Еще год назад Петр Фоменко предложил идею постановки «Египетской марки». Идею, за которую ухватился актер Дмитрий Рудков. Собственно, даже в программке он значится не режиссером, а именно «ухватившимся за идею».

Прочтение сложной прозы нашло свой приют на старой сцене театра – среди колонн, многократно обыгранных в разных спектаклях Мастерской. На этот раз колонны, затянутые белой тканью, просто «отбили» сценическое пространство, уменьшив его до узкой полоски перед зрительскими рядами. Пространство оказалось максимально вытянутым в горизонталь. Настолько, что просто не охватывалось взглядом. Зрителю приходилось, по сути, самому выбирать, на какой части сцены сфокусировать свой взгляд.

А действие, вслед за самой мандельштамовской повестью рассыпается, двоится и множится. Сплетаются временные пласты, происходят «подмены» героев, сон путается с явью, а реальность с символом. Имперский Петербург предстает в виде миниатюрных своих элементов – будь то ограда Летнего сада, сфинксы с канала Грибоедова или Александровская колонна, - выставленных среди другого антикварного «богатства» по всей длине сценического пространства (художник – Александра Дашевская).

Предметы играют, костюмы меняются и живут порой собственной жизнью, мелодия рождается из случайных звуков (скрип кофемолки, стрекот швейной машинки, гул бокала с вином), актеры растворяются в тексте, но… чуда театра не происходит.

История «маленького человека» Парнока, чьи ближайшие родственники – Акакий Акакиевич, Макар Девушкин да Евгений из «Медного всадника», рассказана не столько подробно, сколько образно. Театральный сюжет выткан из череды символов и ассоциаций. Каждая из них красива, емка и точна, но все вместе они не создают законченного произведения.

На наших глазах происходит театральное чтение – вдумчивое и изобретательное, но все-таки чтение. Каждая фраза поэта становится поводом к игре-зарисовке, но, к сожалению, остается всего лишь иллюстрацией, неинтересной за пределами литературного первоисточника.

И вот тут скрывается проблема (по крайней мере, на субъективный взгляд). Проблема превращения живого театра, одного из самых театральных местечек столицы в некий литературный придаток – тот самый, о котором некогда писал Айхенвальд. Спектакли, поставленные здесь по прозе, становятся по отношению к ней все более вторичными. А сам театр все больше напоминает изысканный театральный читальный зал для эстетов, желающих насладиться высоким литературным слоем не дома в уютном кресле, а в компании единомышленников. Все чаще в Мастерскую приходишь не столько за тем, чтобы увидеть театральное чудо, сколько за тем, чтобы познакомиться с книгой, до которой у тебя самого, скорее всего, не дошли бы руки.

В существовании подобного театрального читального зала нет ничего плохого. Здесь наслаждаешься литературой и получаешь эстетическое удовольствие. Вот только от постепенного «исчезания», «истончения» самого театра становится грустно.

Театры