Мурнау, перекрестивший Дракулу

[b]Историки кино подсчитали, что граф Дракула, впервые явленный миру в романе Брема Стокера, был киногероем около шести тысяч раз. Но любой перечень экранных Дракул непременно начинается с шедевра немого кино, в котором его имя даже не упоминается: спустя десять лет после смерти Стокера, в 1922 году, наследники писателя отказали в правах на экранизацию малоизвестному немцу Фридриху Вильгельму Мурнау. Который все-таки снял фильм о карпатском кровососе, попросту заменив имя Дракулы на другое. Так появился «Носферату, симфония ужаса» – первый фильм о вампирах в истории кино.[/b]Мурнау было тогда уже тридцать четыре. Он успел окончить философский факультет Гейдельбергского университета и повоевать в Военно-воздушных войсках. Высокого роста, широкоплечий, обладавший утонченной арийской мужской красотой – такой образ рисуют письма его матери. Как многие образованные гуманитарии, он увлекся кинематографом, в котором тогда была очень востребована близкая ему романтическая тема.Мрачная готическая мистика имела успех у зрителей раннего немого кино. Так что карпатский замок в тумане, царство фантомов, таинственная книга о вампирах, то и дело попадающаяся на глаза главному герою фильма, и трагическая фигура графа-вурдалака, мечтающего о несбыточной смерти, сделали свое дело: после «Носферату» Мурнау стал знаменитым. Теперь можно было обратиться к любимым сюжетам. И он совершил крутой поворот, сняв «Последнего человека»: бытовую историю разжалованного старого швейцара, в которой сразу увидели образ поверженной, униженной и оскорбленной Германии.Баловень судьбы, овладевший секретами всех жанров, умеющий одинаково хорошо управляться и с мистикой, и с бытовщиной, придавать и тому и другому глубокий философский смысл – то есть преуспевающий мастеровитый ремесленник? Отнюдь нет. Современники, знавшие его близко, оставили нам совсем другой портрет художника. Хрупкий очкарик, привыкший зябко кутаться в тонкое пальто, постоянно прислушиваться к внутренним неврозам, замкнутый и нервный интеллигент, не в меру чувствительный и ранимый, предпочитавший женской любви мужскую. Позже его назовут «Кафкой кинематографа». И правда, в его образах – затерянные в горах замки, призрачные трактиры, охваченная экзистенциальным мистическим страхом деревня, горбун, безумно влюбленный в красавицу-плясунью, – явно есть что-то по-кафкиански сумрачное.В 1926 году, экранизировав уже немалое количество средневековых историй, Мурнау обратился к классической европейской литературе и снял два фильма, ныне один знаменитее другого: «Тартюф» по Мольеру и «Фауст» по Гете. Именно провал последнего побудил его поискать счастья в Америке.И случилось чудо. Как будто мощные лучи раннего голливудского солнца разогнали в душе субтильного романтика старинные готические туманы. В Голливуде Мурнау сразу же снял еще один шедевр – «Восход солнца». У этого фильма, одного из самых красивых в истории немого кино, счастливый конец.Все его американские фильмы залиты солнечным светом. В 1931 году он снимает на островах Полинезии «Табу» – историю о том, как молодой абориген-островитянин полюбил юную девушку, которую старый жрец приговорил к служению местным идолам. И это тоже один из шедевров режиссера.Весной 1931 года, почти сразу после окончания работы над «Табу», Мурнау погиб в автокатастрофе: автомобиль, в котором он ехал, перевернулся на калифорнийской дороге. И вот тут-то смерть сорокатрехлетнего режиссера, преуспевшего в Голливуде, смерть в самом расцвете сил, сразу напомнила о его пристрастии к мистике. Биографы Мурнау неизменно вспоминают о том, как астролог, в которых в Полинезии не было недостатка, предсказал ему незадолго до окончания съемок: причиной его смерти станет автомобиль. А местная гадалка предупредила: ему суждено возвратиться в Европу необыкновенным способом (тело Мурнау перевезли на родину на корабле).Но лишь одно установлено доподлинно. На съемках «Табу» Мурнау действительно был проклят. Его проклял старик-полинезиец, бунгало которого режиссер приказал перенести на древние кладбищенские земли, где, по местным поверьям, духи умерших предков беседуют с богами.«Он вознес немое кино на недосягаемую высоту», – сказал о Мурнау Чарльз Чаплин. «Чистый поэт экрана, философ-эстет кинематографа, одиниз гениев Великого немого», – вторят ему все киносправочники мира. Сегодня киновкусы проще и грубее, и романтический эстетизм, с которым Мурнау экранизировал поэтическую мистику старинных европейских легенд, востребован куда меньше, чем внешняя сторона его наследия. Но и в ней много захватывающе интересного. Да ведь и жизненный путь Мурнау не позволяет забыть, что он был не только романтическим мистиком и зорким реалистом, но еще и подлинным поэтом приключения, современником Брема Стокера и Георга Эверса.[b]На илл.:[i] Фридрих Вильгельм Мурнау. Середина 20-х годов.[/b][/i]