Марат Гацалов поставил на Малой сцене МХТ им. А.П. Чехова настоящую сказку. Настоящую, как сказки Афанасьева, и столь же страшную. «Сказку о том, что мы можем, а чего НЕТ». Сказку-испытание о человеческом выборе. И самое страшное в этой сказке даже не то, что любой свободный выбор приводит к неминуемой расплате, а то, что эта расплата следует от одного и того же человека-зверя.

Михаил Дурненков написал пьесу по мотивам сценария Петра Луцика и Алексея Саморядова. Пьесу, которая чем подробнее будешь ее рассказывать, тем путанее и бессвязнее будет представляться. Пьесу об отдельно взятом отделении, допустим, полиции, не в добрый час решившем прижать к ногтю хозяйку странного дома – якобы незарегистрированного ночного ресторана. А хозяйка возьми да окажись молодой и красивой «ведьмой». И что с ведьмой делать? Правильно, начинать охоту.

Правда, ведьма эта странная – разумные и добрые слова говорит, на путь истинный пытается наставить наместника Махмудова Олега Григорьевича – этого, допустим, оборотня в погонах. «Долгой дороженькой тебе идти придется», - говорит она ему растворяясь в темных переходах подведомственного Махмудову учреждения. И действительно, дорога у него оказалась долгой и крайне извилистой от рыка загнанного в ловушку зверя, в миг лишенного мужской силы («Снимай свой сглаз, ведьма!»), до отчаянного финального воя («Теперь я полностью счастлив, так как ты со мной»).

А между – череда убийств, попытки избавиться от сглаза посредством присланного смс-кой заговора от священника, целым рядом зеркал да «вызыванием патронуса». Между – доносы, короткое счастье да двойное предательство оперативника Некрасова, успевшего полюбить, но не сумевшего оказаться достойным любви.

- Олег Григорьевич, всё. Всё сделал. Покорится вам вдова.

- Не понимаю, почему она тебя выбрала, а не меня. Ты же ее мизинца не стоишь. Если бы она мне покорилась без моей силы, разве я ее предал бы как ты? Я бы ей всего себя отдал… (Указывает на Некрасова). Воняет здесь. Уберите это отсюда.

- Олег Григорьевич, вы же сами просили!..

Но дело даже не в сюжете и не в пьесе – не они делают премьеру МХТ «не отпускающим» спектаклем. Просто Марат Гацалов на основе этого в общем-то совсем небольшого и не совсем внятного сценария, как когда-то итальянские комедианты, создает театральное действо, живущее почти что своей собственной жизнью. Его спектакль похож на шкатулку со множеством секретов, выстроенную по принципу, схожему с тем, по которому работает декорация Ксении Перетрухиной.

…Двери зрительного зала Малой сцены открываются для публики лишь после второго звонка. И то не для всех. Лишь восемнадцать человек могут проследовать за дежурным в форме по узкому казенному коридору вдоль глухих картонно-фанерных стен и наглухо закрытых дверей. Это будет путь практически по кругу, вернее, по периметру прямоугольника. Наконец, одна из дверей откроется и восемнадцать человек окажутся в маленькой комнатке с низким потолком. Потертый кожаный диван, огромный ржавый сейф, неустойчивый стул да несколько тусклых ламп, - вот и вся меблировка. Ну, и конечно, места для зрителей – числом тридцать шесть, так что чуть позже другой дежурный приведет следующую партию. Как выяснится позднее, всего таких комнатушек четыре – именно на четыре части разбит этот казенный фанерный параллелепипед. Каждая комната – отдельный кабинет этого «царства», подконтрольного Олегу Григорьевичу. Зрители каждой из них до определенного момента видят лишь «свою» часть спектакля при том, что слышат – всё.

К слову, этот принцип организации зрительского пространства Ксенией Перетрухиной крайне напоминает то, что она же делала в недавней премьере Театра Наций «Три дня в аду». Там зрители занимали три отдельные палатки и тоже не получали полную сценическую картину. Правда, эффект в этих двух спектаклях достигается разный.

В «Сказке» очень важен момент, когда во второй половине спектакля вдруг все перегородки исчезают и зрители оказываются лицом к лицу друг с другом, могут посмотреть друг другу в глаза. Есть в этом некий психологический опыт со стороны режиссера. Ведь долгая «раскачка» спектакля, когда он медленно-медленно набирал ход, принесла публики дискомфорт. То и дело раздавались сдерживаемые истеричные смешки, пробегал по рядам шепот, постепенно выраставший в отдельные реплики, порой даже обращенные к занимающимся своими делами и снующими из кабинета в кабинет актерам-дежурным: Вы актеры или кто? Понятно, никто не забыл, что находится в театре и что идет спектакль. Но сама возможность возникновения подобной мысли (актеры это или нет? Спектакль или нет?) превращала зрителей в своеобразных участников спектакля. В молчаливых свидетелей творимого, а значит – в какой-то степени и в соучастников. И потому-то навязанная режиссером необходимость ближе к финалу посмотреть в глаза друг друга после всего произошедшего тоже становится испытанием. Так страшная сказка приходит и к зрителю. Так что список создателей спектакля, приводимый в программке, в который в произвольном, «перемешанном» порядке вошли все актеры, композитор, режиссер, помреж, и художник, вполне могут дополнить и фамилии присутствующих зрителей. В качестве тех же «свидетелей».

В подобном активном зрительском включении, кстати, тоже сходство с итальянской комедией масок. Масок, которые и в спектакле Гацалова играют далеко не последнюю роль. Изначально здесь все – маски. Маски расторопных Дежурных, маски Проституток, маска тупого исполнительного Майора. Маска Священника, освящающего начальственные кабинеты, ежеутренне «распевающего» на нужный лад всех сотрудников да в случае необходимости создающего заговоры во здравие наместника: «Боже, смехом нашим поставь на место сердце Олега Григорьевича!». Маска Подхалима-завистника, выслуживающегося перед начальством настолько, что самым светлым его воспоминанием становится не отдых в Турции или детский мир, а сам Олег Григорьевич. И наконец, маска Наместника, если не Власти, что начинает свой день с торжественного прохода по коридорам подведомственного ему учреждения в расшитом халате со скипетром и державой в руках; что на полную катушку использует свою должность да ощущает себя чуть ли не Господом Богом:

- Я к тебе не как Олег Григорьевич, я к тебе как Закон пришел. Как Власть, которая одела тебя и человеком сделала. Я к тебе как Родина пришел.

Все эти маски как маски и играются – остро и гротескно, без нюансов и полутонов (какие полутона в фантасмагории?), без намека на развитие. Все, кроме маски Наместника. Олега Григорьевича Махмудова играет Алексей Кравченко. Играет сочно и выпукло, не боясь впасть в карикатурность. Но еще Кравченко играет и нечто иное. То, без чего его образ остался бы не более чем плакатной политической сатирой. Да, в его герое нет ничего человеческого – даже объясняясь в любви, предлагая свою любовь, он говорит о сдирающих кожу объятиях и прожигающих ядом поцелуях. Но он же знает цену настоящему предательству и карает его. Кравченко играет не политическую маску. От его героя пробирает чуть ли не могильным холодом, тем более жутким, что исходит он от живого человека.

На контрасте с ним – Наталья Кудряшова в роли той самой «ведьмы». Хрупкая, нежная, практически не «воплощенная» в спектакле, где от нее чаще всего остается один только голос. Но какой голос! Одновременно женственно манящий и очень родной, теплый. Голос, в котором могут проснуться повелительные нотки, а затем им на смену придут домашние ласковые интонации. Чарующая, разрушающая все преграды героиня, лишь однажды надолго станет видима публике – мы ее застанем за чтением очень странной партитуры. Звуки, ноты, жесты, фразы и слова на разных языках, работающий фен, скачки в разных октавах, с разным акцентом, щелчки пальцев, скрипы, - вот что записано в этой партитуре, и что до последней «ноты» виртуозно исполняет «ведьма», погружая присутствующих при этом зрителей и героя в транс.

- Собирайся, в отдел поедем.

- А я думала, ты мне добра желаешь, Костя.

- Мне добра по службе не положено.

- А если твой начальник зверь?

- Зверь не зверь – мне все равно. Долг у меня. Собирайся.

- Хорошо, как скажешь, пойдем. Только у меня одна просьба последняя. Выполнишь? Насос починишь? Давления нет совсем – цветы полить нечем.

Кто о чем, а она – о цветах. И вот в ней, такой странной, неуловимой, на фоне всех иных персонажей и событий, и вправду есть нечто потустороннее, бестелесное. Что-то не из этого мира, но такое живое, такое полнокровное, что не остановить и не удержать.

Выбор между могильным холодом живого человека и брызжущим жизнью теплом бесплотного, почти нереального голоса, - вот к чему в конечном итоге сводится страшная сказка Марата Гацалова. Режиссер показал несколько путей и несколько возможных последствий, а отвечать на вопрос, что мы можем, а чего все-таки и нет на самом деле, придется уже каждому свидетелю самому…