«Наряжены мы вместе город ведать». Накануне Смуты народ и элита еще говорили на одном языке

В трагедии Пушкина «Борис Годунов» (1825) действие происходит с 1598 по 1605 год. В первой сцене воевода Василий Шуйский говорит князю Ивану Воротынскому:

Наряжены мы вместе город ведать,

Но, кажется, нам не за кем смотреть:

Москва пуста; вослед за патриархом

К монастырю пошел и весь народ.

Но ведь не каждый день народ упрашивал Годунова, укрывшегося в монастыре, принять бразды правления. Как выглядела столица, когда там было «за кем смотреть»?

Москва лежала в пределах нынешнего Садового кольца. С севера на юг простиралась от Сретенских до Серпуховских ворот Земляного города, с востока на запад — от Покровских до Смоленских. С наступлением сумерек город погружался во мрак (фонари появились через полтора столетия), даже на центральных площадях можно было запросто утопить в грязи сапоги. 

— Но, в отличие от Европы здесь не было налезающих друг на друга высоких домов, где все жили друг у друга на голове, — говорит историк Александр Лаврентьев, доцент ГУ «Высшая школа экономики». — Даже простолюдины старались обзавестись отдельной избушкой, а дома побогаче были окружены палисадниками. И Кремль был не единым зданием, как дворцы европейских королей, а «деревней» из множества изб.

В трагедии есть сцены на Красной Площади, на Девичьем поле, на Лобном месте. Какая она, московская улица XVI-XVII в.? Между горожанами снуют торговцы пирогами и квасом, прохаживаются стрельцы с бердышами (тяжеленные секиры в человеческий рост)… В торговых рядах купцы из Бухары расхваливают узорчатые шали, украшения, хну и сурьму.

Косметику москвички любили так, как нынешним модницам и не снилось. Выходить без макияжа на улицу считалось просто неприличным.

Немецкий путешественник XVII в. Адам Олеарий писал: «в городах они все румянятся и белятся, притом так грубо..., что кажется, будто кто-нибудь пригоршнею муки провел по лицу их и кистью выкрасил щеки в красную краску. Они чернят также, а иногда окрашивают в коричневый цвет брови и ресницы (…). Знатнейшего вельможи и боярина князя Ивана Борисовича Черкасского супруга, очень красивая лицом, сначала не хотела румяниться. Однако ее стали донимать жены других бояр, зачем она желает относиться с презрением к обычаям... их страны (...) и этой от природы прекрасной женщине пришлось белиться и румяниться и, так сказать, при ясном солнечном дне зажигать свечу».

Кстати, об иностранцах. В московской толпе запросто можно было услышать английскую или немецкую речь.

— При Годунове в Москве было много иностранцев — купцов, послов, лекарей, — говорит Александр Лаврентьев. — На Варварке была резиденция британской торговой Московской компании (сейчас — Старый Английский двор).

Юродивый Николка бросает в лицо Годунову: «Нельзя молиться за царя Ирода». Нищих было множество (особенно после голода 1601–1603 годов), их не полагалось обижать. Подавая милостыню, человек чувствовал душевное облегчение. Историк Василий Ключевский писал: «Как в клинике необходим больной, чтобы научиться лечить болезни, так в древнерусском обществе необходим был сирый и убогий, чтобы воспитать... навык любить человека».

Заметьте, царь спокойно появляется на публике, никто не разгоняет ради этого толпу.

— Между миром царского двора и миром простых москвичей не было резкой границы, — говорит Александр Лаврентьев. — Горожане запросто ходили через территорию Кремля в Успенский собор поклоняться Владимирской иконе Божьей Матери.

Заглянем в покои Годунова (они находились за Соборной площадью, остатки строений сейчас входят в состав Большого Кремлевского дворца). Сцена с царевичем Федором, который чертит географическую карту: «Учись, мой сын, наука сокращает/ Нам опыты быстротекущей жизни...» Когда в 1994 году трагедию ставили во МХАТе, Александр Лаврентьев (он был историческим консультантом) предложил надеть на юного знайку очки.

— В Оружейной палате хранятся очки Алексея Михайловича, — объясняет Александр Владимирович. — И за век до этого при царском дворе ими вполне могли пользоваться. Ведь в Европе очки были известны с XIII в.

Допетровская Русь, вопреки мифам, не была закрыта для западного опыта, а проводником нового всегда выступала элита. Но вообще элита и простолюдины в то время говорили на одном языке, одевались в одежду одинакового покроя (только у боярина шуба была крыта атласом, а у мужика — из волчьей шкуры мехом наружу). Они принадлежали к одному культурному типу.

Только через 100 лет (или «всего» через 100 лет?) дворяне начали втискиваться в корсеты и камзолы, танцевать «минувет» и щебетать «мин херц». Но об этом — в следующем выпуске нашей рубрики.