Дмитрий Липскеров: «Я написал почти религиозный роман»

Как и свойственно автору романов «Сорок лет Чанчжоэ», «Мясо снегиря», «Леонид обязательно умрет» и др., все будет очень необычно, ирреалистично и жестко. Даже «запиканные» нецензурные выражения не спасут от брутальности и смачного натурализма, перемешанного с глубокой и образной метафорикой.

Персонаж Иван с детства был необычным. Став взрослым, он нашел в пруду кусок антиматерии, проглотил ее и превратился в человекоксилофон. Есть женщина по имени Настя, которая обожает его и живет им, - но он регулярно от нее устает и «сливает». В прямом смысле – притягивает к сливному отверстию в ванне, и ее засасывает. Вскоре она возвращается к нему в новом обличье – но с тем же именем и с той же любовью. А Иван-ксилофон стал пророком и рассказывает народу о том, что смерти нет, но есть где-то во вселенной планета-дубль. Там все как у нас, и ее жители делают в этот момент то же, что и мы. И тут появляется персонаж, у которого голова постоянно растет и дорастает до размеров планеты. Так мы убедимся в существовании этого дубля Земли, на котором все как у нас.

Микст символики и сатиры, черного юмора и трагедии, философского и порнографического смысла, драмы и сюра – в романе каждый, кто его дочитает, найдет свое. Слова, которые мы бросаем не задумываясь, нам покажут в действии, а умозрительные идеи обретут плоть. Вы размышляете о смысле жизни? Тогда он идет к вам.

- Дмитрий, чем вы занимались после последней книги «Каждый капитан –примадонна»?

- У меня многое поменялось в жизни. Я теперь вместе со своими детьми… Поменялось мировоззрение. Какой-то новый этап. Но я никогда не ощущал восторга после окончания очередной книги. Что-то в тебе лежало, ты это вытащил – и все. Пока вытаскивал, было интересно. Но потом ты забываешь напрочь историю, персонажей и все, что с этим связано.

- А в этом случае вы уже отдалились от книги?

- Я через две недели уже был отдален. Много раз, когда я заканчивал книги, я думал, что это мой последний роман.

- Цель романа «Теория описавшегося мальчика» – задуматься о бесконечности вселенной и о смысле жизни?

- Я не ставлю цели кого-то просветить. Я всегда важные для меня вопросы пытаюсь решать сам с собой – и находить ответы. Кому интересно, тот присоединяется.

- Роман насквозь метафоричен. В нем каждая деталь – символ. Персонажа тошнит маленькими игрушечными домиками. Человек превратился в птицу и улетел. Пластинка с записью «Валенки», прокрученная наоборот, погружает в транс. Голова персонажа раздувается и превращается в планету. Ксилофон в роли мессии… Призываете ли вы читателя искать в них подспудный смысл?

- Когда читаешь в школе «Преступление и наказание» Достоевского, считываешь одно – если удается прочитать. В тридцать лет считываешь другое. А в пятьдесят ты читаешь ее как очень простенькую литературу. Не потому, что роман простой. А потому что в этом возрасте накоплено достаточно знаний, чтобы понимать, что хотел сказать человек. Мою книгу, конечно, может читать и 14-летний, что-то он там найдет. Но в большей степени она адресована к развитому читателю, который достаточно планомерно читал литературу, вообще знаком с тем, что происходит вокруг него и участвует в жизни. Тогда будет легче приблизиться к моему пониманию того, что я хотел сделать.

Один человек превратился в ксилофон и получил миссионерскую позицию. Эта идея может показаться совсем мелкой по сравнению с тем, что другой человек превратился в земной шар. А идея о бесконечности мироздания, об отсутствии смерти, о том, что мы будем проживать жизни друг друга вместо смерти, кому-то может показаться более серьезнее, чем превращение человека в земной шар и в ксилофон.

- А вот идея превращения человека в дятла - наверняка какой-то толчок из реальности был?

- У меня на территории загородного дома в Подмосковье давно уже поселились дятлы. И не одна семья! Они меня очень серьезно достают. Но я их не прогоняю, потому что они своих детенышей выводят там у меня. Пусть себе выводят. Но каждую весну они так орут– это что-то страшное, этот крик может довести до безумия. А когда их десятки, и они орут… Сюрреалистическая картина.

- Кстати: считаете ли вы этот роман переходом от реализма к сюрреализму?

- Я никогда не был реалистом. В этом сложно меня упрекнуть. Всегда реальность была замешана на ирреальном. Но здесь нет сюрреализма, ведь сюрреализм – это нечто, что нужно ощущать, но не понимать. А здесь все логично, все понятно, что, кто, почему и зачем. Тут нет авторского волюнтаризма, на мой взгляд. И многое, безусловно, серьезно. Люди, которые образованы в определенном плане, поймут. Для них это будет как дважды два.

- Например? Что для вас – дважды два из той массы смыслов, что есть в романе?

- «Она его за муки полюбила, а он ее – за состраданье к ним». Часть романа посвящена невозможности любовного партнерства. «А мне всегда чего-то не хватает, зимою лета, осенью весны».

- Какие еще темы были важны для вас?

- Мне было интересно, что происходит за границами нашего сознания. Мне кажется, отчасти это даже религиозный текст. Знающие люди не могут этого не увидеть. Отчасти смысл моего творчества – сплавлять то, что невозможно сплавить. Смешать заведомо невозможные вещи так, чтобы читатель воспринимаем и думаем: «Ну да, а что здесь такого?»