Юрий Трифонов: Пришел, чтобы сказать все

Ему было двенадцать, когда арестовали отца, крупного партийного и военного деятеля, и дядю, брата отца. Дядя расстрелян в том же году, отец — в следующем.

Чудная душевная связь с матерью прервана — мать получает срок заключения и отбывает его в Карлаге.

Юра с сестрой остаются на попечении бабушки, несгибаемой партийки, несмотря ни на что.

Как сын «врага народа» Юра не может поступить в вуз, потому его ждет авиационный завод: слесарь, диспетчер цеха, редактор многотиражки. В Литературный институт его примут на заочное отделение. На очное переведут позже.

В двадцать пять грянет слава: «Новый мир» опубликует его оптимистический роман «Студенты», за который ему дадут Государственную премию.

Брак с красавицей Ниной Нелиной, солисткой Большого театра, сперва счастливый, потом мучительный, с непониманием, с отдельными жизнями, его и ее, прерван ее ранней смертью, оставившей глубинное чувство какой-то вины. Перед ней или перед самим собой? Все, серьезно пережитое, перечувствованное, передуманное и переосмысленное, ляжет в основу, в фундамент, на котором сформируются человеческий и писательский характер и характеры будущих персонажей. Все в преображенном виде войдет в ту прозу, которая выделит Юрия Трифонова из ряда.

Уже плохо помнится, на фоне какой литературы Трифонов явился, как был бит за быт. Мелкотемье — так это называлось, если не про величие строек коммунизма, не про бескорыстных сталеваров и мудрых секретарей обкома.

Совестливые мученики коммуналок и вечных русских вопросов, пьющие и трезвенники, ищущие любви и теряющие любовь, ненавидящие и ненавидимые, вписанные в историю и выписанные из нее — люди, наши люди, в которых помпезная литература и не думала вглядываться так, как вгляделся Трифонов, спутники его по времени и месту, близкие и далекие, и сам он среди них.

Как ни странно, родным критикам Трифонова будут вторить критики инородные.

Один американец скажет ему на вечеринке о его героях:

— Понимаете, Юрий, нам, американцам, такие люди не нравятся. Мы любим людей успеха. А вы, русские, всегда пишете про неудачников. Это не для нас. Мы любим оптимистическую, жизнеутверждающую литературу. Мы такая нация.

И вся американская компания бодро закивает, блестя зубами, и каждый доложит про свое личное просперити, то есть процветание.

«Жизнь — постепенная пропажа ошеломительного», — записал Юрий Трифонов, как на медали вырезал.

Проза, что выльется из-под пера набравшего силу писателя, явится попыткой остановить пропажу, зафиксировать реалии, воздух, мелочь случившегося, чтобы противостоять энтропии, то есть уходу и распаду.

«Это вот что: шаркающая толпа на знойном асфальте, гул голосов, клочья музыки отовсюду, ее пух, ее сор, музыкальные перышки летают в воздухе, невидимые оркестры где-то выбивают свои перины, обертки мороженого под ногами, в урнах сам собой загорается мусор, растекание толпы, человеческий вар в лабиринтах аллей…» — и на полстраницы про Центральный парк послевоенной поры.

Инвентаризация сущего как противостояние хаосу.

Потому так много включений в повествование всяких там Саясовых, Котовых, теть Ксений, Анн Артемовн, Екатерин Гурьевн, Анн Григорьевн, Юлий Федоровн, Маркуш, Кать, которые явятся и пропадут, да и сюжет прекрасно может обойтись без них — не обходится писатель, чья страсть — запечатлеть «Обмен» и «Долгое прощание», «Другую жизнь» и «Предварительные итоги», «Время и место» и, конечно, «Дом на набережной».

Он трудно жил и трудно писал. Но писал с такой степенью проникновения в жизнь, что это было реально про нас.

Несколько тысяч читательских писем осталось в его архиве. Писали бы люди, если б не про них? Вторым браком он был женат на писательнице Ольге Мирошниченко. Трудная любовь случилась как награда за скукоженные прежние чувства.

…А с американцами, любителями жизнеутверждающей литературы, кончилось так. Один ушел с вечеринки пьяный, угрожая покалечить другого. Дочь на рассвете кричала матери: «Будь ты проклята! Ты не мать, а ведьма!.. Почему ты меня не убьешь?..» Мужчина разобьется на самолете, женщина попадет в психиатрическую лечебницу.

Трифонов писал быт как бытие, не отворачиваясь ни от каких частностей жизни, при которых дело, бывает, кончается и психлечебницей, и смертью.

Как человек он боялся смерти. Как писатель — стоически защищал от нее жизнь.

Неудачник? Он пришел, сказал свое, пробил наше дремлющее сознание. И остался. А где они, былые официальные удачники?

Юрий Трифонов в рабочем кабинете. / Фото: РИА Новости