Генрих Иваницкий: Казна пуста, но любопытство осталось

[i]О драматичной судьбе крупнейшего достижения российских ученых — «голубой крови», открывшей невиданные возможности в медицине, «Вечерка» писала в конце прошлого года. Один из авторов этого открытия — член-корреспондент Российской Академии наук Генрих Иваницкий в свое время возглавлял научный центр в Пущине, где, собственно, и было сделано открытие, и фактически отвечал за всю инфраструктуру 17-тысячного академгородка. О проблемах российской науки, наукоградов и, в частности Пущина, с ученым беседует корреспондент «ВМ».[/i][b]— Генрих Романович, как поживает сейчас ваш прославленный центр? [/b]— Живем сложно. В нашем маленьком замкнутом пространстве ситуация, которую переживает страна, выражена в концентрированном виде. Так что в Пущине можно моделировать перспективы всего нашего общества.Ну а проблем хватало с самого начала. Взять, скажем, связанные со сменой поколений. В Пущино во второй половине шестидесятых, когда создавался центр, приехали молодые ученые 25—30 лет с маленькими детьми. Но довольно скоро выяснилось, что заниматься надо было не столько яслями (их строили по 5 лет), сколько университетом или чем-то в этом роде.Подросшая молодежь оказывалась без работы. Ее просто некуда было пристроить. Оставалось два пути: либо она плюет на все и уезжает (так поступала активная часть), либо возникает конфликтная ситуация — подсидки и т. д.Было много и управленческого абсурда. Местные партийные и хозяйственные власти смотрели на академгородок как на собственность, а на ученых — как на дармовую рабочую силу. Ведь ущерб от постоянной мобилизации научных сотрудников на уборку картофеля и свеклы, а потом на переборку сгнившего урожая не так заметен, как, скажем, если снять людей с оборонных предприятий. В общем, каждому совхозу — свой академгородок! [b]— И тогда вы добились разрешения на социальный эксперимент.[/b]— Да. Мы прокрутили на компьютере разные варианты и пришли к выводу: чтобы у научного центра была перспектива, он должен перейти на самоуправление. Решили делать все на хозрасчете, превратить Пущино в своеобразный ВДНХ, где опробуются лучшие формы и методы, которые существуют на мировом уровне. Заручились солидной поддержкой и направили письмо в Верховный Совет с просьбой разрешить так называемый Пущинский эксперимент.Экспериментов тогда боялись, но нам разрешили! Научные работники занялись наукой, забыв наконец про картошку и свеклу. Заключили договор с Академией педагогических наук и открыли Пущинскую экспериментальную школу, где все дети — не избранные(!) — учились с 6 лет иностранному языку, плавали в бассейне и занимались ритмикой. А старшеклассникам лекции читали академики.Но местные партийные власти быстро смекнули, к чему это может привести, и начали давить. Возник крупный конфликт, и эксперимент запретили. А тут еще и в самом академгородке где-то с 79-го года конфликты обострились. Первые приехавшие считали академгородок своим и чувствовали за него ответственность. У второго поколения получилось с точностью до наоборот: они крушили все, они ненавидели свой город. Потому, что оказались заложниками ошибок — не было работы, не было перспективы и даже уехать было очень сложно.Мы сделали еще одну попытку.Провели ряд модных тогда интеллектуальных игр с распределением ролей («ты — предисполкома, ты — директор научного центра» и т. д.) и проигрывали разные варианты.Жизнь, конечно, потом внесла бы свои поправки, но суть все-таки выяснилась: города с искаженной возрастной (синхронной) структурой нежизнеспособны. Чтобы спасти их, нужен мощный проток. Надо или строить жилье, чтобы новые люди приезжали (а это не по карману), или, как в Англии еще 200 лет назад, сначала создать университет, а при нем уже научный центр. Новосибирск потом пошел по этому пути. В маленьком городе это практически невозможно.[b]— И все же университет в Пущине создали. Значит, проблему как-то решили? Появились молодые научные кадры, разрыв между поколениями сгладился… [/b]— Пущинский государственный университет открыли уже в 93-м году. Он не готовит с 1-го курса по всему джентльменскому набору дисциплин. Мы стали принимать студентов, начиная с 4-го курса, или уже окончивших вуз для последипломного образования. И читали им спецкурсы, профилируя на передний край науки.Состав был очень пестрый. У меня было по 6 студентов в год. Я читал им самое современное: физические основы создания биоматериалов.Что в результате? Одна треть выпускников действительно осталась в Пущине. Еще треть уехала за рубеж. Остальные ушли в коммерческие структуры, поскольку владели компьютерной техникой.[b]— От чего уезжают за рубеж люди: от безденежья, конфликтов, отсутствия средств на исследования? Как сложились их судьбы? [/b]— В общей сложности за границу уехало порядка 10—12 %. Немного. Однако это были лучшие. Большинство уехало ради возможности нормально работать, заниматься наукой. Они остаются гражданами России, но многие получили гринкарту.Уезжали прежде всего в Америку, во Францию, а также в Германию и Ирландию — там уже двое на постах завлабов. Наших за рубежом брали независимо от возраста и национальности, исходя только из научного потенциала. Грант был на 2—3 года. Из них высасывали все, что могли, и кто за этот период не адаптировался и не обучался зарабатывать деньги научной работой, тот становился безработным.[b]— Возвращаются? [/b]— Нет, их «испортила» тамошняя психология, они уже не могут работать в условиях, когда нужно все доставать и выбивать, придумывать темы с минимальными затратами. Сначала прыгают в поисках работы — из Америки в Голландию, оттуда в Ирландию и т. д. Потом где-то оседают. Это ведь люди активные, известные, с публикациями. Глобальных неудачников немного.[b]— Да и жизнь в академгородке сейчас не сахар, не манит вернуться, видимо.[/b]— Конечно. Колоссальные долги по теплу. Институты замерзают, работать практически невозможно. Такой своеобразный геноцид. Жутко износилось оборудование. В биофизических институтах оно еще работает: здесь люди берут паяльник и лезут в любой сложности прибор. От некоторых вещей у западного исследователя волосы встали бы дыбом. У нас есть компьютер, которому сейчас 25 лет. Все смеются, что его можно женить по возрасту.Еще одна проблема — отсутствие материалов и кадров. Молодых сотрудников мы вынуждены принимать по тому, насколько у них богаты родители, могут ли они снимать жилье или купить кооперативную квартиру.Зарплаты фантастически низкие. Заведующий лабораторией, доктор наук — без надбавок за степень, так как на них нет денег, — получает 500 рублей. А старшие научные сотрудники, на которых всегда институты держались, — 400 рублей. И их еще задерживают.Так что часто научный сотрудник номинально числится в институте, а на самом деле либо киоск открыл, либо мелкое производство. Или, например, вы знаете, что сертификат на «Вискас» выдают в Пущине? Анализируют все с помощью тончайших методов. За это фирмы платят сравнительно большие деньги. А еще лаборанты дворниками подрабатывают, так что в Пущине, по-моему, чище стало.И тем не менее мы еще работаем, гранты получаем, статьи публикуем.Публикаций стало даже больше. В период расцвета центра был наработан колоссальный задел. Но тогда многое убиралось в архивы. Сейчас (как, кстати, и в оборонке) архивы поднимаются и из них уже с позиций сегодняшнего дня извлекаются интереснейшие вещи. Запад принимает их на ура. А все приезжающие к нам удивляются: как на ТАКОМ оборудовании вы ухитрились сделать ТАКУЮ работу?! [b]— На что же вы живете? Гранты кормят? [/b]— В структуре доходов гранты — российские и зарубежные — занимают процентов 20. Кормят огороды. А потом у нас расходы другие. Суперпродукты мы не едим. На транспорт не тратимся: весь город за 15 минут пройти можно. На одежду тоже: прямо в телогрейке и резиновых сапогах с огорода на работу приходишь. Переоделся в белый халат — и в лабораторию. Отнюдь не внешним лоском у нас определяются взаимоотношения между людьми.С грантами свои маленькие хитрости. Ищешь приятелей в Германии, Франции, Англии (благо, твои бывшие сотрудники), они идут к своему шефу и объясняют: вот России надо помочь, а с нее кое-что за это получить можно. Шеф подписывает бумагу, и начинается работа. Мы делаем вполне приличные вещи, но практическую пользу из них извлечь трудно.Расстояние между идеей и практической пользой приблизительно 20 лет.Это ведь фундаментальная наука. Наши работы, может быть, войдут в учебники, станут классикой… [b]— Что же людей удерживает в науке? [/b]— Многим просто интересно. Не зря же в свое время академик Амбарцумян говаривал: наука — это удовлетворение собственного любопытства за казенный счет. Правда, казна пуста, но любопытство осталось. Я сейчас работаю заведующим лабораторией в Институте теоретической и экспериментальной биофизики. И еще являюсь президентом акционерной фирмы «Перфторан», которая выпускает искусственную кровь. Мне интересно. А кто-то работает просто по привычке.[b]— Есть ли, на ваш взгляд, перспективы у российской науки вообще и у Пущина в частности? [/b]— Конечно, есть. Но необходимы структурные изменения. Раньше, когда мы соревновались со всем цивилизованным миром, надо было развивать науку по всем направлениям.Сейчас это, наверно, не нужно, ведь мы более или менее включены в общую систему научных знаний. У российской науки должны быть ниши, где она может конкурировать, публиковаться в самых серьезных журналах. Еще есть разделы, которые называются «Наука безопасности государства». Их тоже надо развивать.По остальным неприоритетным разделам нужны только эксперты.Но беда в том, что если не будет почвы, то есть базовой, рядовой науки, не будет и хорошей науки. Не на чем ей расти. Или надо учиться за рубежом.Еще проблема: свой товар, научные разработки, интеллектуальную собственность нам очень трудно продавать. Западу дешевле не покупать у нас патент, а нанять специалиста, который по нашему патенту найдет 5—6 отличительных признаков, и патент утратит свою силу.Наконец, у нас по-прежнему громадная дистанция между фундаментальной наукой и технологией. На Западе она, по сути дела, стерта.Там человек имеет интеллектуальный продукт и он же зачастую — совладелец созданной им фирмы, которая продукт реализует. У нас пока в этом отношении только наметки.Вот, скажем, моя фирма. Или еще: была небольшая фирма, фасовала чешские лекарства. Потом кое-что стали делать сами.Научные сотрудники создают маленькие коммерческие фирмы с наукоемкими технологиями. Может быть, за ними будущее на каком-то этапе. Японцы через такие технопарки перекрыли у себя все проблемные точки. Правда, в России западные варианты технопарков не проходят. К нам приезжали из Калифорнийского университета учить жить. Профессор выступал полчаса, рисовал разные варианты. Потом я предложил: мы даем вам граничные условия, российский менталитет, а вы говорите, какой из технопарков нам больше всего подходит. Минут сорок объяснял, что к чему, а они понять ничего не могут. Россия для них — загадка. На Западе есть определенные правила игры. В России этих правил нет. Она всегда существовала между Востоком и Западом. Так что надо искать свой путь.