Борис Стругацкий: Жизнь – довольно трудное занятие…

Братья Стругацкие. Их книги зачитывались до дыр, за ними охотились в магазинах и библиотеках, о них спорили до хрипоты с друзьями и случайными знакомыми. Языком фантастики писатели говорили о вещах злободневных и волнующих многих. Этот тандем распался, когда не стало Аркадия Стругацкого.

Писателя «Братья Стругацкие» больше нет, но остались книги, к которым хочется возвращаться вновь и вновь. И осталась магнитофонная запись нашей последней беседы с Борисом Натановичем – в его кабинете, заваленном рукописями от пола до потолка.

— Борис Натанович, однажды в интервью, вы сказали, что человек вырастает таким, какова его семья. Хотелось бы узнать, каким было ваше детство?

— Детство у меня, как и у всех родившихся в начале тридцатых годов, было невеселым, потому что самые славные годы пришлись на войну. Когда война началась, мне было восемь лет, когда закончилась — двенадцать. То есть это был возраст, когда, по моим представлениям, человек должен получать как можно больше положительных эмоций. Не то чтобы я их недополучил, ребенок ведь такое существо, которое не может жить без радости. Если радостей нет, он их выдумывает, изобретает.

Во всяком случае, что-то было недодано, что тут говорить. Я потерял отца в 1942 году, то есть я его практически не помню. Рос безотцовщиной. Правда, мама вложила в меня всю свою жизнь, поэтому в смысле родительского тепла я никогда никаких потерь не испытывал. Я всегда был как бы под крылом, под защитой. И ощущение защищенности никогда не покидало меня. Это очень важно, когда ребенок может свободно жить и развиваться, не думая о своей безопасности.

— О чем вы мечтали в детстве, юности?

— У меня было несколько желаний, они, как правило, все осуществлялись. Например, я мечтал побывать в экспедициях. И мне довелось участвовать по крайней мере в двух экспедициях — на Северном Кавказе и в Средней Азии. Это было очень интересно и поучительно. А еще я со школьных времен очень хотел стать писателем, и эта мечта осуществились в конечном итоге.

— Интересно, как ваша мама относилась к этой мечте?

— Очень положительно. Мама рассказывала, что отец очень хотел быть писателем, и мы с братом как бы реализуем его мечту. Я думаю, что главный человек, который вылепил меня, — это, конечно, моя мама. Это был замечательный человек — несгибаемая, веселая, певунья, ничто не могло ее привести в состояние отчаяния и депрессии. Я на нее всегда смотрел как на некое божество. Второй человек, который сыграл фундаментальную роль в моем становлении, — это Аркадий. Он был на восемь лет старше меня. Старший брат, господин, повелитель, Аркадий был владыкой моих мыслей, моей жизни на протяжении очень долгого времени. Благодаря ему, я полюбил фантастику, математику, астрономию, физику...

— Он жил в Москве, вы живете в Петербурге. Как вы работали?

— Мы перепробовали все методы работы вдвоем и остановились на самом рациональном — писали вместе. Вот как мы с вами сидим, так же и мы сидели. Только один из нас сидел за машинкой. Слово за словом, фраза за фразой сочинялся текст. Фраза принималась — печатали. Фраза отвергалась — вместо нее предлагалась другая. И так далее. Постороннему человеку кажется, что это очень медленно, на самом деле это самый быстрый способ, потому что здесь вся правка происходит в момент работы. Это непрерывный спор, непрерывный диалог, непрерывный мозговой штурм. В хорошие дни мы писали по семь страниц текста...

— Во время работы вы ориентировались на какого-то определенного читателя?

— Откровенно говоря, мы ориентировались в первую очередь на собственный вкус. Старались написать так, чтобы нам самим это нравилось. Но при этом у нас был круг людей, человек 20-30 наших друзей, которые обладали таким же литературным вкусом, как мы, и были первыми читателями того, что мы написали.

— Как вам работается одному, после смерти Аркадия Натановича?

— Трудно, очень трудно, писатель «Братья Стругацкие», конечно, кончился, такого писателя больше не будет.

— Вам доставляет наслаждение писать или приходится делать усилие для того, чтобы усадить себя за письменный стол?

— Сутью жизни каждого человека, мне кажется, должен быть труд. И мой личный опыт, и опыт моих друзей показывает, что нет более высокого наслаждения, чем продуктивный творческий труд.

— А как вы относитесь к такому распространенному мнению, что лучше плохо отдыхать, чем хорошо работать?

— Это глубочайшее заблуждение. Мне жалко людей, которые исповедуют этот термин искренне. Потому что это означает, что они не нашли себя, не определили ту точку приложения сил, где им работать было бы интереснее, чем отдыхать. На самом деле в каждом человеке такая точка есть, но ее надо найти — в этом суть воспитания человека. Если найдена эта точка, если обнаружен главный талант человека, то, чем он должен заниматься для того, чтобы получать самое высокое удовольствие, — вот тогда можно считать, что человек воспитан. Все остальное приложится.

— При этом неважно, чем он будет заниматься?

— Нет, ну что значит неважно, чем? Конечно, если человек будет талантливым убийцей, то ничего хорошего в этом нет. Подразумевается все-таки общественно полезный труд. И для любого профессионала совершенно ясно, что он нигде не будет так счастлив, ни от чего не получит такого удовлетворения, как от своего труда.

— Труд и оплата труда не всегда равноценны. Можно ли прожить на заработок писателя сегодня, когда литература стала коммерцией и прилавки завалены детективами и дамскими романами?

— Дело в том, что литература с большой буквы никогда не способна захватить рынок. Она в так называемой честной рыночной борьбе не способна победить массовую литературу. Просто потому, что спрос на такие книги в силу свойств читательской аудитории всегда будет выше. Настоящий писатель практически не способен написать бестселлер в обычном смысле этого слова. Бестселлеры пишутся для миллионов, настоящий писатель пишет для тысяч. Это положение совершенно нормально, оно существует во всех цивилизованных странах мира, и мы к нему пришли сейчас.

Можно ли прожить? Можно. Это, конечно, трудно, но жить ведь вообще трудно. Жить и должно быть трудно. Если человек живет легко, значит, что-то не в порядке, значит, этот человек либо глуп, либо болен, либо жулик. Жить должно быть трудно, потому что жизнь вообще довольно трудное занятие. Писатели точно такие же люди, как все. Они точно так же хлопочут о гонорарах и клянчат: «Выдайте скорее аванс, пропадаю, денег нет...»

— Неужели и вы тоже?

— (Хохочет). Да вы что, смеетесь? Естественно. Я имею только то небольшое преимущество, что писатели братья Стругацкие достаточно популярны, их сравнительно много издают. Поэтому я обычно не нахожусь на краю бездны, а все-таки как-то обеспечен на ближайшие два-три месяца. Но через два-три месяца я начну звонить по всем издательствам и говорить, что, мол, вы мне еще не выплатили шестьдесят процентов и так далее. Был период, когда я почувствовал себя богатым человеком. Это было году в восемьдесят девятом, когда инфляция еще не начала разгон, а издавать нас стали много. Но это длилось очень недолго, потому что началась инфляция, которая все сожрала.

— Начинающему писателю сегодня труднее пробиться, чем раньше?

— Знаете, начинающему писателю всегда было трудно пробиться. Только раньше эти трудности носили характер, я бы сказал, неестественный, потому что мешала цензура. Цензура — это неестественное вмешательство в литературный процесс. А сейчас мешают причины естественные — читатели. Писатель должен знать свое место. Он, конечно, велик, прекрасен, гениален, замечателен, неповторим и все что угодно, но он должен знать свое место. Он должен ясно понимать, что без читателя его не существует. Все эти легенды о том, что можно всю жизнь писать в стол, а потом умереть и стать великим и гениальным... Во-первых, это не очень утешительная легенда, а во-вторых, такие случаи чрезвычайно редки в истории литературы и ориентироваться на это так же смешно, как и жить ради того, чтобы выиграть в лотерею сто миллионов.

Цель должна быть какая-то другая. Поэтому нужно ясно понимать, что писатель — это не тот, кто пишет, а тот, кого читают. И из этого исходить. Он должен писать не так, как его левая нога захочет, а так, чтобы его читали. Совсем не обязательно — миллионы, вовсе не обязательно стремиться стать сразу же всемирно известным, но завоевать свою читательскую аудиторию, свои несколько десятков, желательно сотен тысяч читателей каждый молодой писатель должен стремиться.

— Вам принадлежат слова: «Реальность — это фантасмагория, фантастика — это реальность». Сегодняшняя реальность соответствует этой формуле?

— Конечно. Все перепутано, все очень странно, непонятно. Все происходит не так, как рассчитываешь. И в этом смысле, конечно, сегодня самая лафа писать фантастические произведения о нашей реальной жизни и о нашем завтрашнем дне, который выглядит тоже достаточно сумбурно и абсурдно. Другое дело, что не надо увлекаться, потому что за всем этим сумбуром присутствует железный стержень, желоб истории, по которому мы все движемся, зачастую этого не понимая.

В семнадцатом году мы отклонились от нормального исторического пути, нас поперло, понесло куда-то в сторону. Сейчас мы возвращаемся на путь нормального исторического развития. Кругом обломки, руины, мы все время спотыкаемся, падаем, разбиваем нос, но мы уже переходим на правильный путь. Так что фантасмагория фантасмагорией, но есть железная логика истории, и от этого никуда не уйдешь. Человеческое общество должно быть и будет построено по самому разумному, рациональному принципу, суть которого хорошо нам известна: от каждого по способностям, каждому — по результатам его труда. Не по труду, заметьте, а по результатам труда. Высокий результат — высокая получка. Нам всегда говорили, что мы живем по этому принципу, но это неправда. Мы всегда получали не по результатам нашего труда, а по желанию начальства. А это типичный закон феодализма. Он экономически проигрывает, и мы, естественно, проиграли экономическую войну. Сейчас вот выравниваемся, но с большим трудом.

— От писателей всегда ждут ответа на вопросы глобальные: в чем смысл жизни, что с нами происходит, как жить дальше... В наше неспокойное время, когда пересматриваются не только общественные идеалы, но подчас и морально-нравственные принципы, так легко впасть в растерянность.

— Я не согласен с тем, что пересматриваются морально-нравственные критерии. Упаси Бог! Морально-нравственные критерии как установлены были тысячу лет назад, таковыми они и остались. На протяжении трех четвертей века нам пытались заменить эти устои кодексом строителя коммунизма, но, слава Богу, это не удалось. Пока еще большинство честных людей живет десятью заповедями, за некоторым, может быть, исключением, поскольку религия все-таки утратила свою ведущую позицию в жизни. Но то, что касается нравственности, если под нравственностью понимать нормы поведения человека в обществе, все это осталось в рамках заповедей — тех же «не убий», «не укради», «почитай мать и отца своего» и так далее. И ничего, слава Богу, не меняется. Так что я не могу сказать, что у нас сейчас шатаются нравственные устои, нет. Устои не переменились, и перемена им не грозит. Люди шатаются — другое дело. Нравственность отдельных людей шатается — другое дело, но это вообще характерно для переломных эпох. Человеку и в стабильном обществе трудно сохранить нравственность на достаточно высоком уровне, а уж когда всеобщий кризис, и политический, и экономический, и социальный, тут уж совсем невмоготу становится. А что остается якорями, которыми мы должны в этом бурном море цепляться? Да все то же самое — семья, друзья, работа, книги. Я ничего другого не знаю.

— Борис Натанович, а что вы читаете в свободное время?

— Вы задали вопрос, на который очень трудно ответить, но я могу сказать, что я люблю книги, написанные, как сейчас молодые говорят, в манере турбореализма. То есть книги, содержащие в себе исключительно реальность и ничего кроме реальности, но так, чтобы развитие событий в них происходило в быстром темпе, резко. Если говорить об иностранцах, то книги Грэма Грина являются образцом литературы, которая мне нравится. Из наших я очень люблю Астафьева, Ермакова, Искандера, Окуджаву — в общем, надо сказать, что у меня вкусы достаточно стандартные для шестидесятников.

— Расскажите о своем образе жизни.

— Я в общем человек замкнутый, но у меня есть достаточно узкий круг любимых людей, друзей, которых я знаю по двадцать, тридцать, сорок лет. Это люди, которым я абсолютно доверяю, с которыми регулярно встречаюсь, к ним хожу и у себя собираю. Летом мы частенько отправляемся в путешествия на машинах. Раньше по Прибалтике путешествовали, теперь по Беларуси.

— Было бы интересно узнать и о вашей личной жизни.

— Ну, вообще-то говоря, я не люблю говорить в деталях о личной жизни, это, вообще-то говоря, никого ведь не касается.

— И последнее — что бы вы пожелали нашим читателям?

— По-моему, в шестидесятом году мы написали повесть, которая называлась «Стажеры», и там мы четко сформулировали три ценности, ради которых имеет смысл жить. Дружба, любовь и работа. Молодые были ребята, а очень точно сказали. С тех пор уже жизнь прошла, а я ни одного слова не изменю. Дружба, любовь и работа. Если есть у человека все эти три элемента, он счастлив, если нет ничего — он самое несчастное существо, которое можно представить. И жить надо так, чтобы у тебя всегда был друг, чтобы у тебя всегда была любовь и чтобы у тебя всегда была любимая работа. Вот вам и все азы нравственности на все времена и при всех властях.

Читайте также

Борис Стругацкий: Мне жалко людей, которые искренне считают, что лучше плохо отдыхать, чем хорошо работать

О кончине писателя сообщил его друг Борис Вишневский. Борис Стругацкий умер 19 ноября в Москве.

Мы позвонили Дмитрию Быкову, который были лично знаком с писателем. Его реакция была очень эмоциональной:

– Умер Борис Стругацкий? Когда? Какой ужас! Это катастрофа. Я почувствовал, что осиротел. Пока он был с нами, он задавал высокую планку литературы. Он был эталоном честного и храброго писателя. Я думаю, что братья Стругацкие – это высшая точка советской литературы. Они все знали про нашу страну и могли заглянуть в будущее. Я потрясен и не могу говорить... Извините… (воспоминания известных людей о великом писателе)