Пожалуй, в выходные главным событием для любителей высокой культуры стал фильм к 90-летию Анатолия Эфроса, показанный «Россией К». Построенная на воспоминаниях сына режиссера Дмитрия Крымова, лента стала и рассказом об уникальном театре Эфроса, и поводом для размышлений — отчего признание к гению, которым Эфрос был, часто приходит лишь после смерти.

При жизни Анатолий Васильевич не был обласкан властью. Но при этом известие о его уходе появилось во всех центральных газетах на самых видных местах. И сейчас о нем и его театре говорят как о явлении колоссальной значимости для нашей культуры; справедливости ради заметим, что все значимые театроведы всегда ставили на одну линейку три имени — Георгия Товстоногова, Юрия Любимова и Анатолия Эфроса.

История жизни Эфроса достойна романа, причем весьма непростого психологически: такой мог бы написать разве что Юрий Нагибин... Театральная эпоха 1960–1970-х годов немыслима без Эфроса — как верного продолжателя линии, взятой когда-то Художественным театром.

А драма его жизни заключалась в том, что у него не было своего театра — своего полностью, верного, театра единомышленников, преданных ему так, как были преданы Товстоногову актеры Большого Драматического театра или труппа Таганки — Любимову.

А когда мечта его жизни свершилась, и он получил театр, его стены и дух оказались для него чужим — назначение Эфроса главным режиссером Таганки вместо Любимова привело к колоссальному скандалу, пережить который Анатолий Васильевич не смог.

При этом какие претензии мог Эфрос предъявить? Формально — минимальные. Он никогда не был революционером, не был заложником каких-то совершенно неразрешимых разногласий с властями, не был угнетаем так, как это случалось с другими талантливыми людьми... Его ставили, разрешали выезды за границу и работу там, в том числе в Японии, да и запретили-то всего пару спектаклей, «Три сестры» по Чехову (поди пойми, кстати, что уж такого в них углядели!) да «Гнездо глухаря» Розова (постановка, кстати, потом была осуществлена в Сатире, и ничего страшного не случилось). Эфрос снимал и фильмы — особые, тонкие, «эфросовские», — предназначенные не для массовой публики, а с претензией на высоченную интеллектуальность.

Но при этом ему мешали работать и творить как-то особо изощренно, тонко, ювелирно.

Он это понимал и чувствовал — поскольку вообще тонко чувствовал все полутона, ведь и в историю театра он вошел как мастер нюансов, деталей, значимых мазков. И хотя в том же театре на Малой Бронной его «прикрыл» собой профессионал и изумительный человек, главный режиссер Александр Дунаев, дав Эфросу заниматься «чистым» искусством и оберегавший его от столкновений со всем тем, что можно назвать госзаказом, Эфрос все равно страдал — он был растворен в служении Мельпомене и никак не мог вписаться в рамки «текущей ситуации»...

Непростой характер Эфроса не добавлял ему очков. Согласившись возглавить после Любимова Таганку, он хотел лишь одного — творить. А Таганка была «заточена» под другие принципы работы.

В этом назначении была особая хитрость — ведь ему не простили этого решения, стали воспринимать как предателя. В сломанной до хруста, непростой судьбе Эфроса как в зеркале отразилась эпоха и страна, которых уже нет.

А вот имя его — слова богу, осталось в истории. И — привкус горечи. От того, что многие истины осознаются с запозданием...

ОБ АВТОРЕ

Ольга Кузьмина - обозреватель и колумнист «Вечерней Москвы»