Алексей Варламов: Писатель должен оставлять в тексте «форточку»

На заседании был утвержден «короткий список» номинантов Патриаршей литературной премии за 2013 год. Этот список возглавил писатель Алексей Варламов. Его же с уверенностью называют самым реальным претендентом на эту премию.

Писатель и литературовед Алексей Варламов стал широко известен в середине 90-х после выхода его первого романа «Лох». Его повесть «Рождение» получила «Антибукер», а написанный им документальный роман «Алексей Толстой» сделал его лауреатом «Большой книги». Варламов обладает редким по нынешним временам писательским даром. Он как никто умеет в самых безысходных жизненных ситуациях дать надежду, показать свет. Поднять наши глаза от земли к небу.

- В этом литературном «соревновании» участвуют писатели, в чьих текстах так или иначе должна присутствовать тема веры. Алексей Николаевич, а что должно быть в книге, чтобы она для вас стала христианской?

- Любовь автора к своим героям, возвышение, а не унижение человеческого достоинства. Преодоление отчаяния. Есть писатель, которого я очень люблю, это Роман Сенчин, и он написал прекрасную книгу «Елтышивы». Это история жизни одной семьи, ее глава – бывший милиционер, который был уволен из органов за должностные преступления. Потеряв работу, поехал с семьей жить в свою родную деревню. И дальше автор показывает, как эта семья в деревне вымирает. И как вымирает деревня. Эта та злая, жесткая правда, которую должны знать мы, люди, живущие в России. Очень честная, замечательная книга. Но вот не могу назвать ее христианской. В ней нет форточки. Допустим у Достоевского в «Идиоте» тоже очень страшный финал: мертвое тело Настасьи Филипповны, сошедший с ума князь Мышкин и убийца Рогожин. Но в этой сцене как будто есть форточка, то есть высшее измерение, которое не отменяет того, что произошло на земле. А у Сенчина не то, что нет форточки, а он ее взял и специально заколотил. Страшные романы писал Достоевский, но они являются примером христианского миросозерцания. На какое бы дно ты ни опускался, ты всегда помнишь о высшем горнем свете, который есть, к примеру, в лагерной литературе Солженицына, Олега Волкова. У Шаламова есть жажда этой вертикали. А у Сенчина даже нет этой жажды.

- А вообще совместимы ли писательство и вера?

- Совместимы. Гоголь, Достоевский. Да и в 20 веке можно найти примеры. Конечно, у писателя могут быть свои искушения, ереси, духовные бунты. Можно вспомнить очень непростые отношения Толстого с церковью. Или Лескова, или Чехова. Но все равно эти духовные метания служат источником писательского вдохновения. Скорее правомерен вопрос: возможно ли писательство вне этого измерения? Можно ли быть писателем, если ты равнодушен к религии, к тем вопросам, которые она ставит? Думаю, что глубоким писателем быть нельзя.

- Вы как-то говорили, что советская литературы была более христианской, чем нынешняя. Как вы это объясняете?

- В советской литературе были писатели, может быть, и не воцерковленные, и напрямую о церкви не пишущие, но сам дух их произведений, их герои, их поступки, их повседневная жизнь выражали больше христианского смысла и христианской устремленности, чем многие герои книг нынешних, даже если эти герои формально верующие. Это, прежде всего, вся «деревенская проза» - Шукшин, Распутин, Василий Белов, Евгений Носов, Виктор Астафьев, Виктор Лихоносов, Борис Екимов, Леонид Бородин. И то, что это именно писатели-деревенщики, «почвенники», тоже понятно, поскольку церковная традиция наиболее отзывчива на эту устойчивую национальную сторону бытия. Во многом военная проза тоже ориентировалась на христианскую традицию. Это и Василь Быков, и упоминавшийся уже мной Виктор Астафьев, и Константин Воробьев. Думаю, что-то похожее можно найти и у Бакланова, у Бондарева и даже у Симонова. Я уж не говорю о такой русской классике как Андрей Платонов, который будучи писателем богоборческого склада в начале своего литературного пути, стал в конце своей жизни человеком абсолютно христианского воцерковленного сознания. И такое движение его судьбы показательно. С русскими людьми в 20 веке происходило такое вот отпадение от того детского опыта веры, который люди получали в первые годы своей жизни, какое-то блуждание и возвращение в конце жизни к церкви.

- Но ведь сегодня целые православные издательства существуют и постоянно выходят книги на религиозную тему.

- Да, может быть, они принадлежат к церковной территории, но душевно, духовно они на эту территорию не попадают. Эта территория стала менее достижима, чем раньше. Какие-то другие границы возникли. Что-то изменилось. Такое ощущение, что тогда тучи на небесах раздвинулись, и появилось особое измерение, и оно пролилось на землю. Сегодня небеса опять закрылись. Литература это чувствует и реагирует на это.

- Многие писатели сегодня с грустью говорят о том, что их пути с читателями все больше расходятся. Писательское слово уже не имеет такой силы и влияния, как в советское время.

- Советское время в этом смысле было уникально и больше никогда не повторится. Когда писатели были властителями дум и в несвободной стране были все-таки наиболее свободной частью общества. Писатель был немного впереди и тем самым вызывал интерес. Сегодня эта функция человека, занимающего исключительное положение в общественной структуре, исчезла. Но люди все равно пишут. И писатели как таковые исчезнуть не могут. Потребность писать и выражать с помощью слова свое отношение к миру, она, видимо, присуща человеку генетически. Другое дело, что постоянно меняется соотношение между числом писателей и числом читателей. Возможно, пирамида перевернется так, что на десять писателей будет приходиться один читатель. Но это все-таки дело далекого будущего. А пока мы живем в ситуации, когда книжный рынок сокращается, тиражи уменьшаются. Какая-то критическая точка приближается, но все-таки она еще далеко и в ближайшие десятилетия катастрофы на книжном рынке не произойдет.

- Когда ходишь на книжные ярмарки, там ведь яблоку негде упасть – столько посетителей. И возникает ощущение, что мы остаемся читающей нацией. Или это не так?

- Ну, это все-таки праздник, ярмарка. И мне очень нравится смотреть на лица людей, которые на них приходят. Но вообще мне бы хотелось, чтобы читающих людей было больше. Даже когда ссылаются на опыт европейских стран, то если раньше мы превосходили их по числу читателей и по тиражам, то сегодня явно отстаем. У нас не хватает целенаправленной государственной политики в этой области.

- А какие можно предпринять действия?

- Самым первым делом, конечно, кардинально менять образовательную политику, прежде всего в школе. Я не сторонник заговоров, но когда смотришь на положение дел с преподаванием литературы в школе, то возникает ощущение, что есть какая-то злая воля, которая стремится к тому, чтобы Россия одичала. Это, конечно, шутка. Я думаю, такой злой воли нет в правительстве, а некоторое недомыслие, недопонимание ситуации – они, на мой взгляд, налицо. Если бы это зависело от меня, то я придал бы литературе статус, который был у нее в советское время. Это был обязательный предмет. Обязательное выпускное сочинение в школе и вступительное – во все вузы. Потом, конечно, не хватает пропаганды литературы в СМИ. У нас практически нет ни одной нормальной литературной передачи на телевидении, за исключением канала «Культура». И то мне кажется, что даже там литература представлена недостаточно. А что уж говорить про основные федеральные каналы. Еще надо помогать библиотекам покупать хорошую литературу. Сегодня библиотекам дается немало средств. Но, во-первых, нужен контроль за этими средствами, а во-вторых, необходимо целеполагание, потому что библиотеки во многом потрафляют не очень высоким литературным вкусам публики.