Ничего не получилось ни у биографа Гумилева, писателя Павла Лукницкого, в 1968 году обращавшегося к Генеральному прокурору СССР с просьбой снять запрет с имени поэта. Ни у главного редактора «Библиотеки поэта», известного литературоведа В.Н. Орлова, пытавшегося опубликовать стихи Гумилева в эти же годы вместе со стихами Кузмина, Ходасевича и некоторых других забытых поэтов, ни у поэта Ларисы Васильевой. ЦК пресекал все попытки, цензура стояла на страже.

Когда на улице задули свежие ветры, попытки вернуть поэта из советского небытия возобновились.

В апреле 1986 года это удалось «ЛитРоссии». Не знаю, как - знаю, как удалось «Огоньку».

К юбилею Гумилева сотрудники литотдела журнала хотели сделать публикацию его стихов. В «Огоньке» и в старые времена изредка - когда можно было убедить в их необходимости замшелого и закоснелого главного редактора А. Софронова и преодолеть сопротивление партийных кураторов - появлялись публикации Ахматовой, Цветаевой, Пастернака, Белого. Ну а в новые думали, что особых трудностей не будет.

Одиозного Софронова уже «ушли», а нового главного- В.Коротича еще в журнал не прислали.

В. Солодин, один из руководителей Главлита, время от времени помогавший «Огоньку» в публикации «сомнительных» поэтов, посоветовал обратиться с письмом, подписанным крупным деятелями культуры, к секретарю ЦК по идеологии А.Н.Яковлеву. Лишь его «добро» могло вернуть Гумилева к читателю.

Письмо подписали Дмитрий Лихачев, Вениамин Каверин, Валентин Распутин, Евгений Евтушенко, Иилья Глазунов, Илья Зильберштейн и Иигорь Петрянов-Соколов. Никто не отказал, все хотели возвращения поэта в литературу. За подписью Распутина корреспонденту «Огонька» Феликсу Медведеву пришлось слетать на один день в Иркутск. Позже в коридорах «Огонька» я слышал его шутку о самой дорогой на его памяти и самой короткой командировке — за одной строкой самолетом в Сибирь и обратно.

«Подписанты» напоминали «архитектору перестройки», что в последние годы советскому читателю стали известны произведения таких авторов, как А.Аверченко, И.Бунин, А.Ремизов, М.Цветаева и других и выражали мнение, что пришло время пересмотреть и отношение к творческому наследию Гумилева. Тем более, что поэт не написал ни одного произведения, направленного против советского строя.
Пять лауреатов Государственной премии СССР, один народный художник СССР и один Герой Социалистического Труда просили для начала разрешить публикацию биографической заметки о нем в одном из апрельских номеров журнала, затем издать небольшой сборник в «Библиотеке «Огонька», и после этого приступить и к изданию всего наследства поэта.

Письмо до адресата дошло, согласие на публикацию было получено.

Юбилей и годовщина

Но неведомым образом раньше «выстрелила» «Литературная Россия».

На еженедельник, орган Союза писателей РСФСР, как-то мало обратили внимание - журнал смели с прилавков в одночасье.

Было чему удивляться. Советские интеллигенты 80-х держали в руках не «Синтаксис» или «Континент», издававшиеся «известными отщепенцами Синявским и Максимовым» в далеком и недоступном Париже, а «Огонек» - еженедельный общественно-политический и литературно-художественный журнал, отпечатанный в Москве в ордена В. И. Ленина типографии «Правда» (имени все того же Владимира Ильича), принадлежавшей ЦК КПСС. Держали и не верили своим глазам – стихи «врага», «контрреволюционера» и как там его еще называли в расстрельные 20-е, не просто были набраны в советской типографии, но еще и 1,5 миллионным тиражом! Из чего продвинутые интеллигенты делали вывод - все же что-то меняется в насквозь «прогнившем Датском королевстве».

В то же время внимательные читатели не могли не оценить иронию истории.

Н. С. Гумилев родился 3 (15) апреля 1886 года, номер «Огонька» с его стихами и предисловием В. Енишерлова увидел свет 18 апреля 1986 года, аккурат к 100-летнему юбилею поэта. 22 апреля наступала очередная годовщина со дня рождения вождя мировой революции. На обложку журнала была вынесена огромная фотография В. И. Ленина. В руках он держал телефонную трубку. Стихи и небольшое фото расстрелянного поэта, естественно, были внутри. На фото Гумилев улыбался и курил. Московские острословы шутили: Ильич на обложке по телефону отказывает Горькому в просьбе освободить «контрреволюционера и белогвардейца», а «контрреволюционер» на последней странице, покуривая папиросу и усмехаясь, это слушает.

Возвращение продолжается

«Огоньковская» публикация подвигла меня внести свой вклад в начавшееся «возвращение Гумилева». Пришла мысль - нужно вернуть в литературный оборот не только о Гумилева-поэта, но и Гумилева-критика, блестящего знатока стиха.

Через некоторое время я отнес в альманах «Поэзия», выходивший тогда в «Молодой Гвардии», несколько статей из его книги - «Письма о русской поэзии».

Возглавлял альманах поэт Николай Старшинов, поэт средний, но человек неплохой, хорошо разбиравшийся в поэзии и понимавший кто в ней есть кто.

Книга вышла в 1923 году в Петрограде. Гумилев был уже причислен к «стану врагов» - власти «Письма» прошляпили. Потом опомнились и запретили, как и все сборники стихов. Книги ушли в спецхран, их выдавали по особому разрешению, но в 86-м с этим уже было проще.
Публикация появилась через год. Я предварил ее их небольшой врезкой. Строки о том, что поэт не участвовал ни в каких заговорах и что расстрел его был чудовищной ошибкой – цензура безжалостно вычеркнула, гласность еще не достигла высот свободы слова. Но альманах вышел и на том надо было сказать спасибо.

Что я и сделал.

У поэтов не биографий

Перечитывая Гумилева, я еще раз убедился, что у поэтов нет биографий, есть судьбы. История мировой и отечественной поэзии подтверждала мою мысль.

Гумилев исключением не был, его судьба вычитывалась из его стихов.

Он многое взял от Кольриджа, Вордсворта, Саути. Франсуа Вийон был близок ему, как поэт-бродяга – Теофил Готье как нежный романтик.
Он почитал астрологов, интересовался оккультизмом, изучал каббалу и магию.

В его стихах конквистадоры преодолевали бездну, в лесу резвились дриады, маги говорили «нездешние слова».

А еще были Люцифер, Летучий Голландец и император Каракалла.

Строки: «Когда из темной бездны жизни…», «Они шептались меж собой // О тайнах Бога и Вселенной…», «Крикну я… но разве кто поможет // Чтоб моя душа не умерла?» - цепляли сознание.

Увольте – какие там Евтушенко и Рождественский?

Слово в стихах Гумилева приобретало магическую силу. До конца своих дней он сохранил веру, что Словом можно останавливать солнце, разрушать города:

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

Но Слово было только у Бога и у Поэта. Господь создал этот мир, поэты были призваны им править. Правда, для этого надо было пройти определенный путь – путь воина, конквистадора, первооткрывателя.

И еще Гумилев писал о том, что:

Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога.
Но все в себя вмещает человек,
Который любит мир и любит Бога.

А в стихотворении «Рабочий» предсказал свою судьбу в этом мире:
………………………………..
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.

Но:
… молчи: несравненное право -
Самому выбирать свою смерть.
Будда, Христос… Гумилев

Зинаида Гиппиус вспоминала – когда Гумилев с рекомендацией Брюсова явился к ней на парижскую квартиру, он все время нюхал эфир и говорил, что он один может изменить мир: «До меня были попытки…Будда, Христос… Но неудачные».

Для Гиппиус это были всего лишь «сентенции – старые как шляпка вдовицы, едущей на Драгомиловскую». А Гумилев искренне верил в то, что говорил. Он мыслил себя в только этом ряду… Будда, Христос, и говорил на полном серьезе - ему было тогда 20 лет.

Визит кончился полным провалом.

Новым «богом» Николай Степанович Гумилев не стал, но поэт из него получился изрядный.

Из стихотворцев – в поэты

Первый сборник стихов «Путь конквистадоров» вышел в 1905 г. и был ученический не только в литературном отношении, но и в житейском (он увидел свет за год до окончания гимназии) - отметил Валерий Брюсов. Но мэтр отечественной словесности разглядел в начинающем стихотворце – Поэта.

После окончания гимназии Гумилев уехал учиться в Сорбонну, там произошло первое знакомство с мировой культурой.

Он был начитан и блестяще образован. В песках Сахары под палящим солнцем читал стихи Ронсара, в сырых окопах Первой мировой – «Столп и сотворение истины» Флоренского, в охваченном революционным бредом Петрограде - «Мелкого беса» Сологуба.

Во время первого пребывания в Париже, в 1908 году, вышел первый сборник стихов «Романтические цветы», который не был замечен ни критикой, ни читающей публикой.

Гумилев вернулся в Россию. Через два года издал вторую книгу - «Жемчуга». Она принесла желанную известность и признание.
Период стихотворчества закончился – он стал поэтом.

Дуэль и жены

Он ухаживал за женщинами, стрелялся на дуэли с Волошиным из-за Черубины де Габриак (Елизаветы Дмитриевой), женился на Анне Горенко (Ахматовой): «Из логова змиева, // из города Киева,//Я взял не жену, а колдунью.//А думал – забавницу».
С Елизаветой потерпел любовную неудачу. Он ухаживал за «Черубиной», «Черубина» была «мистификацией» Волошина и любила своего «мистификатора».

Гумилев довольно резко объяснился с Дмитриевой. Об этом узнал Волошин и в мастерской Головина, располагавшейся на верхних этажах Мариинского театра, оскорбил Гумилева пощечиной. В ссору пытались вмешаться Вяч. Иванов, Анненский и сам Головин. Но безрезультатно. Для Гумилева в этой ситуации был только один выход - дуэль.

Оба поэта остались живы, смертельному исходу помешала случайность – Гумилев выстрелил и промахнулся (или не захотел попасть), пистолет Волошина дал осечку.

С Ахматовой не сложилось, оба были не приспособлены для семейной жизни. Семейная лодка разбилась не о быт - о бытие. Никто из двоих не хотел жертвовать своей свободой, она хотела сохранить свою самостоятельность, он не поддаться ее колдовским чарам. Сергей Маковский, хорошо знавший этих двух неординарных людей, вспоминал: от Ахматовой Гумилев «требовал поклонения себе и покорности, не допуская мысли, что она существо самостоятельное и равноправное. Любил ее, но не сумел понять. Она была мнительно-горда и умна, умнее его; не смешивала личной жизни с поэтическим бредом. При внешней хрупкости была сильна волей, здравым смыслом и трудолюбием. Коса нашла на камень».
Отношения превратились в тайное единоборство, единоборство закончилось в 1918 году, когда Ахматова объявила, что хочет с ним расстаться и ушла к ассириологу и поэту Шилейко.

В том же году он женился на другой Анне – Энгельгардт. Ее отец был известным литературоведом и историком, мать в первом браке замужем за Бальмонтом. Другая Анна была, ровна, выдержанна и покорна. Гумилев нашел тихую гавань.

Тем страшнее будет паденье…

После прихода к власти большевиков, Гумилев трудился в издательстве «Всемирная литература», учил молодых и продолжал писать стихи.
Он остался монархистом, но без надрыва.

Православным – без нетерпимости к инаковерящим.

Среди разворошенного большевиками быта 20-х годов, среди холода, голода, внесудебных расправ и расстрелов, выброшенный на берег революционной волной, он оставался самим собой – поэтом Николаем Гумилевым и пел прежние гимны.

3 августа Гумилева арестовали по подозрению в участии в так называемом «заговоре Таганцева».

Сборник «Огненный столп», который он сначала хотел назвать «Посредине странствия земного» вышел, когда поэт уже сидел в тюрьме.
Книгу он посвятил своей второй жене - Анне Николаевне Гумилевой.

В тюрьму попросил передать Библию и Гомера.

Следователь Якобсон довольно легко переиграл своего подопечного.

На одном из допросов Гумилев признал, что если бы Кронштадтское восстание распространилось на Петроград, то был бы на стороне восставших. Этого было достаточно для вынесения приговора.

Всех участников «заговора» (всего 61 человек) поставили к стенке. Солдаты, бывшие рабочие и крестьяне, вскинули винтовки и …
В глазах поэта не было ни смятения, ни страха….

1 сентября 1921 года «Петроградская правда» опубликовала статью «О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти».
Гумилев значился под 30 номером: «Гумилев Николай Степанович, 33 л, б[ывший] дворянин, филолог, поэт, член коллегии «Изд-во Всемирной литературы», беспартийный, б[ывший] офицер. Участник петроградской Б[оевой] O[рганизации], активно содействовал составлению прокламаций к[онтр]револ[юционного] содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности».

Еще в 1912 году он написал:

И если я волей себе покоряю людей,
И если слетает ко мне по ночам вдохновенье,
И если я ведаю тайны – поэт, чародей,
Властитель вселенной – тем будет страшнее паденье…

«Остановите, остановите вагон!»

Он всегда стремился к свободе – внутренней и внешней. Но свободы без риска и мужества не бывает, и он хорошо знал это.
Что гнало его в Африку, где путешественник не раз рисковал жизнью? Только ли охота к переменам мест?

Что заставило пойти добровольцем на фронт в 1914, участвовать в самых опасных сражениях, неоднократно смотреть смерти в лицо? Только ли чувство патриотизма?

Наконец, что постоянно толкало его к краю пропасти? Может быть, гениально выраженное Пушкиным: «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю…»? И там же, дальше: «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья…».
Жизнь пьянила как вино.

Смерть возбуждала как наркотик.

Он все время искал вокзал, «на котором можно в Индию духа купить билет», он вскочил на подножку трамвая, а трамвай заблудился. И сколько боли в этом выдохе: «Остановите, вагоновожатый, остановите сейчас вагон».
Вагон продолжал блуждать…
Без поэта.

«Автора!»

Ходасевич вспоминал: «В начале 1922 года, когда театр, о котором перед арестом много хлопотал Гумилев, поставил его пьесу «Гондла», на театральной репетиции, а потом и на первом выступлении публика стала вызывать:

- Автора!

Пьесу велели снять с репертуара».

«…весь я не умру!»

За три года до казни, летом 1918 года, в Бежецке, Гумилев сказал Ахматовой: «Знаешь Аня, я чувствую, что я останусь в памяти людей, что жить я буду всегда...».

P.S. I Легенды и факты

После смерти Гумилева ходили легенды, что Горький лично ездил в Москву к вождю революции просить за Гумилева. Вождь внял очередной просьбе «Буревестника» и дал телеграмму председателю Петросовета Зиновьеву. Но она (как всегда) опоздала.

Горький действительно просил за многих, заступался за многих и многих спасал. Что касается Гумилева, то он поставил свою подпись под обращением группы литераторов (А.. Волынский, М. Лозинский и др.) в президиум петроградской ГубЧека.

По свидетельству секретаря Луначарского А. Э. Колбановского, отменить расстрельный приказ Дзержинского и тем самым спасти Гумилева просила наркома просвещения М.Ф. Андреева, бывшая до революции женой Горького. Она явилась к Луначарскому рано утром, была чрезвычайно взволнована и настаивала, чтобы он немедленно позвонил Ленину. Луначарский сдался и связался с вождем. Ленин некоторое время молчал, потом произнес: «Мы не можем целовать руку, поднятую против нас», — и положил трубку. Нарком передал ответ Ленина Андреевой.

В 1960-70 годах выходила «Библиотеки всемирной литературы». В отведенном русской поэзии рубежа XIX-XX веков тому места для Николая Гумилева не нашлось. В издательстве «Художественная литература», где выходила «Библиотека», рассказывали, что редактора долго боролись, чтобы восстановить справедливость и чуть ли не писали на самый верх. Через некоторое время вместо письменного ответа им передали устный: «Один раз расстреляли - возвращаться к этому делу нет смысла».

Евгений Евтушенко в антологии русской поэзии «Строфы века», изданной в середине 1990- х годов, в предисловии к стихотворной подборке Гумилева пишет: «Редактор «Огонька» Коротич рассказывал мне, как он был потрясен, когда партийный крутой идеолог Егор Лигачев в своем цэковском кабинете с гордостью показал ему сафьяновый томик самиздатовского Гумилева. Лишь при Горбачеве состоялся пересмотр «дела Гумилева» и с него было полностью снято обвинение в контрреволюционном заговоре, что воскресило его поэзию теперь уже для широкого читателя, но не могло воскресить автора».

P.S. II «Темен жребий русского поэта»

Гумилева расстреляли 24 (25?) августа 1921 года.

7 августа умер Александр Блок.

Потрясенный Максимилиан Волошин на гибель двух поэтов в январе 1922 отзовется из Коктебеля:

С каждым днем все диче и все глуше
Мертвенная цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит.
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
Темен жребий русского поэта.
Неисповедимый рок ведет
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот.
Может быть, такой же жребий выну,
Горькая детоубийца, Русь,
И на дне твоих подвалов сгину
Иль в кровавой луже поскользнусь.
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но удел не выберу иной:
Умирать, так умирать с тобой,
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба.