Писатель Вячеслав Недошивин: Во времена Эллочки-людоедки спасает только образование

На днях были названы лауреаты одной из старейших литпремий страны — Беляевской. В номинации «Восстановление справедливости» ее взял Вячеслав Недошивин — так были оценены его труды «Прогулки по Серебряному веку», «Джордж Оруэлл. Неприступная душа» и «Адреса любви». А еще одним поводом для беседы с писателем-исследователем стал выход продолжения его труда «Литературная Москва», собравшего 8,5 тысячи (!) адресов знаковых для нашей культуры личностей.

Отправляясь на разговор, я думала: а что изменится в моей жизни, если я буду знать, что на соседней улице жил кто-то из великих или известных? Что в знакомом переулке пил, например, чай Пушкин, а тут гостила у подруги Ахматова? Кажется — ничего. Но это не так. И дело не в тенях прошлого, что стоят за спиной. Дело — в тонких, почти незримых нитях культурных кодов, которые не определяют бытие, но точно формируют сознание. Впрочем, очерченный мной «круг интересов» Вячеслав Михайлович Недошивин расширил за первые минуты разговора, сев к компьютеру, хитро улыбнувшись.

— Немножко заинтригую вас для начала. Вы знаете, например, где жил в Москве поэт Симеон Полоцкий? Где сгорел текст «Слова о полку Игореве»? Где Адам Мицкевич сватался к поэтессе Каролине Павловой?

Посрамленно трясу головой.

— А где был объявлен сумасшедшим Чаадаев? И «усатая дама», с которой Пушкин списывал образ «Пиковой дамы»? И кого посещал Дюма, приехав в Москву? Или Попрыгунья Чехова? Увы — пришлось признать, что не знаю я и этого, и того, где Антон Павлович покупал пенсне, и где жила и училась будущая жена Дали Гала, в московскую бытность свою Леночка Дьяконова, и где проживала Зойка, вошедшая в историю благодаря пьесе «Зойкина квартира».

В общем, это был провал. Да, на эти вопросы большинство москвичей тоже не ответят, но успокоение так себе, честно говоря. Для Вячеслава Недошивина это — лишь малая часть из того, о чем рассказано в его новой книге. Впрочем, говорили мы, конечно, не только о ней.

— Вячеслав Михайлович, как построена ваша новая книга? Это что, просто перечисление адресов?

— Нет, конечно. Начинается все с Арбата, далее — другие улицы. Указывается дом, сохранился ли он, или был перестроен, потом — кто в нем жил, с какого года по какой, что тут было сделано или написано. Были великие соблазны поддаться допущениям. Например, резонно предположить, что у Чехова бывали все литераторы того времени. Но я опирался только на литературные источники, письма, переписки, чтобы доподлинно знать — кто смотрел в эти окна, поднимался по этой лестнице и так далее. Так описаны все эти восемь с лишним тысяч адресов.

Сейчас почти завершил работу над такими же двумя томами про Петербург — родной мой город. Если хватит сил, будут еще два тома про «русский Париж»: адреса уже собраны. Отдельно истории улиц у нас издавались, равно как и биографии мной упоминаемых людей. Но вместе это не сводилось. Хочу сказать, что это вообще задача для коллективов. Мне кажется, том получился уникальным. Но пока он лишь в электронном виде существует, правда.

— Ой, а почему так?

— Ну, в издательствах непростые сейчас времена. А так хоть книга уже в доступе, в интернете, захочешь прочесть — ее можно купить. Все определяет время: книги стали меньше читать, особенно серьезные. Тиражи падают. Мой перевод книг Оруэлла «1984» и «Скотный двор» были изданы в 1990 году тиражами более 200 000. А биография его — тиражом 3000. Нет спроса.

Без электронного варианта вообще дело было бы швах, хотя в интернете читает лишь 3 процента… Но есть, конечно, огромная разница между бумажным вариантом издания и компьютером, в котором ни подчеркнуть нельзя, ни написать что-то — то есть с текстом нельзя работать. Так что о бумажной версии я мечтаю.

Хотя в электронной версии есть свои плюсы. Если знаешь, например, что сегодня окажешься на Большой Бронной, можно скачать кусочек текста про нее себе в телефон, и все. С книгой так не погулять. Хотя некоторые и пытаются!

— А кому вы адресуете эти книги?

— Они — для всех, для литературоведов, библиофилов, да и тех же экскурсоводов, например. Ходить, смотреть, понимать… Помните, у Бродского есть фраза: «запоминать пейзажи за окнами любимых женщин». Разве это не прекрасно. Или вот расскажу вам эпизод. Когда-то я снял сто телефильмов про дома Серебряного века: про 60 в Петербурге и 40 в Москве.

И однажды мы с телевизионщиками пришли в дом на Васильевском острове, где когда-то жил у брата Осип Эмильевич Мандельштам. Это там он написал знаменитое стихотворение «Я вернулся в мой город, знакомый до слез». В нем была фраза: «и всю ночь до утра жду гостей дорогих, шевеля кандалами цепочек дверных». Пока телевизионщики что-то там настраивали, я был на кухне, приоткрыл дверь на черный ход и обомлел, увидев эти «кандалы» — те самые цепочки, артефакт, вдруг явившийся миру спустя 80 лет!

Мне потом говорили, что одна дама, заведующая литмузеем, умудрилась не просто цепочки, а всю дверь с ними перетащить в музей. Но это — как бы параллельно совершенные открытия. Самое главное — эти сохранившиеся дома, мимо которых мы ходим, не подозревая даже, кто в них жил и какие события там происходили. Пока они не являются домами Булгакова, Есенина, Грибоедова или кого другого.

Они живы, но стоят безымянными. У меня была даже такая телесерия — «Безымянные дома». И моя главная надежда — может быть, все-таки будут побольше вешать мемориальных досок на эти дома, и станет некий дом без имени домом Цветаевой, Ахматовой или Гончарова.

Фото: Алексей Орлов / Вечерняя Москва

— Уповаете на интерес к краеведению и экскурсиям? Бум их — налицо. Но при этом вы же не будете отрицать, что с нашей культурой что-то происходит… не то? Еще недавно казалось, что мы привязаны к книгам ментально, а сейчас… «Войну и мир» можно прочесть за десять минут.

— Да, и это кошмар. Писатель-гений нуждается, на мой взгляд, в читателе-гении. Рассчитывать на это сложно, но как иначе понять «Улисса» или Кафку? Для понимания написанного читатель сам должен быть на определенном уровне. Но у нас, к сожалению, это не так. Средний читатель проскальзывает книгу, и она не задевает его нервов и не возбуждает переживаний. Молодым стало тяжело читать — «многа букафф».

Это не только наша, а всего мира беда! Если помните, у Оруэлла в книге «1984» есть приложение о новоязе. Он там пишет, что в новом прекрасном мире, который наступит в 1984 году, будет царствовать бейсик — по-английски это сокращенный вариант языка. В романе убивали слова — чтобы человек не мог мыслить и все было примитивно. И вдруг, во время работы с этой книгой я с удивлением узнал, что Уинстон Черчилль еще будучи премьер-министром благословил программу по сокращению английского языка до уровня бейсика, закончиться которая должна к 2050 году!

Примитивизацию языка мы наблюдаем сегодня где угодно — в школах, в интернете, телепередачах. Эллочка-людоедка начинает царствовать: сегодня слово «вау» имеет уже два значения: очень хорошо или очень плохо, как произнесешь. Какое прекрасное изобретение! Усекновение образования при примитивизации культуры дает плоды.

— Ваша книга «Джордж Оруэлл. Неприступная душа» для многих была откровением. Он реально был провидцем?

— Конечно. Я насчитал у него 15 тенденций, уже сбывшихся в нашем времени, от примитивных фильмов и двойных стандартов, именуемых у него двоемыслием, до тотальной слежки. Кстати, газета «Гардиан» опросила британцев, похож ли мир из «1984» на то, что мы видим сегодня. И 89 процентов сказали — да, похож, и не где-либо, а у нас. То есть в Британии.

Оруэлл сделал гениальные предвидения, и то, чего он боялся больше всего — олигархического коллективизма, связи политики с олигархами, — в мире уже существует. Корпорации выше правительств и границ, они управляют миром, и все движется к тому, что в конечном итоге он поделится на три описанных Оруэллом конгломерата, действующих практически одинаковыми методами — от уничтожения культуры до уничтожения семьи.

Уинстон говорил в романе: «Мы вырвем с корнем половой инстинкт!» Если вспомнить трансгендеров и иже с ними — вот оно, все происходит на наших глазах. А еще Оруэлл описывал три круга, из которых человечеству не выбраться. Например, по нему, без воспитания прогрессивного человека невозможно прогрессивное общество. Но ведь и без прогрессивного общества невозможно воспитание прогрессивного человека. Круг замыкается.

Или он говорил, что большие массы не способны на восстание: им нужны вожаки, которые бы их объединяли. Но вспомните «Скотный двор»: как только эти вожаки приходят к власти, они мигом перерождаются и превращаются в тех, кого нужно свергать. Проблемы нашего мира сегодня в том, на мой взгляд, что им стали править очень большие деньги.

В книге «Время Березовского» Петра Авена описывается момент, когда Ходорковский* в восторге кричит: наступает момент, когда мы будем вертеть Россию на… Извините, сами догадайтесь на чем. Управленцам большими деньгами не нужна культура, семья, образование. Народ может пить суррогат, кофе — для избранных.

Наш философ-священнослужитель Александр Шмеман писал, что нет на самом деле никакой демократии. Она лишь формально нужна для развязывания рук — ради наживы. И социализм не более морален, чем капитализм — аморален: первый — нежизнеспособен, потому что исключает индивидуальное предпринимательство, а второй аморален, поскольку ставит во главу угла прибыль. И мы живем между этими жерновами. С одной стороны, знаем, что наживаться на горе других нехорошо, с другой — понимаем, что чем больше горя, тем больше денег. Но я не катастрофист при этом.

— А в теорию пассионарности Гумилева не верите?

— Серьезные ученые относились к его теории с некоторой иронией, находя в ней некоторые натяжки. Нет, не верю. Скорее, верю в то, что культура развивается циклично. Сейчас, к сожалению, прослойка людей, которые действительно воспринимают образование и культуру в широком, глубоком смысле, довольно узка. Тем не менее за спиной нашей великая культура присутствует. А это что-то да значит.

— Но после революционной разрухи были созданы учебные заведения, которые подарили миру десятки нобелевских лауреатов. В теорию пассионарности вполне укладывается.

— А знаете, почему это произошло тогда? Потому что пришла новая кровь. Обновление. В ленинградской газете «Смена» я занимался трудными подростками. И однажды беседовал с одним социологом. Речь шла о том, что в ПТУ набирали народ из разных областей, и ребята оставались в городе, вроде как бы понижая средний уровень его культуры. И он мне сказал любопытнейшую вещь: человек, в 14 лет решившийся уехать в незнакомый город, сначала будет сильно отставать от городских, но лишь до поры.

Этот поступок — переезд, самостоятельность — мотивирует, и в итоге из таких людей и вырастает элита; правда, речь шла об элите рабочего класса. Примерно так было и с Америкой — вспомните, кто туда переезжал из Европы, в основном энергичные бандиты! После революции огромную роль сыграла и моральная атмосфера в стране, и новые идеалы, все эти рабфаки, война с неграмотностью. Все это вместе принесло свои плоды. Я вот против ЕГЭ. Но все же эта система дает возможность условному «мальчику из Уржума» поступить и получать высшее образование. Иначе бы в институтах учились лишь дети богатых родителей, а живущий в некоей дыре об этом и не мечтал.

— Вы точно не катастрофист! Но сами при этом говорите, что побеждает бейсик.

— Вы знаете, когда я служил в армии, под Москвой, я случайно узнал, что издали Бориса Пастернака. Я предпринял все, чтобы издание добыть: накопил на книгу деньги, потом узнал, что ее нет в Москве, но она есть в Клину, во время увольнения сгонял за 100 километров и купил ее. Как думаете, прочел я эту книгу или нет?

— Вне всякого сомнения — да.

— Верно, потому что она была добыта с трудом. А к стоящим на полке книгам рука молодого поколения не тянется. Часть наших проблем — от этого упрощения жизни. Все легко! Возьмите тот же интернет: зачем учиться, если можно в поисковике набрать и узнать, что такое трансцендентальность.

Режиссер Кубрик? Набираем и читаем. И тут же забываем. Никакого труда души. Помните: «Душа сбылась…»? А тут душа не сбылась. Все вскользь, мимо. Проще купить легкий детектив или «50 оттенков серого», чем нечто серьезное. Отсюда продолжение цепочки от «многа букафф», «вау» и Эллочки- людоедки.

— Условной Эллочке уже век. Она в самом соку, прекрасно себя чувствует. Это правда.

— Беда в том, что эти условные Эллочки поступают в педагогический. Худо-бедно оканчивают его, идут в школы — учить детей. Воспитанные ими становятся врачами, физиками, лириками... Они ничего не знают, кроме кнопки на компьютере, где один клик — и все станет известно. Раньше ПТУ готовили грамотных работяг. Но потеряли мы профтехобразование-то! Не знаю, как это исправлять, но, по-моему, надо и ПТУ возвращать в прежнем количестве, и программу «Долой неграмотность»...

Помните, как Луначарский ответил на вопрос, какой вуз нужно окончить, чтобы стать интеллигентом? «Любой. Но окончить его нужно и вашему отцу, и деду». Семейная культура нужна. Если что-то и дает надежду, то это. У Оруэлла же можно найти такой пассаж. Я упоминал его в своей диссертации об антиутопиях. Уинстон стоит у окна и видит бабу, которая вешает на веревке белье и поет при этом! В этой жуткой атмосфере! Оруэлл пишет, что нужно надеяться на «пролов» — на простых людей. Которые вещи называют своими именами, для которых воздух — это воздух, цветы — цветы, и так далее.

Фото: Алексей Орлов / Вечерняя Москва

— Вы сказали об интеллигенции... Мне кажется, Оруэлл относился к ней не очень хорошо.

— Он ее ненавидел! Он считал, и был прав, что интеллектуалы... — это те люди, которые первыми придут и будут проповедовать фашизм. Они сначала выдумывают свою правду, а затем возводят ее в абсолют и активно всем навязывают. Не фашизм ли это, если подумать? Об этом писал и Бердяев. А уж как интеллигенцию называл Ленин — и вспоминать не стоит.

— А почему наша культура, которую справедливо считают великой, легко впитывает все наносное?

— Так везде. Уверяю, то же самое во Франции, в Англии, в Америке. Это общий мировой процесс, причем, думаю, успешно регулируемый и претворяемый. Хозяевами жизни становится не золотой миллиард, а золотой миллион. Конечно, мир развивается по своим законам, но Оруэлл предчувствовал многое. Например, он говорил: «Быть честным и остаться в живых — невозможно». Если вдуматься, сильно сказано.

— В России довольно сильная философская школа. Почему мы не ищем пророка в своем отечестве?

— Русская философия своеобразна. Как остроумно замечал Василий Розанов, если западная философия задается вопросом, кого бы мне выпороть, то русская — кто бы меня выпорол. И построена она в основном на христианстве. Западная же занималась более сущностными вещами, и в этом смысле для той же молодежи более привлекательна. Поэтому им интереснее читать какого-нибудь Ясперса или Фукуяму.

— Вернусь к книгам. Ныне есть возможность издавать что хочешь, за свой счет...

— Ох. У нас по статистике 90 процентов населения пишет стихи. Дед Брюсова, пробковый магнат Бакулин, писал басни, издал их за свой счет и был уверен, что ему, как Крылову, поставят памятник. Что издают — оставим в стороне. Проблема в том, что всегда в любом издательстве существовал великолепный класс редакторов. Вспомните хотя бы Лидию Чуковскую! Редактор не только правил, он говорил о композиции текста, оценивал его профессиональным взглядом. Таких редакторов сегодня остались единицы. Вымирают они с концами, как класс!

Да, сегодня любой написавший 25 стихов, беспомощных, графоманских, идет их и издает. И если нашелся спонсор, книга появляется на прилавке и человек бьет себя кулаком в грудь: Я — поэт! Писатель! Почему так? Нет критериев! Книг в итоге — море, и в нем изредка попадаются книги-жемчужины. Это одна из трагедий сегодняшнего дня, но главное — мы потеряли и не воспитываем редакторов, тех людей, которых побаивались даже классики.

— Но в прежние времена присутствовала цензура…

— О, это была страшно интересная вещь! Цензоры были акулами, конечно. Того же Оруэлла не издавали, он был запрещен. Для нашего ЦК его перевели черт-те как, чтобы кремлевские старцы имели представление о книге. Но цензура иногда была и полезна — ведь она исполняла отчасти функцию редактора. Сегодня ее вроде как нет, но появилось, на мой взгляд, гораздо более худшее явление. Это цензура Близкого Круга, то есть узкого круга сообщников. Она распространяется на, скажем так, референтные группы, кланы людей схожих взглядов.

Вот одна известная журналистка-либерал всегда пишет так, чтобы это понравилось ее приверженцам. Она не может позволить себе похвалить того, кого не хвалит ее окружение, и не может обругать того, кого оно хвалит. Она в тисках. В этих же тисках находится противоположный лагерь, провластный. Так же дела обстоят в литературе. Достоевский как говорил? Всякий либерал, задумывая статью, думает: а либерально ли будет? Для меня это самое страшное: писать в тисках взглядов какого-либо лагеря.

— Поэтому вы и укрылись в любимом Серебряном веке?

— Не укрывался! Просто, как сказал кто-то из великих, если найти то дело, в которое ты влюбишься, то больше ни дня не будешь работать. Адреса Серебряного века и его лица — то, во что я влюблен.

ДОСЬЕ

Вячеслав Михайлович Недошивин (род. 6 июня 1945, Ленинград, СССР) — литературовед, писатель, сценарист, журналист. Окончил факультет журналистики Ленинградского госуниверситета в 1972 году. С 1968 по 1977 год работал в газете «Смена», затем пять лет в газете «Комсомольская правда», был членом редколлегии, редактором отдела морали и права.

С 1985 по 1991 годы преподавал в Академии общественных наук при ЦК КПСС (кафедра теории и истории культуры), два года работал советником и пресссекретарем первого вице-премьера Правительства РФ, Госсекретаря РФ Геннадия Бурбулиса. С марта 1993 года — генеральный директор консультационного агентства по связям с общественностью Alter Ego. Лауреат премии Союза писателей Москвы «Венец» за книгу «Джордж Оруэлл. Неприступная душа», написанную в 2019 году.

* Включен в реестр физических лиц, выполняющих функции иностранного агента.