Главное
Путешествуем ВМесте
Карта событий
Смотреть карту
Приметы и советы

Автор

Герман Арутюнов
Кружева фанерные
Построить дом, посадить дерево, вырастить ребенка – это все по-прежнему ценится нами, но этим и уравнивает с другими. А если хочется что-то не для жизни, а для души?  ПРО СЕБЯ он говорит так: «Я почему-то считаюсь не народным мастером. Да, не народным». И улыбается. То есть сам-то уверен, что мастер он уже народный, раз сам из народа и вещи, выходящие из-под его рук, народ охотно раскупает. Но лукавство – такая же исконно русская черта, как простодушие и скромность. Конечно, любому мастеру хочется быть признанным. Но когда на пути к этому признанию нагорожены всякие препятствия, в нем возникает протест. Выражается он иногда в юморе, в лукавстве. А в творчестве в большинстве случаев только идет на пользу. Бывшему литейщику, кандидату наук Валерию Кашинцеву, во всяком случае, не мешает. Будучи на пенсии, занимается он хозяйством (все-таки дом, сад, огород, козы). При этом еще и делает он потихонечку свои чудесные светильники и радуется жизни. Творчество, как ни говорите, это опора, особенно для мужчины. Построить дом, посадить дерево, вырастить ребенка – это все по-прежнему ценится нами, но этим и уравнивает с другими. А если хочется что-то не для жизни, а для души? Увлечение всегда возникает с какой-то мелочи. Как-то Валерий Николаевич был на дне рождения у знакомой и увидел, как один из гостей подарил хозяйке тарелочку. Необычную. По всей поверхности шли деревянные кружева, причем без конца и без начала. Своего рода загадка, как китайские шары, один в другом. Имея технический ум, не мог он не заинтересоваться – захотелось понять, как же это сделано. А когда понял, удивился, настолько все просто оказалось. Судите сами, берется круг тонкой фанеры и изнутри лобзиком из него выпиливается, как бы ромашкой, круг поменьше. Оставшийся ободок не выбрасывается. Из выпиленной «ромашки» точно так же выпиливается другая, поменьше, и снова ободок остается. И так далее, пока весь фанерный круг на ромашки-ободки не истратится. Затем все выпиленные круги просто наклеиваются друг на друга со смещением на несколько миллиметров – получается та самая тарелка. И тут у Кашинцева пошли свои мысли. А что если повернуть эту тарелку вниз головой? Это уже абажур! А если приделать к нему шейку – будет люстра. А повернуть ее снова вниз головой – получается ваза для конфет или варенья. Начал делать все, что приходило в голову, и увлекся, потому что получалось. К тому же каждый вариант рождал новые идеи: повернуть светильник горизонтально или вертикально, сделать его четырех-, шести-, восьмиугольным… И технологии ведь почти никакой, как он сам говорит. Выпиливай, зачищай наждачной бумагой, приклеивай диски клеем ПВА, потом покрывай все лаком. Вся премудрость. Правда, по затраченным усилиям трудоемко. Даже лобзик пришлось сконструировать особый, чтобы меньше уставать. С виду человек часами пилит и пилит фанеру – как говорит сам мастер, «если б это делать подневольно, бессмысленный адский труд…» Зачастую три-четыре часа в день лобзик из рук не выпускает, а бросить невозможно, настолько затягивает. Пробовал на электролобзик перейти, да пришлось отказаться – слишком рвет он фанеру с изнанки, вручную-то чище выходит. И если б не увлекало это его, ни за что бы столько времени не тратил. Все-таки хозяйство на нем. Но притягивают его эти фанерные кружева, узорочье это фанерное. Неинтересно повторяться, на поток работать. Хочется каждую вещь сделать по-новому, что-то добавить. Кстати, спорная, но любопытная мысль: может быть, именно этот однообразный ручной труд, как древний ритуал высекания огня, как раз и стимулирует его фантазию?! Нечто аналогичное тому, как сказительница рассказывает сказки под жужжанье своего веретена… [b]фото автора[/b]
Общество
Поговорим в движении, родная?
Когда смотришь на них, возникает знакомое волнение, как будто стоишь перед картиной эпохи Возрождения... Небольшой танцевальный зал, его высвеченное прожекторами пространство, так что танцующие оказываются как бы в золоченой раме. Они в традиционных костюмах того времени: на дамах – роскошно орнаментированные платья до пят, на талии перехваченные ажурными поясами; мужчины – в обтягивающих трико, изысканных камзолах, коротких «дуэльных» плащах и мягких бархатных беретах. Так выглядят танцы эпохи Возрождения, которые предстали такими, как их танцевали в то время, в XV–XVI веках. А поставила их на сцене московского музея-усадьбы «Останкино» хореограф, балетмейстер Большого театра Наталия Кайдановская. Ее программы – часть традиционных летних вечеров старинной музыки в театральном зале Шереметьевского дворца. Отрадно то, что в залах бывших дворянских усадеб вновь звучит старинная музыка, донося до нас вместе с впечатлениями от интерьера и предметов быта отзвуки других времен, другой культуры. Зная Библию и слушая хорал, мы глубже переживаем то, о чем поют певцы. Почему же мы не знаем азбуку и смысл старинных танцев? Как ни странно, даже профессиональные хореографы, ставя танцы к историческим фильмам, больше полагаются на свою интуицию и воображение, поскольку переводов трактатов по старинным танцам у нас нет, по крайней мере не было до тех пор, пока за них не взялась Кайдановская. – Первый трактат Туано Арбо «Оркезография» 1588 года, – рассказывает она, – мне дали мои друзья-музыканты. Хотели увидеть, как выглядят те танцы, которые они играют. Позже другие трактаты я нашла в библиотеках Москвы и Санкт-Петербурга. Там описан каждый шаг, каждый жест, каждый поворот головы. Например, у Фабрицио Карозо целая глава посвящена тому, как надо снимать и надевать во время танца берет. Или в описании танца куранты у Арбо есть такие ремарки: мужчина подтягивает чулок, поправляет блузу и идет просить прошения у дамы. А в танце гальярда кавалер «теряет» даму, потом ее «ищет»... А гавот, например, танцевался так: все вставали в круг, а посередине – какой-нибудь мужчина. Потом он выбирал женщину из круга, целовал ее, и уже она вставала в круг. [b]– Вы перевели трактаты, а что было дальше?[/b] – Стала репетировать со студентами балетмейстерского факультета ГИТИСа. На первых занятиях они были немного зажаты, смотрели в пол, им казалось, что старинные танцы надо исполнять медленно, с опущенными глазами. Но углубление в трактаты показало, что наряду с серьезными есть веселые танцы с прыжками, кружениями, играми, которые как раз больше соответствуют эстетике Возрождения. [b]– Вы ставите классические танцы, то есть отражающие свое время, как, скажем, отражают галантный XVIII век картины Антуана Ватто. То есть каждый танец мог бы служить своего рода путеводителем по эпохе. Может быть, есть смысл рассказывать о каждом танце перед его исполнением?[/b] – В «Останкине» на Шереметьевских вечерах сотрудник музея иногда дает пояснения по старинным инструментам, исполняемой музыке и танцам. Танцы действительно отражают состояние общества и со временем видоизменяются. Например, аллеманда (старинный немецкий танец), хороводный танец, приблизительно с 1575 года получивший развитие в Германии и отличавшийся от устаревшей тогда паванны (pavane) простой ритмикой в народном духе, во времена И. С. Баха почти так же устарела, как торжественная павана во времена Г. Шайна (1586–1630). Сарабанда (старинный испанский танец) в XVI веке тоже был медленным, плавным и торжественным, в XVII веке стал достаточно быстрым, а еще через столетие приобрел трагический оттенок. Куранта (старинный французский танец), наоборот, в XVI веке была быстрой, в XVII стала более спокойной, а в XVIII ее уже считали старомодной, как и аллеманду, более популярным стал гавот. Мы даже собирались сделать с Александром Суэтиным, руководителем ансамбля «Орфорион», отдельную программу «Время сквозь призму одного танца». [b]– Жаль, что у нас до сих пор нет театра танцев, который и был бы окном в историю: в Древний Египет, Древнюю Грецию, Древний Рим, Средневековье, эпоху Возрождения, век Просвещения. Музыка отражает эпоху как зеркало, но танец может сделать это зеркало еще более отчетливым. Неужели вас не посещала мысль создать такой театр?[/b] – Конечно, была такая мысль. Но где взять деньги, где найти директора? Такой театр требует роскошных декораций и костюмов, нужны танцоры. А артисты Большого театра, с которыми я репетирую, очень заняты: утром у них репетиции, вечером спектакли. У многих еще и семьи. Те, кто приходит, это энтузиасты, работают из любви… Что ценного в том, что Наталья Кайдановская возрождает старинные танцы? Скептик скажет: «Эка невидаль – единичное воссоздание забытых изысканных аристократических движений, жестов, поз...» Но есть и другая точка зрения, высказанная зрителем, пожилым преподавателем предмета «Мировая культура», в одном из частных лицеев, с которым мы разговорились в зале после программы. – Это ни много ни мало возрождение духовности, – сказал он, – потому что красота и изящество, внимание и бережность к человеку не могут войти в память тела, не пройдя через сердце, не став частью души. Только словами тут ничего не сделаешь. А как вы думаете, почему новые русские посылают своих детей учиться в старую Европу? Чтобы они, помимо престижных профессий, получили там представление о хороших манерах, которые у нас, к сожалению, под давлением информации вытесняются из образования и воспитания. Если мужчина забывает, как он должен вести себя по отношению к женщине, а она не знает, как вести себя с мужчиной, напоминая ему о том, что он мужчина, их отношения становятся безличностными и бесполыми, что сейчас и происходит. Отсюда термин «унисекс» – бесполость, от которой уже начинают лечить людей психологи. Потому что счастье – это не только творчество, но и гармония взаимоотношений. Вот на какие мысли наводят старинные танцы, возрожденные Наталией Кайдановской на сцене Шереметьевского дворца в «Останкине». Действительно, такие танцы – непреходящая ценность, потому что человечество состоит всего-то из мужчины и женщины. И именно мужское и женское начала вытесняются в наше время специальностями, социальными ролями, политическими статусами. Мы это чувствуем, поэтому неосознанно возрождаем рыцарские турниры и клубы средневековой культуры. С другой стороны, танцы Средневековья и Возрождения были не только азбукой отношений между мужчиной и женщиной, изучение которой просто развивало, но и игрой, в которой каждый из партнеров примеривал на себя ту или иную роль. Своего рода развитие гибкости ума, возможность в танце примеривать на себя социальные роли. Наконец, все старинные танцы (аллеманда, куранта, сарабанда и жига) со временем стали музыкальными кирпичиками нового жанра – сюиты XVIII века, стали частью нового языка, который нам еще предстоит расшифровывать. Любую французскую сюиту Баха теперь можно ставить в театре в виде маленьких пьес-танцев, и каждая, в зависимости от видения режиссера, будет иметь свое лицо. Кайдановская возрождает старинный танец, открывая целый забытый мир, язык тела, а главное – куртуазный танцевальный диалог между мужчиной и женщиной, который, как картину, можно заключить в раму и любоваться, чтобы не забывать. Низкий ей за это поклон. [b] фото автора[/b]
Общество
Лунных дел мастер
В его работах есть своя загадка. В них каждый может увидеть что-то знакомое. Так и я, взглянув на его горельеф «Край вечности», подумал, что где-то уже это видел, кажется, у итальянского гения Джотто, на какой-то его фреске. И точно, открыв дома альбом Джотто, нашел похожее дерево на фреске «Святой Франциск, проповедующий птицам». Точнее, похожим было не дерево, а нечто неуловимое: общий фон или даже общий дух картины. Хотя, кажется, какая связь между нашим современником, резчиком по дереву Владимиром Цепкиным, живущим в России, в Москве, в XXI веке, и художником раннего Возрождения Джотто ди Бондоне, жившим в Италии, во Флоренции, 700 лет назад? [b] Воспарить духом[/b] Да и резчик по дереву Владимир не профессиональный. Все мальчишки в детстве что-то вырезают из дерева, потом бросают. 0н не бросил. Хотя жизнь так сложилась, что стал юристом, 20 лет работал в МВД. А в 1992 году вышел на пенсию и решил целиком посвятить себя творчеству. Почему? – Я родился в Царицыне, – рассказывает он, – где творил великий наш зодчий Василий Баженов. Это уникальное место, каждому художнику дающее пищу для размышлений. Фантастические ландшафты, великолепная баженовская архитектура… Баженов есть Баженов, он так вписывал каждое свое строение в пейзаж, что тот обретал язык. Ведь природа, чтобы мы увидели ее соразмерность и гармонию, должна открыться глазу в необычном ракурсе. Надо только увидеть это баженовское видение, найти такую точку, с которой можно посмотреть его глазами. К сожалению, в Царицыне что-то уже исчезает и такую точку найти все труднее. Поэтому многое мне хочется сохранить. А чего-то уже нет, разрушено, исчезло… И тогда начинаешь достраивать это в своем сознании и переносишь на дерево. Есть у меня такая работа – «Виадук», – продолжает Владимир. – Я целый год бродил вокруг этого места с фотоаппаратом, пытался снять. Но никак нужный образ не находится – зимой не пройдешь, потому что глубокий снег, летом – потому что уже все заросло. И тогда мне приснился сон, будто нашел я такой ракурс, только смотрю с него уже как бы не я, а мой дух, который охватывает все. То есть нет такого места в природе, но его можно создать в своем воображении. И я это сделал. У меня была мечта... В центре царицынского луга стоит огромная сосна, которую, как говорит легенда, посадила сама Екатерина II. Там же Оперный дом и Виноградные ворота. Все – рядом: это здесь, это – тут, а то – там. Казалось бы, раз ты фотограф, художник, бери и выстраивай, вписывай. А я не могу – тогда Оперный дом и сосну будет видно, а Виноградные ворота – уже нет. Знакомый искусствовед советует: а ты разверни. Не могу – будет нереально. Ломаю голову, как это сделать. Пока решения не вижу. Но найду. Мастер рассказывает, и мне передается eго завороженность возвышенной целью – повторить за природой и Баженовым акт творения гармонии. Впрочем, почему только повторить? Бери выше, он и сам уже творит новое пространство, в котором, как в магическом кристалле, мир предстает в своем законченном (а потому и миниатюрном) виде, голографически отражает всю прелесть, сложность и трагичность бытия. Тогда-то и возникает магия узнаваемости, охватывающая каждого, кто смотрит его работы. Оказывается, чтобы эта магия возникла, нужно многое. Не только выстроенность образов и нужный ракурс, о которых говорит сам художник. Тут важны и материал, и символы, и форма, и своя палитра. У Цепкина все эти компоненты уникальны, обоснованны и работают, как говорят, «на вечность». [b] Скажи, осина…[/b] Например, материал. Говорят, что художник максимально проявляет себя в материале, когда между ними возникает диалог. А это возможно, когда материал близок к характеру художника. Цепкин режет по осине, мягкой, как липа, но единствененной из всех деревьев имеющей белоснежный цвет... – своего рода чистый лист бумаги. Когда есть что сказать и когда ты, научившись схватывать верный тон, привыкаешь к точности, это именно то, что нужно. С другой стороны, осина непроста. В ней живет дух противоречия, как и в самом художнике. Вот почему на осиновый кол сажали, его забивали в труп колдуна, чтоб не ожил – считалось, что только им можно убить оборотня. Есть поверье, что именно на осине повесился Иуда. И в то же время осиновым лемехом на Руси крыли церкви, испокон веков из осины делали лечебные плашки и обереги. Это говорит о том, что у осины широчайшая духовная палитра, как и у слова, которым можно и убить, и вернуть к жизни. – Конечно, – соглашается Владимир Анатольевич, – когда выбор материала не случаен, со временем с ним возникает диалог. Но замечаешь это, только работая с чем-то другим. Недавно, например, я резал по онегри – африканскому ореху. Так вот, когда после него вновь взялся за осину, это была такая радость, такая легкость! То – чужое, а это – родное, привычное, сплошное удовольствие. Нравится мне и то, что осина – материал чистый, как родниковая вода, в которой и микробы не заводятся. Поэтому, наверное, режут из нее ложки и строят колодцы. Она не гниет. Зато и требует, и слабостей не прощает! Общение с материалом, как с человеком, если многого от тебя требует, то потом много и дает. Изучая осину, Цепкин со временем открыл, что совсем другая энергетика возникает на «косых срезах». Работать здесь труднее. Дерево приходится почти «уговариварить». Но, поддаваясь, оно начинает само вести за собой. И тут движение резца можно сравнить с движением форели навстречу быстрому потоку горной реки или полету птицы, ловящей встречные потоки воздуха. Выбросы энергии, рождаемые единоборством на грани жизни и смерти! Зато именно такая энергия позволяет сжать мир в овал образа и удерживать клокочущие в нем страсти и противоречия. [b]С руками вечность говорит[/b] Свою роль играют и символы. Они используются, когда художник мыслит философски, поднимает не сиюминутные темы, a вечные, вплоть до смысла жизни. У Цепкина философский склад ума притягивает нужные знания. Однажды он увидел по телевизору передачу о китайском мистицизме ХVI века с его символами: вода – это движение, камень – вечность, а дерево – символ жизни со склонившимся к нему человеком. – С тех пор, – рассказывает он, – я стал сравнивать человека с образом дерева, почти отождествлять. Люди и деревья такие разные и в то же время так похожи... внешним видом, цикличностью своей жизни, отношением к пространству, диалогом с ним. Я родился в Царицыне, меня с детства окружали деревья, мне было что сравнивать. Иногда я вижу, как в парке дерево стоит в таком изящном изгибе, что, если б так встал человек, ни один бы художник не прошел мимо. А упавшее дерево… Люди идут, перешагивают и не замечают, что тут скрыта своя трагедия. Когда она открывается через символ, это действует сильнее. Искусство потому и действует на нас, что жизнь дается не напрямую, а иносказательно, символически. Вот почему иногда через дерево я показываю человека с разной судьбой. Например, работа «Свиль», где дерево закручено по оси, как это бывает с нами, когда жизнь крутит и ломает... [b]Гармония объема[/b] Не случайна и форма, в которой художник воплощает свои замыслы. Это горельеф (от французского – «высокий рельеф»), редкий вид скульптуры, в котором выпуклое изображение выступает над поверхностью более чем на половину объема. Чаще встречается барельеф (от французского – «низкий рельеф»), когда выпуклое изображение выступает над фоном менее половины объема. Но Цепкину ближе именно горельеф. Хотя на косых осиновых срезах его вырезать и труднее, и рискованнее – неверное движение, и вся работа может быть испорчена. Зато горельеф позволяет полнее выразить гармонию объема, которая через царицынские образы природы и баженовской архитектуры с детства вошла в сознание художника, стала призмой, сквозь которую он смотрит на мир. – Когда идешь по Ленинскому проспекту, – говорит он, – то видишь много помпезных зданий с барельефами на фронтонах. И вот когда смотришь в анфас, вроде все нормально и красиво, а в профиль – полнейшая диспропорция. Мне это неприятно. Так и хочется исправить, довести до совершенства, чтобы под любым углом это смотрелось... [b]Языком Селены[/b] И, наконец, палитра. Все горельефы Цепкина темной тонировки с коричневым или зеленоватым фоном, похожи на фотографии, сделанные ночью при лунном свете. Может быть, потому, что ночью луна располагает к размышлению, к высоким мыслям, которые не терпят суеты и многоцветья. – Мне иногда говорят, – поясняет художник, – а ты подкрась, чтобы хвоя была зеленой, ствол – коричневым, запусти светлый горизонт. Но у меня другое. При скудности цвета мы иначе мыслим, переключаемся на другое восприятие, оказываемся как бы в ином измерении. И лунный свет, он хоть и призрачен, но предельно ясен, он высвечивает то, что истинно прекрасно. И в то же время прячет в тень несовершенство… Вот, оказывается, чем еще привлекает Цепкина осина – при определенной обработке она приобретает серебристый оттенок, имитирующий лунный свет! В итоге зритель, глядя на его работы, невольно погружается в детское состояние ожидания прекрасного – перед ним тайна, слабо мерцающая из «Храма богини Цереры», затаившаяся в горном озере на «Краю вечности» или растворенная в золотой непрерывности «Мгновения». Как легко это узнается! Ведь нечто подобное каждый из нас видел в детстве и запомнил на всю жизнь.
Общество
Музыка… из клубка ниток
У этой солнечной картины и не захочешь, а остановишься. Диковинный цветок, растущий на волшебном дереве, рассыпается на множество лепестков, образующих светящийся круг. Этот круг из лепестков как будто вращается вокруг дерева, лепестки светятся и даже, кажется, поют. Нежно оберегает это пение листва других деревьев, склоняющихся к поющему дереву сверху, справа и слева. А снизу – танцующие травы.А когда опускаешь глаза и видишь название картины – «Нежность», то задумываешься о том, что нежность может быть не только камерной, от человека к человеку, но и вселенской, когда все в мире пронизано нежностью. Прообраз чудесного будущего, если верить, что все стремится к совершенству. И эта вселенская нежность передана красками, причем необычными – шерстяными.Конечно, шерстяные здесь не краски, а нитки: вискоза, ангор, мулине. Из них и вышиты картина «Нежность» и другие работы художника Юрия Овсепяна. Необычность работ в том, что они не плоские, а объемные, что еще больше подчеркивает теплоту и мягкость шерсти.Автор – не профессиональный художник, а… инженер-механик по холодильным установкам. В Ереване окончил Политехнический институт, проектировал тепловые сети, различное оборудование. Сейчас живет и работает в Москве.Кстати, инженерное образование легко просматривается в некоторых картинах Овсепяна – линии, плоскости, сложные конструкции.Например, картина «Моя судьба». Здесь жизненный путь представлен как инженерное сооружение с важными узлами и несущими линиями, отражение поступков и намерений в виде переплетения цветных фигур и объемов, находящихся друг с другом в одной живой цепи.Конструкция, но мягкая, обтекаемая, не травмирующая душу. Так ведь и в природе: все жесткое упаковано в мягкое, все острое скрыто биологическими формами. Даже горы, издалека кажущиеся острыми как иглы, вблизи оказываются округлыми. И только ураган, разрушая, обнажает жесткость структуры, и мы вдруг видим такое, что наша психика может не вынести.Искусство, уподобляясь урагану, тоже может разрушать и обнажать. Но может и, следуя нежности природы, смягчать и сглаживать. Так рождается красота. В той же картине «Моя судьба» Овсепян предлагает посмотреть на жизнь не как на цепь преодолений и препятствий, а как на причудливый узор на ткани бытия. Посмотришь и задумаешься: а в самом деле, не является ли жизнь каждого из нас таким узором на общем гигантском полотне человечества? Такая картина предлагает зрителю задуматься над тем, как выглядит узор его жизни, обогатит ли он земную палитру, внесет ли хоть что-то во вселенскую гармонию...Мы говорим – «творчество», но где его истоки? Почему одни творят, будучи инженерами, а другие и в художниках прозябают? Инженерную мысль Юрий перенял, наверное, от деда, который всю жизнь что-то мастерил.Например, в годы, когда с детскими игрушками была проблема, из чугунных листов сам делал паровозики, вагончики.Главное для ребенка пример, а не слова. Что-то все время шила бабушка. Воротнички, салфеточки и другие мелочи вышивала мама. То есть в доме всегда были нитки, самые разные; на катушках, на бобинах, в клубках и мотках. Их можно было не только рассматривать, но и трогать руками. А тактильные ощущения, как говорят физиологи, формируют мозг и память.Конечно, шить с детства он не мог просто из самолюбия – мальчишка все-таки. Но рисовал, лепил, что-то вырезал из дерева постоянно. Правда, серьезно его творческий потенциал проявился только в 1978-м, когда ему было уже 30 лет. Прочитал в газете о том, что какой-то англичанин сделал из спичек макет Эйфелевой башни, и загорелся: англичанин может, а я? И сделал, в масштабе 1:500. Всем нравилось, а ему нет – чистота работы его не устраивала, любительский уровень. Второй макет (в масштабе 1:400) делал уже более тщательно: из каждой коробки спичек выбирал по 2–4, по размеру, по цвету, даже по срезу и каждую обтесывал наждачной бумагой.Потому что уже знал: хоть где-то небольшой скос – и все пойдет криво. Из 72 тысяч спичек для макета отобрал 6 тысяч. И если на сборку первого макета ушло три месяца, то теперь – семь. Бесполезный труд? Вовсе нет, это и для души, и для жизни, ведь наше терпение складывается из пауз между ударами сердца.Но этот первый творческий успех был важен и для опыта. Семь месяцев горения научили его жить в этом режиме, знать, как проживать его этапы. Ведь так был увлечен, что почти не ел, спал урывками, рвался с работы, то есть жил своей башней. Не давал себе отдыха. Каждый день сидел до изнеможения – боялся: уйдет вдохновение (его же раньше не было!) и больше не вернется. Зато по этой работе он понял, на что способен. Понял: могу! Это очень важно – понять, что ты можешь. Так рождается в нас Творец. А потом уже сам будешь искать повод проявить себя.Как-то, а было это в начале восьмидесятых, соседка подарила его жене Анне иголку для нетканых гобеленов. Та попросила: «Юр, нарисуй что-нибудь, а я поработаю иглой». И он нарисовал львенка из мультфильма, а жена вышила рисунок.Картинку повесили на стенку. Но сами вначале не поняли, есть ли в этом что-нибудь стоящее. Зато гостям (родственникам, друзьям, соседям) львенок понравился. Причем даже не столько рисунок, сколько то, что картина – шерстяная, приятная на глаз и на ощупь. Все отмечали, что она добавляет жилью мягкости и уюта.Потом было еще несколько совместных с Анной шерстяных картинок-этюдов, которые он дарил всем, кому они нравились. Но когда жена рожала их дочку Сону, от гобеленов отошла – переключилась на ребенка. Вспомнили про картины, дарящие уют, несколько лет спустя, когда переехали из Еревана в Москву. На новом месте всегда на первых порах неуютно, непривычно, не хватает тепла. И Юрий решил уже попробовать самостоятельно сделать картину из шерстяных ниток. Это теперь у него мечта – сотворить композиционно сложное панно «Россия – Армения», символически выразив суть обеих культур. А тогда идеи были простейшие… Здесь, в Москве, ведь тоже было много друзей и знакомых, которым приятно было дарить то, что они не купят в магазине.А когда взял в руки иголку, почувствовал в себе тот же кураж, который был в процессе работы над макетом Эйфелевой башни. Значит, это точно было его дело, то, что ему близко, необходимо для проявления накапливавшегося все эти годы творческого потенциала.И буквально с первых же шагов пришла мысль об объеме. Он знал, что когда опытные ковроделы хотят сделать ямочку или затемнение, то ножницами чуть подрезают нитки в нужных местах. Вначале он тоже стал подрезать.А тут вдруг как осенило: ведь регулировать подъемы или спады поверхности можно иголкой, просто оставляя снаружи более короткие или более длинные шерстяные петельки. Вроде бы элементарно, но раньше никому это не приходило в голову. Так вот и возникает новый стиль, а потом, если он угадан и совпадает с веяниями времени, может сложиться и традиция, Шерстяная живопись всегда смягчала нравы и быт.В Средние века на огромных пустых стенах замков и дворцов висели ковры, гася страсти и умиротворяя жесткость сердец. Современные дома уютнее средневековых замков, да и психика наша стала терпимее. Но пришла жесткость иного рода – деловая. Мы начинаем все больше жить умом, чем сердцем.В нашей жизни все меньше пауз. Во многих семьях уже нет бабушек и дедушек (живут отдельно и, как правило, работают) с их миром неспешности, позволяющим рассматривать жизнь, а не потреблять ее.Вокруг нас все больше техники, полезной, целевой и... съедающей ценность духовных факторов: созерцательность, деликатность, благородство, нежность, наивность.Хотя сами по себе эти ценности вечны – именно потому, что практически бесполезны.В этом смысле объемные шерстяные картины Юрия Овсепяна, может быть, именно сейчас нам особенно нужны, чтобы спасти наши души от ожесточения, от душевного вакуума, возникающего, когда мы выбрасываем из своей жизни все, что кажется нам бесполезным.Скажем, какая практическая польза от музыки? Да никакой. Ее ценность не измеришь ни в килограммах, ни в метрах, ни в джоулях. А мы от нее плачем или чувствуем себя счастливыми. То есть это область души. Но и все свои картины Юрий Овсепян создает в особом душевном состоянии, когда в нем самом звучит музыка. Так, например, появилась картина «Нежность».Дочка никак не могла уснуть, и он начал наигрывать на пианоле что-то успокаивающее. И вдруг почувствовал, что возникло что-то такое, чего раньше не было. И оно, это трудновыразимое, зазвучало. А потом он попробовал передать эти звуки ниткам. И родилась картина «Нежность».Некоторым кажется странным: мужчина и занимается (не по необходимости, а по увлечению!) таким вроде бы не мужским делом.– Но ведь и Создатель, – говорит Юрий Николаевич, – делал не только грубую работу (создавал небо, воду, землю), но и мелкую: листья, цветы, насекомых. Для Творца нет неинтересного или чужого, мужского или женского. Мужское начало он проявляет в мелком и мягком, а женское – в крупном и жестком. Это труднее, но и интереснее. Тонкая работа требует сосредоточенности, терпения, последовательности. Это уже как обряд, ритуал с паузами, повторами. И тогда вдруг начинаешь видеть в привычном то, что не видел раньше...Я слушаю художника и думаю о том, что ускорение нашей жизни, если что-то и дает, то многое и отнимает.Разве оценишь в движении, да еще на скорости, красоту цветка? А мы, живя все быстрее, стремимся к новой информации и новой красоте, лишая себя возможности разглядеть прекрасное в привычном, услышать музыку ветра, воды, земли. А творчество – это действительно ритуал, останавливающий нас в нашем губительном продирании через жизнь, открывающий нам другое зрение, другой слух. И тогда оказывается, что можно из всего извлечь музыку: из глины, из дерева, из шерсти...И еще увлечь этим своим открытием других. У Юрия Овсепяна уже есть ученицы, он сейчас регулярно ведет занятия в армянском посольстве. Некоторые его воспитанники уже участвуют в выставках. Учатся извлекать нежность из… шерсти.
Общество
Эксклюзивы
Вечерка ТВ
Приметы и советы
Проще, чем кажется
Мнения
Митрополит Калужский и Боровский Климент 
Митрополит Калужский и Боровский Климент 

Христос — Свет миру

Вячеслав Русаков
Вячеслав Русаков

Каждый день считался подвигом: 38 лет назад случилась чернобыльская катастрофа

Ольга Кузьмина  
Ольга Кузьмина  

Оно летит быстрее, чем хотелось бы: что надеть весной, чтобы не выглядеть идиотом

Никита Миронов
Никита Миронов

России не нужны никакие братья

Екатерина Рощина
Екатерина Рощина

Трудная судьба «снежинки»: психологи бьют тревогу из-за современных детей

Екатерина Скулкина
Екатерина Скулкина

У нас очень вкусно: что посмотреть в Йошкар-Оле

Александр Лосото
Александр Лосото

Сколько будут жить наши внуки

Все мнения
О проекте
Спецпроекты
images count Мосинжпроект- 65 Мосинжпроект- 65
▲
vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.