Владимир Маяковский: В моей смерте винить некого

А между тем человек сам сказал это о себе. С гордостью.

Зависит от того, чем гордишься, какими качествами. И еще от того, какие качества востребованы. Временем, событиями, группой лиц, большой или малой, с какой внутренне считаешься.

Он считался — с революцией. Он считал революцию самым важным событием не только жизни страны, но своей личной жизни.

Рассказывали, что один французский сенатор, услышав Маяковского в Колонном зале, заметил: «Надо показать эту пасть Парижу».

И это открыло Маяковскому границу еще до установления дипломатических отношений Советской России с Францией.

Был случай: некий хвастливый поэт распустил хвост, он, дескать, в Москве всего месяц, а от барышень нет отбою, сплошные овации на выступлениях, сотни записок — короче говоря, слава.

Шли в ранний час по Тверской, навстречу красногвардейский патруль, Маяковский обращается к ним: «Доброе утро, товарищи!» В ответ дружное: «Доброе утро, товарищ Маяковский». «Вот она, слава», — прищурился Владимир Владимирович.

О Маяковском фактически никто не смел сказать худого слова. Потому что на одном частном письме величайшая рука начертала: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей эпохи».

И это стало как печать, как клеймо, которых не отодрать, чтоб пробиться к живому.

«Заклеймил» поэта Сталин. Он оставил свою резолюцию на письме Лили Брик, обратившейся к вождю с жалобой, что человек, посвятивший себя революции, должным образом не увековечен. Вождь — увековечил.

Когда Маяковский застрелился, Лиля Брик в Москве отсутствовала. Позднее она писала: «Мысль о самоубийстве была хронической болезнью Маяковского, и, как каждая хроническая болезнь, она обострилась при неблагоприятных условиях... Всегдашние разговоры о самоубийстве. Это был террор».

«А сердце рвется к выстрелу, а горло бредит бритвою…» — это он, Маяковский.

«Напиши, пожалуйста! Я каждый день встаю с тоской: «Что Лиля?» Не забывай, что, кроме тебя, мне ничего не нужно и не интересно. Люблю тебя».

«Я тебя сейчас даже не люблю, а обожаю».

«Я все такой же твой щен, живу, только и думая о тебе, жду тебя и обожаю... Пиши, мой миленький, пиши, мой маленький, люби, мой любименький. Целую тебя 150 000 000 раз. Весь твой, ждущий тебя до смерти».

На каждом из писем вместо подписи или вместе с подписью — рисунок щенка, то вислоухого, покорного и грустного, то повеселее. Автопортрет Маяковского, рисованный и писанный им самим.

Его нет на предсмертном письме: «Всем. В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте.

Покойник этого ужасно не любил... Лиля — люби меня. Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская...» Лиля училась в гимназии, ей было тринадцать, когда там появился новый руководитель кружка политэкономии. Его звали Осип Брик. Через семь лет они обвенчаются. Осип Брик так и останется для нее на всю жизнь — руководителем.

Через три года произойдет ее встреча с Маяковским, после чего последуют пятнадцать лет их общей жизни. «Когда я сказала ему о том, что М. и я полюбили друг друга, все мы решили никогда не расставаться», — так коротко записала Лиля свое признание мужу в том, что теперь у них появился третий.

Маяковский начал как возмутитель спокойствия.

Знаменитая желтая кофта долго дразнила воображение биографов. На самом Через несколько лет он соберет свои блузы и отдаст старьевщику — понадобятся деньги на билет до Питера.

Он получит гроши, на билет их не хватит.

Сам большого размера, он все преувеличивал: любовь, ненависть, улицу, пролетарские достижения — возбуждаясь и поднимая голос до крика. «А если в партию сгрудились малые — сдайся, враг, замри и ляг! Партия — рука миллионопалая, сжатая в один громящий кулак», — проорал он после сдавленного личного: «Ведь если звезды зажигают — значит это кому-нибудь нужно!» От громадья лирики он радостно перешел к громадью ленинских планов переустройства не только страны, но и всей планеты, решив участвовать в этом как чернорабочий.

Потому пошел рисовать плакаты в «Окна РОСТА» (нечто вроде позднейших витрин ТАССа), писать стихи на злобу дня в газету «Комсомольская правда», выполняя то, что называлось социальным заказом.

«Несмотря на поэтическое улюлюканье, считаю нигде, кроме как в Моссельпроме, поэзией самой высокой квалификации», — упрямо настаивал Маяковский в автобиографии «Я сам». «Нигде, кроме как в Моссельпроме» — одна из самых примитивных его агиток.

Он был левша, но преодолел и это свое свойство: научился писать правой как левой.

«Вы любите молнию в небе, а я — в электрическом утюге», — задиристо объяснял он Пастернаку: певец нужных вещей — певцу ненужных. Впрочем, чужие талантливые стихи — Пушкина, Блока, того же Пастернака — любил часто больше своих.

Актриса Вероника Полонская вспоминала о страшных сценах между ними: «Я не помню М. ровным, спокойным. Или он был искрящийся, шумный, веселый... — или мрачный и тогда молчащий подряд несколько часов. Раздражался по самым пустым поводам. Сразу делался трудным и злым».

Дело шло к концу. Настаивая на праве и обязанности «наступать на горло собственной песне» ради исполнения общественного долга, он устроил в феврале 1930 года выставку своих достижений «20 лет работы Маяковского» — отчет перед Советской властью. Безымянная публика толпилась.

Никто из званых гостей с именем не пришел. Ни из коллег, ни из правительства.

Надоел? Разлюбили? До выстрела в висок оставалось полтора месяца.

После множества блестящих вечеров с остроумными ответами на записки, с перекрестьем зажигательных реплик, с громовым чтением стихов 9 апреля 1930 года — провальный вечер в Плехановском институте.

10 апреля сели играть в карты: Маяковский, Асеев, Полонская, Яншин.

Обычно Маяковский не переносил проигрыша.

Обижался как ребенок, бурно сопротивлялся.

В тот день был тих, проигрывал, не пытаясь переломить ход игры, ход судьбы.

Почему такая компания? Яншин — муж Полонской.

Маяковский умолял ее уйти от мужа, остаться с ним навсегда. О том же просил Татьяну Яковлеву в Париже. Полонская не оставляла мужа. За другого собралась замуж Яковлева. С Осей продолжала жить Лиля Брик.

Ощущать свою ненужность ни женщине, ни Советской власти такому огромному, отдававшему себя им до конца, — должно быть, непереносимо.

14 апреля было 1 апреля по старому стилю.

Один писатель расхохотался, услышав в тот день, что Маяковский застрелился.

Он решил, что это первоапрельская шутка.

Соседка вошла, наткнулась на лежащее тело, заметалась по комнате, увидела раскрытый редакционный билет номер 387, удостоверение сотрудника «Комсомольской правды», позвонила в «Комсомолку» — так это стало известно.

...Талантливый Юрий Карабчиевский, написав-пережив книгу о Маяковском, покончил с собой.