Питер vs Москва: битва за любовь

Каноническая история о некоторой соревновательности, что веками существует между Питером и Москвой, столицей нынешней и столицей прошлой, не дает мне покоя с детства. Наверное, потому, что наша родня всегда распадалась по принадлежности к этим двум городам примерно пополам. Остальные двоюро-троюродные родственники, где бы ни жили, считались «примкнувшими»: кто где чаще гостил, тот и становился «членом коалиции». Незримая граница между этими двумя территориями проходила в Бологом: проехали его, так, значит, и оказались «в гостях».

Конечно, все пошло от прабабушки: первые полвека своей жизни она прожила в Санкт-Петербурге, затем в Петрограде и Ленинграде, вторые – в Москве. Она не дожила до ста лет совсем немного, уходила в полном сознании. Как ни сопротивлялись москвичи, она, ощущая близость вечности, отправилась прощаться с Ленинградом. Там и отлетела белым облаком ее душа, а телу предстоял путь обратно – было известно, что похороненной она хотела быть в Москве.

Питер был для нее всем – блеском молодости, восторгом ее единственной и великой любви. В нем, дореволюционном, она училась манерам и изучала языки. Живя в Москве, она так и не научилась называть булку батоном, входила неизменно в парадное, а не в подъезд, любила гречу, но не гречку, а мне в руки для уборки пола давала «ленивку», но не швабру. Ее согнувшаяся с годами фигура и лицо и под сто лет сохраняли удивительное благородство, а голова была посажена так гордо, что издалека было видно – дама «из бывших», не иначе.

Она любила меня, но была строга и старалась любви не проявлять. И почти также она стеснялась и своей любви к Москве – поскольку полагала, что это некое предательство по отношению к родному граду Петра. Там, недалеко от Лиговки, до сих пор стоит дом ее детства – старый, ветхий, но с претензией. Он – один из тысяч домов классического, очень европейского красавца-Петербурга, любовь к которому петербуржец впитывает с первым вдохом, при рождении. Когда-то, уча меня рекам северной столицы, прабабушка водила пальцем по тыльной стороне ладони, касаясь синих жилок: «Смотри – вот Фонтанка и Мойка, обводной Канал и Лебяжья канавка, а там – Черная речка, и Таракановка. А вот, заметь, широкая. Нева…» Они и правда бежали по ее сосудам, венам и артериям – реки безмерной любви к городу ее воспоминаний и гордости. А на моих пухлых детских руках вылезала одна жилка – Москва-река. Но мне, москвичке, тогда уже казалось, что одна – ничем не хуже многих.

Альбомы с изображением сокровищ Эрмитажа лежали у пра на «горке». Да, он был прекрасен! Но свои сокровища хранил и Кремль, и московские музеи. И хороша была Мариинка, но как великолепен Большой! Пра поджимала губы. Против божественного Петергофа предъявить что-либо было трудно, но она со вздохом признавала красоту Архангельского… А наши общие, уже, увы, не дальние, прогулки, запутывали нас в паутине гибких переулков центра, исключенных для графичного Петербурга, поражали архитектурной эклектикой, домовитостью бывших купеческих особнячков. И если в Петербурге хотелось сочинять истории про элегантных дам, то на балконах чудесных домов Пречистенки хотелось выпить чаю из самовара и раскланяться непременно с соседом.

Прабабушка не простила Питеру залпа Авроры, Москве – неупокоенного тела в Мавзолее. Не могла вспоминать блокаду, выкосившую ее родной город, и плакала возле противотанковых ежей возле Зеленограда. Мы так и не победили друг друга, соревнуясь в том, в чем всю жизнь соревновались два города – в безмерной любви к ним их жителей.

Да пусть она и останется, эта любовь, в которой нет ни победителей, ни побежденных. И глядя в глаза-окна питерских домов, и замечая хитроватый прищур столичных особнячков, я вижу, как все синее с годами жилка на моей руке – моя Москва-река. Которая ничуть не хуже Мойки, Фонтанки и даже Таракановки…

Мнение автора колонки может не совпадать с точкой зрения редакции "Вечерней Москвы"

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции