Конец прекрасной эпохи. Последнее интервью, которое Станислав Говорухин дал «Вечерней Москве»

Беседа осталась незавершенной. Договаривались несколько раз встретиться, но все переносили встречу. Так и не получилось… Но тем ценнее то, что удалось записать.

- Станислав Сергеевич, в жизни каждого состоявшегося творческого человека есть то, что его поддерживает, на что он может опереться. Для вас это что?

- Ну, прежде всего, это мои корни, моя семья. Я рос в атмосфере любви и всегда чувствовал любовь моих близких, начиная с мамы и бабушки. Эта любовь покрывала все неудобства и неустроенный быт. Воспоминания детства – это бараки, в которых мы жили, крошечная комнатенка, где размещаться приходилось впятером. Ну, естественно, никаких удобство не было: в туалет приходилось бегать на улицу, причем он был один, а бараков было девять. И когда позже Володя Высоцкий пел мне песню: «На 38 комнаток всего одна уборная», я очень хорошо понимал, о чем идет речь. Я это тоже пережил.

Но, несмотря на нищету, на страшное время, на которое пришлось детство, моя память сохранила мгновения счастья. Они пришлись на два совершенно голодных года: мы жили тогда в Тетюшах недалеко от Ульяновска. Выходишь на высокий берег Волги, окидываешь глазом эту красоту и чувствуешь восторг, счастье накрывает с головой. А по Волге плывут пароходы, рыбалка опять-таки какая никакая. И – не поверите – был кинотеатр! Он выглядел, как обычный сарай, но это был все-таки кинотеатр. Магия изображения меня пленила с детства, я все пытался заглянуть за экран, потому что искренне думал, что за ним работают артисты. И там я увидел лучшие советские фильмы.

- Я слышала, что потом этот сарайчик вырос до размеров настоящего кинотеатра, который назвали именем Говорухина. Мне всегда было интересно, в какой питательной среде произрастают хорошие режиссеры?

- В хорошей среде. Сейчас принято рассказывать о том, что время было бандитским. Это не так. Бандитизм был, но, не сравнимый с сегодняшним, который приобрел совсем другой размах. Тогда были квартирные кражи, но редкие. Доказательством этого был тот факт, что двери не запирались, а подпирались палочкой. Люди доверяли друг другу, и отношения были добрее, чем сейчас. Хотя во дворах, конечно же, были и драки, склоки. Но все же любовь превалировала.

- И вы тоже дрались?

- Ну а как? Дрался. А свою первую сигарету прикурил еще в школе, но официально закурил только после получения аттестата. С тех пор и курю, хотя теперь уже не «Беломор», а трубку. Наше поколение было совсем другим: мы сбегали в лес ради желания пережить приключения. Родители волновались, а мы их совершенно не понимали: ну, что может случиться? И игры были соответствующие: война, лапта, футбол.

- Вашу семью репрессии коснулись?

- Что касается социального статуса, то среди моих предков были и кузнец, и учитель. Мать великолепно шила, она могла сделать изысканный вечерний туалет или перелицевать старый мужской костюм, сшить белье или телогрейку. Шила на продажу. Я же до восьмого класса ходил исключительно в старой военной форме, доставшейся по наследству от дяди.

Так вот, возвращаясь к вашему вопросу, бабушка про моего отца мне как-то сказала, что мама с ним развелась еще до моего рождения, потому что он, дескать, сильно пил. Но попросила не травмировать мать, вопросов лишних не задавать. А когда я уже стал способным анализировать факты, когда узнал про ликвидацию казачества, меня в какой-то момент осенило: в нашем доме не осталось ни одной фотографии отца. А все другие фото были в немалом количестве. Да и бабушка в порыве гнева на меня бурчала: «У-у, арестант! Прям, вылитый отец». Я стал рассылать запросы а разные организации. И однажды пришел ответ из КГБ Ростова, о том, что мой отец в двадцать лет был осужден особым заседанием НКВД на 3 года концентрационных лагерей за то, что произвел выстрел и бросил камень в окно дома, где проходило заседание бедноты деревни. Отсидел он в Соликамске три года, встретил мать, родились мы с сестрой. Ну, а потом его взяли уже по второму разу. Потому что, как я теперь понимаю, согласно известному указу Свердлова казачество подлежало ликвидации как класс. Папы не стало в 38-ом, он погиб в Сибири совсем молодым, в тридцать лет. Нас с сестрой, как и многих детей репрессированных, ждала судьба тяжелая, но мама сумела всех обвести вокруг пальца, факты скрыть, спрятать концы в воду. И в итоге сама выкормила нас и дала образование. Мы закончили знаменитый Казанский Университет.

- Ваша геологическая специальность как-то пригодилась в дальнейшем?

- Геология, как и другие науки, дает системность мышления. В геологию погрузиться не удалось, мои приятели очень быстро позвали меня в иную сферу деятельности: в стране создавалось телевидение. Студии открывались по всему Союзу. Была такая и в Казани, где я проработал пару лет, которые считаю теперь самыми творческими в своей, богатой в общем-то на события биографии. Осваивать новое – всегда интересно! А поскольку никто толком не знал, как именно надо, то я чувствовал себя и швецом, и жнецом, и на дуде игрецом, участвуя во всем цикле создания передач. Даже ведущим был. А в 1961-м в конце концов поступил на режиссерский факультет ВГИКа. Учась, точно знал, чем буду заниматься дальше: хотел работать на легендарной киностудии Одессы. Любил этот город, описанный Пушкиным, Бабелем, Паустовским, Буниным. В Одессе тогда снимались отличные фильмы - «Весна на Заречной улице», «Приходите завтра», «Жажда». Приехав туда вместе с однокурсником, мы подхватили «горевший» сценарий об альпинистах. Он был слабенький, но как-то его перекроили, сделав поэму о горах. И я позвал Володю Высоцкого. Так появилась «Вертикаль». Вышедшая после гибкая синего цвета пластиночка с песнями сделала Владимира Семеновича знаменитым на весь СССР.

- Ваше творчество хорошо описано и известно каждому. А вот что происходит за каждом, как вы любите отдыхать?

- Ну, вот мы с вами пару лет назад случайно встретились в Париже. Я люблю этот город, люблю бродить по нему. И вообще люблю путешествовать. И еще люблю читать. Дома меня всегда окружали любимые книги, картины, фотографии. При этом я считаю, что каждая вещь должна быть функциональна. В вазе, если она есть, должны время от времени появляться цветы, а необычный столик – должен складываться и убираться. Я чувствую себя уютно, если в помещении есть много мелких светильников, торшер, хорошее верхнее освещение. И важно, чтобы диванчик или кресло были удобными.

- Мейерхольд учил в каждой новой своей работе уходить как можно дальше от предыдущей. Вы тоже следуете этому принципу?

- Всю жизнь следую. Это хороший принцип. Я снимал детское кино («Том Сойер»), приключенческое («Дети капитана Гранта»), детективы («Место встречи изменить нельзя»), документальное «Так жить нельзя» или «Россия, которую мы потеряли», мелодрамы «Благословите женщину», «Не хлебом единым», лирические комедии, «Пассажирку», например, или драму «Конец прекрасной эпохи». И всегда исповедовал одни принцип - не навреди. Творчество не должно ни при каких обстоятельствах будить в людях низкие, животные инстинкты. А сегодняшнее наше кино зачастую, играет именно на этом.

- А что еще в нашем современном кино вас огорчает?

- То, что сегодня в залах сидят в основном тинэйджеры и молодые люди, которые мало воспринимают как философию жизни, так и ее тонкий юмор.

- Да! Вам же Алла Сурикова не так давно на своем фестивале кинокомедии «Улыбнись, Россия!» вручила приз «За все хорошее»?

- У Аллы Ильиничны прекрасное чувство юмора. Оно присутствует во всех ее фильмах. А вот в современном молодежном кино непременно у кого-то должны спадать штаны, это им кажется смешным. Мне это не понятно, так же как им не понятен юмор нашего поколения - людей, которые успели еще «ухватить» советскую школу, которые воспитаны на книжках, на хороших фильмах, на полноценном кинематографе – советском, американском, французском. Потому что еще тридцать лет назад культура кинематографа была иная. Я снимаю свое кино для старой публики – это огромная думающая аудитория. И снимая, всегда сам думаю о том, куда мы идем, в какой стране будут жить наши дети и внуки. Это должно волновать любого человека, который ощущает себя гражданином. Если человека не волнуют эти вопросы, зачем вообще заниматься творчеством?

- А вас не смущает то, что вы, такой маститый режиссер, на взлете своего творчества с головой ушли в политику? Не было ощущения, что зарываете свой талант в землю?

- Ну а кто должен был идти в политику? С вашей точки зрения, там должны быть одни агрономы? У нас же нет такой профессии – политик. Нет института, который бы готовил политиков. Или вы думаете, что во всем мире в политику идут только экономисты и юристы? И президенты различных стран были представителями самых разных специальностей. Я – в том возрасте, когда приходится думать о том, что будет с нами дальше, правильно ли мы движемся?