, самые родные, самые любимые. Единственные.
Утром в комнату вбежал маленький Кирюшка, ушастый, белоголовый. Аля лежала тихо, слушала звуки просыпающегося большого дома. Загремела посудой Люда, Кирюшка, похоже, перевернул табуретку. Лает собака во дворе. А рисунки на обоях все те же, что и в Алином детстве. В узорах каждый видит что-то свое — Аля сразу вспомнила «свои» знакомые рожицы и замки, сложившиеся из зеленых вензелей на обоях. А вот самый любимый вензель — человечек в котелке и с усами, будто криво нарисованный Чарли Чаплин. Он подмигнул Але. Значит, все будет хорошо.
Люда провожала, как когда-то давно, на электричку. Заливалась слезами. Рыдал вцепившийся в ее цветастую юбку малыш Кирюшка. Обнялись, поцеловались.
— Ты обязательно позвони, как узнаешь результат! Обязательно! Шурка, слышишь? Электричка плавно качнулась и понеслась в Москву.
*
И действительно: Чарли Чаплин не подвел.
— Все у вас в порядке. Перестраховываются, перестраховываются… Всех к нам посылают.
Этот доктор — носатенький, невысокий — был, при абсолютной несхожести, похож на ту женщину-врачиху в линзах. Усталостью в глазах и тихим голосом, что ли. Аля готова была его расцеловать. Снял с нее тот самый страшный вопрос. Быть или не быть? Быть! Быть!
Аля выбежала на залитую солнцем улицу. Ей хотелось скакать на одной ножке. Она опять стала такой, как все эти беззаботные люди, смешалась с толпой. Она больше не выделялась — одиночеством, несчастьем, неизвестностью. Как это, оказывается, хорошо — быть как все.
Зазвонил телефон. Любимый К.
— Детка, ты извини, что я пропал. Там такое произошло — повез пацанов на машине, заехали к черту на рога, поломались, потом Данька простудился. Потом расскажу. Ты как, моя хорошая? Я о тебе каждый день думал. Все в порядке? Ну хорошо! Я знал, что все будет хорошо, я ведь люблю тебя! У нас все лето впереди. Я завтра к тебе приеду. Готовь праздничный ужин! Ты ждешь меня? Ну, скажи! Ждешь?
— Жду!
Телефон опять звонил. Люда.
— Все в порядке, Люд, все в порядке. Я позвоню тебе потом. Бабулю поцелуй от меня и малыша. Не могу сейчас разговаривать…
Аля дала отбой. Впереди лето. Впереди долгая счастливая жизнь. Легкая и мягкая… Опять зазвонил телефон.
«Наверное, Людка трезвонит», — раздраженно подумала Аля. Вот привяжутся теперь, родственнички… Незнакомый номер.
- Александра Сергеевна? Из регистратуры беспокоят. Надо кое-что уточнить по анализам. Нет, не волнуйтесь, ничего страшного. Просто подъезжайте завтра к девяти к вашему лечащему доктору.