Накануне юбилея корреспондент «ВМ» встретился с близким другом Венедикта Ерофеева на XIII Форуме молодых писателей: Слава Лен в подмосковном пансионате «Липки» читает лекции начинающим поэтам.

– Владислав Константинович, вы с Венедиктом Ерофеевым – однокашники. Но я недавно услышала, что вы встретились во Владимире…

– Мы познакомились с Венедиктом в июле 1955 года на филфаке МГУ. Вместе поступали и как золотые медалисты должны были пройти только собеседование. Достаточно легко прошли – особенно Ерофеев с его «лошадиной» памятью». Какая у Вени была память! В семье был аттракцион. Висел отрывной календарь на 365 дней. Приходили гости, отрывали любую страницу, и маленький Веня наизусть читал любой текст. Я знаю только трех людей с такой памятью: академика-физика Захарова, Константина Кузьминского, который в голове увез за границу несколько томов поэзии и издал их, и Ерофеева.

А как раз во Владимире мы с ним не встречались, хотя я там родился. Отца арестовали в 1937-м, и мать отправилась рожать меня туда. Ерофеев попал во Владимир в 1957 году, когда вылетел из МГУ. Сначала он пошатался по Москве, а потом снова поступал учиться и одновременно зарабатывал на хлеб всевозможными подвернувшимися работами. Так сказать продюсером или менеджером у него всегда служил пресловутый Вадим Тихонов (Вадиму Тихонову Ерофеев посвятил поэму «Москва-Петушки» – примеч. ред.).

- За что его выгнали из Московского университета?

- Ерофеев в 1957 году не стал ходить на занятия по военной подготовке, но главное, конечно, то, что он с первого курса начал пить. Он описывает тот страшный период и каникулы в Кировске в своих «Записках психопата», которые требовал не печатать, но его друг Муравьев все же нарушил волю. В феврале-марте он стал манкировать занятия, в том числе и на военной кафедре, и кафедра его в конце концов выбросила. Но, как видно, все, что ни происходит, все к лучшему. Иначе он бы не написал поэму «Петушки», если бы не прошел по этим «кабельным кабальным» работам, если бы не прошелся почти по всему «Нечерноземью». В конце концов он победил. Ушел в бессмертие, ушел бессмертным. Это «бронзовый век» нашей литературы.

Я с первого курса пустился в свободное плавание по факультетам. Входил в сборную по фигурным конькам и на коньки угробил 1955–1956 годы. В результате окончил с отличием геологический факультет.

Еще есть история из наших студенческих времен. Веничка любил Пастернака (он вообще всех поэтов любил), и я его считал лучшим и талантливейшим из поэтов нашей эпохи. Мы с ним в 1956 году сделали попытку пробиться к Пастернаку, посмотреть на него хоть одним глазком и добрались до Переделкино, чтобы показать свои стихи. Он, как всегда, похвалил. Но на этом все и кончилось. Легче было похвалить, иначе ты должен разобрать ошибки, а Борису Леонидовичу в тот период было не до нас: он переживал трудную ситуацию в личной жизни, образовался любовный треугольник: он, жена и Ивинская. Осталось впечатление, что это ему не надо. Он заинтересовался только стихами Варлама Шаламова, поскольку тот был колымский узник.

– Вы знали Ерофеева и студентом, и известным писателем. Ваши впечатления от перемен?

– В моей памяти живут два Ерофеева. До «Петушков» и Ерофеев, уже приехавший в Москву после 1970 года триумфатором. Когда к нему пришла слава и много бесплатной водки.

В начале 1971 года поэт Александр Величанский (он первый доставал все крамольные рукописи) мне прочитал «Москву-Петушки». И это меня взорвало. Я начал его разыскивать. Слух прошел, что он в Москве появляется часто. В течение всего 1971 года я разыскивал Ерофеева. А ко мне все время ходили его владимирские товарищи Тихонов с Губановым стрелять деньги. И они ко мне его привели.

Я не просто самый близкий друг Ерофеева после написания им «Москвы-Петушков», я практически был «поводырем» Ерофеева по Москве. Водил его по мастерским художников, по кухонным собеседованиям и так далее, поскольку в то время уже был лидером московско-питерского андеграунда. Кстати, мы с Ерофеевым в 1955 году создали школу поэтов-квалитистов.

Когда в 1965 году нам с женой родители купили квартиру на Болотной площади, я сделал из нее «Башню на Болоте» по прототипу башни Вячеслава Иванова. Проводил в ней квартирные выставки, там читали стихи лучшие поэты, начиная с Сапгира и Севы Некрасова из «Лианозовской школы». С 1978 года я в Австрии издавал альманах новой русской литературы. И первое, что там напечатал, – это Веничкин «Розанов глазами эксцентрика». Веничка написал эту вещь летом 1973 года под Москвой, когда сидел «под арестом» редакторов журнала «Вече» «на сухом законе». Я, помню, привез ему литровые бутылки гамзы и пронес с заднего хода.

Когда я его вновь встретил, обрадовался и стал опекать и выводить в свет. Я его «вел» по Москве. Привел в мастерскую Олега Целкова, Бориса Козлова, с которым они стали не-разлей друзья. Хорошо пили. Я женил его на Галине Носовой. Он был уже разведен с Зимаковой – матерью его сына Венедикта. С 1972 года он «повис» на мне. Я должен был его кормить, жильем обеспечить. Вижу, он без квартиры, у него документов даже не было. Ерофеев был бомж абсолютно. Подвернулась тут одна ближайшая подруга Носовой, делавшая попытки начать писать. Однажды они пришли вместе. У нее было две комнаты в Камергерском. Она получала 300 рублей как старший научный сотрудник, когда инженеру платили 120. И в общем спокойная женщина, преданная, судя по предыдущей жизни. Я их женил и был свидетелем в ЗАГСе на Аэропорте, где они расписывались. Ерофеев попал в рай. Она его поселила, обмыла, одела и понемножечку давала выпить, борясь, конечно, с его выпивкой всю жизнь.

Я вел его 50-летие в Доме архитектора в Гранатном переулке вместе с другим однокашником, академиком Борисом Успенским, организовывал его операцию в онкологическом центре, куда было не просто попасть. Очень помогли Белла Ахмадулина и Борис Мессерер, которых, кстати, тоже я познакомил с Ерофеевым. Послезавтра он и все ближайшие друзья будут выступать на вечере в выставочном зале литературного музея в Трубниковском переулке. Там открылась выставка, где художники и коллекционеры предоставили свои работы, так или иначе тематически связанные с Ерофеевым.

К сожалению, его окружала «владимирская шпана». Среди них был и Вадим Тихонов, который устраивал Ерофеева на различные работы в течение 15 лет. Ерофеев ведь собирался учиться. Он в трех-то точно педагогических вузах учился. Блестяще поступил во Владимирский, в Орехово-Зуевский, откуда его основная пассия – Юлия Рунова, и Коломенский. Один представитель его владимирского окружения – Борис Сорокин – до сих пор служит в церкви на Большой Полянке. Это первый кавалер Ольги Седаковой, которая была безответно влюблена в Ерофеева, а потом написала о всех его женщинах. Они все его обожали, настолько неприлично любили и пресмыкались, что он на их фоне возвышался, как Статуя Свободы в Нью-Йорке, и терял в своем величии и авторитете.

Но в Москве его обожали все: художники, профессора, с которыми я его знакомил, академики Академии наук, где я выступал с поэтами-квалитистами и смогистами. Мы читали стихи и в институте физических проблем, где работал Капица, в институте органической химии, где работала моя первая жена. Я Ерофеева всюду водил, и всюду он вызывал восторг. Все говорили: «Ну, ты Ерофей гений».

…У него была не с летальным исходом болезнь. Если бы его выпустили в Париж и сделали вторую операцию, он был бы жив…

- Можете назвать особенную черту его личности?

- Главное качество, которое его отличало – это деликатность. Он был предельно деликатен, настолько удобный в общежитии! Я его единственного оставлял ночевать (еще Бродского из питерских гостей) в своей Башне на Болоте. Он был нежнейший из нежных и тишайший из тишайших. Его деликатность доходила иногда до абсурда. У Седаковой есть воспоминание, как он у нее и ее мужа композитора Котова остался ночевать. Квартира однокомнатная, постелили на кухне на раскладушке. И ночью от порыва ветра открылась дверь. Он мучился от холода. «Почему ж ты ее не закрыл?» – «А я думал, что вы так проветриваете квартиру».

И еще он был очень малословен. Он был самым великим даже на фоне великих.

- Все усматривают параллели между персонажем и автором… Вы написали монографию «Веничка как национальный герой». С позиций сегодняшнего дня вы бы подписались под сказанным?

– Безусловно, параллели есть. Мне пришла эта идея еще при жизни Ерофеева. Тогда еще в помине не было его болезни, онкологического центра и операции. Это было в 1977–1979 годах. Как поэма «Москва-Петушки» – на все времена, так и Венедикт Ерофеев – писатель на все времена, а Веничка – национальный герой. В монографии я это доказал. Он – идеал, у него нет недостатков. Есть единственный – он «малопьющий»: сколько ни пьет, все ему мало.

А «Петушки» год за годом читают. Молодые литераторы, с которыми я здесь встретился, все уже прочитали. И ведь нет никакой рекламы. Поэму цитируют даже футбольные комментаторы, это так смешно и здорово.

Но самое главное и лучшее произведение Ерофеева – это его «Записные книжки». Если вы их прочитаете, ухохочетесь и поймете, какими философскими глубинами владел Ерофеев, кроме того, что он наизусть знал Библию. Чем «Москва-Петушки» потрясла? Что вот такой персонаж как бы забулдыга цитирует Библию. А прочитайте рецепты коктейлей! Великая пьеса «Вальпургиева ночь», «Василий Розанов» и «Петушки» – это три канонических текста, которые он велел публиковать. Все остальное просил не печатать. О записных книжках никаких распоряжений не оставлял. То, что они опубликованы, – подарок. Чтобы понять, как пишет Ерофеев, надо их прочитать. Он придумывал хохмаческие эпизоды и крылатые слова долго-долго, а потом собирал. Так произошло и с «Вальпургиевой ночью», которую он собрал за две недели.

В записных книжках он писал, как его звали в пединститутах Орехово-Зуево, Владимира, Коломны: «Один год я был Ерофеев, второй – был Бен (от Бенедикт), третий – Веничка. Потом был год Венедикт Васильевич, потом вернулись опять к Веничке». Веничка – это его бренд, не зависимый от «Москвы-Петушков», утвержденный самим Ерофеевым. Здесь нет никакой фамильярности. Имя Венедикт дала ему мать и потом учила его сестер и родственников называть его Вена, потому что считала: Веня – от Вениамина, а для Венедикта – Вена. Сестры до сих пор его называют Вена. В обыденном общении его называли Веня, жена – Галина Носова называла Венька, он любил поправлять с большой долей иронии: «Веничка».

Наша справка

Слава Лен – Владислав Константинович Богатищев-Епишин, поэт, художник, доктор географических наук, профессор, почетный академик Российской академии художеств. Творческий псевдоним – Слава Лен.