Столь нервной премьеры история Большого, пожалуй, не помнит. Генеральную репетицию отменили по настоянию режиссера: против всех правил оперного театра он работал лишь с единственным составом исполнителей, а ключевой артист – Владимир Галузин-Герман, заболел. Так что быть премьере или нет, решилось за несколько часов до спектакля.

Хотя назвать данный спектакль премьерой, по сути, затруднительно. Эта постановка Львом Додиным была сделана в 1998 году для Парижской национальной оперы, потом продублирована на сцене Нидерландской оперы в Амстердаме и на фестивале «Флорентийский музыкальный май». Спустя 18 лет она появилась в Большом. И что удивительно, без какой-либо попытки придать спектаклю новый жизненный импульс, что-то переосмыслить или найти иные эмоционально-психологические акценты. Но, похоже, мэтр режиссуры относится к своим спектаклям, как музейному собранию и устраивает своего рода спиритический сеанс былых успехов.

Однако такой неудачи Большой театр не знал давно. Первая и главная жертва представления – музыка Чайковского, к 175-летию которого и вымучили эту ретро-премьеру. Каноническое либретто оперы исковеркано неуклюжими вставками и переписками, что звучат поперек музыке. А состав певцов, кажется, подбирался, по принципу: чем хуже – тем лучше. Живущая в Берлине сопрано Эвелина Добрачёва в роли Лизы старательно и в интонациях, и манерах пыталась копировать Галину Вишневскую, но тщетно. Она запомнилась лишь перманентно резким и фальшивым звучанием.

Другие приглашенные солисты также уверено ставили антирекорды. Особенно старались баритоны – Александр Касьянов (граф Томский) ловил одного «петуха» за другим, а украинец Станислав Куфлюк, работающий в провинциальных польских театрах, солидарно с коллегой не блистал вокалом и из своего князя Елецкого сотворил убогий шарж.

За Большой театр стыдно и обидно. Зачем, спрашивается, приглашать третьесортных певцов, тратить на них не малые деньги, кстати, бюджетные. Тем более, что сегодня в театре, например, есть прекрасные лирические баритоны, которые способны своим исполнением украсить любой спектакль.
В рамках вокальных приличий держались Агунда Кулаева (Полина) и солистка Мариинского театра Лариса Дядькова, хотя ее Графине не хватало инфернальности образа и сакральных красок голоса. И все ансамбли в сложной двухъярусной декорации легендарного сценографа Давида Боровского разваливались, будто разухабистое пение в караоке. При этом дирижер Михаил Юровский, кажется, не стремился предпринять какие-нибудь меры к спасению музыки Чайковского, а спокойно, почти безразлично отбыл спектакль за дирижерским пультом оркестра, как часовой на посту.

Единственный артефакт это спектакля – Герман Владимира Галузина. Он, естественно, не вписывается в то, что происходит вокруг него на сцене и не со всеми вокальными задачами может справиться. Но он всей своей сутью чувствует музыку Чайковского и являет магнетический фигуру. Хотя волей режиссера его образ лишен драматического развития, так как Герман безумен от самого начала и до конца. И если у Чайковского безумие было метафорой высшей степени влюбленности и испепеляющей страсти, то у Льва Додина – просто диагноз, давно ставший трюизмом современного театра. Но Владимир Галузин уходит от пушкинского героя к гоголевскому образу маленького человека, потерявшегося в своей шинели. И его работа вызывает восторг.

Игры разума, или Проклятие «Пиковой дамы»

Фото: Дамир Юсупов/Большой театр

ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Лев Додин, театральный режиссер:

– Мы пытаемся рассматривать «Пиковую даму» как историю болезни – не столько клинической, сколько психологической, точнее метафизической, потому что страсть, разрывающая человека, – это страсть выиграть жизнь в один момент, одним ударом. Но это иллюзия, которая преследует всех нас и которой, мне кажется, подвержен весь мир. Никто не хочет процесса, все хотят результата. А это, к сожалению, почти всегда ведет к самоуничтожению, потому что выиграть жизнь нельзя… Авторы – в отличие от нас – очень хорошо понимали, что они пишут.