Банановая змейка

— Але, гараж, почем продашь? — в бок меня довольно ощутимо ткнула незнакомая тетенька. — Своих не узнаешь?

Я резко повернулась от магазинной витрины на выходе метро. В глазах продолжало рябить от небывалой блескучей россыпи бижутерной роскоши. Подсвеченная яркими лампочками, она сияла не хуже, чем сокровища в пещере Али-Бабы.

А тут эта вот мадам. Невысокая, очень полная, широкие джинсы, кажется, их называют «бойфренды». По сезону тепленькая курточка с куцым мехом на капюшоне. Синяя беретка надвинута на глаза. Глаза… Глаза удивительные, где же я такие видела? Темно-серые, а серединка возле зрачка — золотая.

— Не узнаешь… А если я тебе скажу, что на голове у меня — ветки? — и захохотала.

Светка, боже ж ты мой, Светка.

Самая большая обманщица из тех, кого мне довелось встречать в жизни. Если бы за умение соврать выдавали Нобелевскую премию, то, безусловно, ее получила бы Светка Коваленко. Кстати, часто она представлялась не «Светой», а «Ленкой». Потом, конечно, получалась путаница с именами. И ее припирали к стене: почему ты представилась не своим именем?

— Как не своим. Я же КоваЛенка. Ленка.

Спорить со Светкой Коваленко было бесполезным занятием. Если бы присуждали Нобелевскую премию за умение выкручиваться, она бы тоже, без сомнения, вошла по крайней мере в шорт-лист.

Мы познакомились, когда мне было семь: в благословенные семидесятые дети спокойно могли гулять без родителей во дворе дома и даже дальше.

Я почему-то хорошо помню тот день. Стояла ранняя осень, днем было по-летнему тепло.

Деревья сбросили на землю первые листья. Я собирала их для гербария. Золотые и красные ладошки клена, желтые монетки березы, причудливую резьбу каштановых опахал.

— Ты что, листья собираешь? — спросила меня незнакомая девочка. На голове у нее была синяя вязаная шапочка с капюшоном и такой же синий шарфик. Сразу было понятно, что она старше — может быть, года на два.

Мы познакомились. В детстве легко знакомиться, легко завязывать дружбу, сразу на всю жизнь, конечно.

Светка (тогда она представилась, конечно, Ленкой, но с оговоркой — меня так зовут не всегда) сказала, что покажет мне, где растут листья, каких нигде больше нет. Эти листья, безусловно, будут украшением моей коллекции.

Я доверчиво пошла — мне ужасно хотелось поразить свою учительницу самым лучшим гербарием. Никогда яростные пульсики первенства не бились во мне так сильно, как в первом классе. В густеющих сумерках мы шли с новой подругой все дальше и дальше от дома, и она рассказывала мне о своем классе — училась в соседней школе. У них в класс, оказывается, можно было приходить с любимыми домашними животными. Она, Светка, например, часто приходит с собакой Бимом. А ее сосед по парте Шубин приносит хомяка.

Просто это же естественно и понятно: животные очень скучают, если остаются дома одни. И они вовсе не мешают, даже наоборот. Бим, например, тоже учится. Шубинский хомяк нет, не может сфокусировать внимание, а собаки ведь очень умные, и Бим уже бегло читает. Любит Бианки.

Я тоже любила Бианки, поэтому к Биму сразу прониклась уважением. И к такой удивительной и справедливой школе, где учится Светка.

На школьные завтраки у них каждый день джем в маленьких баночках и глазированные сырки. Молодые не поймут, почему эта подробность чужого стола стала для меня просто откровением. И я не знаю, с чем сравнить для советского школьника ту глазированную роскошь; такого быть не могло в принципе, а объяснять долго и бесполезно.

Не помню, о чем еще рассказывала мне Светка, но я была совершенно очарована ею. И когда мы наконец подошли к обыкновенной рябине, которая росла и в моем дворе, я постаралась скрыть разочарование.

Но Светка, наверное, что-то поняла. Потому что вдруг тяжко вздохнула и сказала:

— Жаль, что я не могу отдать тебе листья с моей головы. Врач строго запретил мне снимать шапку. Иначе все лечение насмарку.

— У тебя на голове листья? — поразилась я.

— Да, — снова вздохнула Светка. — Я не снимаю шапку уже целых полгода. Вместо волос растут ветки с листьями. Но снять никак нельзя, понимаешь, врач намазал их специальной мазью… Мишневского.

— Вишневского? — с радостью узнавания сказала я.

Про мазь Вишневского у меня была своя личная история: как-то я обкусала заусенец, и попала инфекция, и врач мазал мне палец вонючей коричневой мазью… О, как хотелось мне рассказать Светке свою историю, наконец-то и я вспомнила что-то интересное…

— Не Вишневского, а Мишневского, — презрительно сказала Светка. — Мазь Мишневского от моей редкой болезни. Понимаешь? Помогает только она.

Я потрясенно замолчала. Как я могла обесценить Светкины ветки на голове каким-то своим сомнительным заусенцем?

Но уже совсем стемнело, и домой мы почти бежали бегом.

Половина моего гербария уже обтрепалась, пришлось выбросить.

Возле подъезда росла береза. Она подрагивала небольшими листочками, подсвеченные фонарем, листочки эти казались просто золотыми. На фоне темно-синего небесного кобальта — золотая береза. Я показала на нее Светке.

— Золотая!

— Эх, как жаль, что я не могу снять шапочку, — сказала Светка. — Ты же теперь моя лучшая подруга. Ты бы увидела, какие у меня листья! Завтра встретимся здесь же, после уроков.

Я прибежала домой счастливая. И первым делом рассказала бабушке о необычной девочке, которую зовут то ли Ленка, то ли Светка. Ну, у нее просто два имени. У французской королевы ведь было два имени? Ну и у нее. А еще у нее ветки на голове.

Бабушка вздохнула.

— Блинчики простыли. А если врать не умеешь, то и не берись. А поучись сперва. У деда своего хоть бы поучись. Он в этом академик. В ветках на голове.

На следующий день я напрасно ждала Светку во дворе своего дома: она не пришла. Больше осенью мы с ней не встречались. Наверное, потому что я начала бесперебойно болеть страшными ангинами. Я позабыла про нее напрочь, и только однажды во время температурного бреда показалось мне, что вместо волос у меня на голове начали расти ветки в серебристых почках, как у весенней вербы.

Со Светкой мы встретились лишь через пару лет — и будто не было никакого перерыва в нашей дружбе. Я так обрадовалась ей, что зайцем метнулась навстречу.

У Светки были две жиденькие светлые косички. Но зато тут я обратила внимание на ее глаза — по-настоящему удивительные! Будто состоящие из маленьких сине-серых хрусталиков, зеркальные, переливающиеся. Возле зрачка — темное золото. Опушка из черных-черных длиннющих ресниц.

— Какие у тебя глаза! — восхищенно воскликнула я.

— Да, знаешь, у меня же глаза меняют цвет, — охотно пояснила Светка. — Иногда они бывают полностью серые. Иногда — полностью золотые. Золотые, конечно, редко бывают. Но про меня даже сняли кино. Называется «Девочка с золотыми глазами». Фильм скоро будет идти в кино. Мы с тобой обязательно сходим посмотреть.

Но сейчас в кино шло совсем другое кино, и мы почти каждый день в оставшиеся от каникул летние деньки ходили в кинотеатр. Светка говорила без умолку. Прочитанные книжки странным образом перемешивались с реальной жизнью, киношные герои вплетались в рассказы об июльской смене в пионерском лагере.

Море, горы, мальчик с рыжими волосами со странным именем Тарас, мушкетеры, говорящие собаки, добытчики золота, пришедшие явно из рассказов Джека Лондона…

Как-то мы сидели у меня дома. Светка очень любила заходить ко мне в гости — подолгу рассматривала бабушкины статуэтки в зеркальном серванте, листала альбомы с фотографиями. Бабушка яростно гремела на кухне кастрюлями: почему-то она не любила Светку и называла ее «Летка-енка». Тонким пальчиком Светка нажимала клавиши на старом фортепьяно. Я-то просто ненавидела этот инструмент, на котором меня заставляли играть проклятые гаммы и пьесы Гайдна, звуки казались мне визжащими и злыми. А у Светки, не умеющей играть, пианино вызывало радостный трепет.

— А ты знаешь, откуда берутся дети? — как-то буднично спросила у меня однажды Светка. Она нажала белую «ми», нажав на педаль, и звук был долгим-долгим. Будто кто-то застонал.

— Ну, родятся у мамы, — легкомысленно ответила я.

— Эх. Сейчас я тебе расскажу.

Светка нажала «до», так же долго, тягуче, но сама нота была какая-то более уверенная и бодрая, что ли.

— Надо взять лист алоэ. Я вижу, у вас на подоконнике как раз подходящее алоэ.

Ого! Я и не знала, что это «алоэ». Я называла его «крокодильчиком», за зеленые колючие листья, похожие на хвост аллигатора. Иногда бабушка срывала один из жирных листьев и капала горьким соком мне в нос — от насморка.

— Ну воооот, надо взять такой лист, разжевать, проглотить. Потом лечь на спину и положить руки на живот.

И три раза сказать: «У меня будет мальчик». Если хочешь сына. А если хочешь дочку, то надо сказать: «У меня будет девочка». И все, потом ждать. И через девять месяцев, как правило, ребеночек родится.

— Да ладно, неужели так вот… Крокодильчик… А если его нет? Цветка?

— А ты вспомни, вспомни. У всех дома есть алоэ. А у кого-то нет, но и дети же тоже не у всех. А давай сейчас так сделаем. И у нас родятся дети. У тебя сын, у меня дочь. Они родятся в один день и потом вырастут, и потом поженятся. И мы с тобой будем родня.

Я с сомнением смотрела на Светку. Какую-то ерунду она, похоже, говорила. Но уже и захотелось все вот так, как она сказала. Чтобы родились у нас малыши. Мальчик и девочка. А потом выросли, а потом поженились. И мы стали бы со Светкой родными. Хотя она и так была для меня — роднее некуда…

— Да, может, еще и не получится, — сказала Светка. — Но попробовать надо.

Какой горький был лист! Как противно было его жевать. И даже пришлось сбегать на кухню к бабушке — за стаканом воды. Бабушка сердито сверкала глазами, и, хоть ничего не говорила, было понятно: ждет не дождется, когда уйдет «Летка-енка».

— Ща, мы скоро, — я чмокнула бабушку в мягкую теплую щеку.

В комнате кашляла Светка. Кто не знает, как горчит сок алоэ, может попробовать.

И потом мы лежали на полу, лупились в потолок и бубнили мантру: «У меня будет мальчик». «У меня будет девочка».

А вечером вдруг, когда я уже засыпала, на меня вдруг нахлынул самый настоящий ужас. Я же хожу в школу! И как я буду ходить туда, с огромным животом? И как же все будут ржать надо мной на физкультуре! И что скажет, о боже, мама?

Мама прибежала на мой громкий плач.

— Что случилось? Что-то болит?

— Мама, прости меня. У меня будет ребенок. Сын, — прорыдала я.

В каком классе я была? Наверное, в третьем. Сегодняшние школьники покрутили бы у виска.

После того как мы не стали со Светкой «родней», на дружбу нашу легла тень. Бабушка провела со мной беседу о врунах, которые живут в одном из сусеков ада. Мама сказала, что Светка старше и учит не пойми чему, она, Светка, наверное уже и курить пробовала; а есть вот хорошая девочка, Яночка Гительман, которая как раз очень хочет со мной дружить. Яночка тоже ходила в музыкальную школу, правда, занималась скрипкой. Папа же, нахмурив лохматые брови, сказал, что выдерет меня ремнем, если я буду шляться со старшими девчонками. И котенка, обещанного мне на следующий год, не будет. Все.

При встрече мы со Светкой кивали друг другу; она жила в соседнем дворе. Общая тайна «неслучившегося материнства» разъединила нас.

Я училась уже классе в седьмом и возвращалась домой с ценной добычей. Связкой бананов. Их «выбросили» в овощном на углу совершенно неожиданно, и я, повинуясь стадному чувству, кинулась в стремительно выросшую очередь, и даже оказалась в ее начале. «Начало», конечно, относительное — у меня было время, чтобы, заняв очередь, сбегать домой за деньгами. И потом, уже с деньгами, зажатыми в кулаке, я постояла с полчаса. Но наградой мне была связка бананов. Зеленых, правда. Но с намеком на желтизну. Я знала, что бабушка уберет их в шкаф, накрыв бережно своей вязаной кофтой. И там бананы «дойдут» до вполне себе удобоваримой спелости.

Навстречу мне шла Светка. Она очень повзрослела. Обстригла волосы и даже сделала «химию», а глаза подводила ярко-синим. На ней были сетчатые колготки и туфельки с каблучками. Я вспомнила про ветки на голове.

— Это что у тебя, бананы? — спросила Светка. — Ты знаешь что, осторожней с ними. Их же везут черте откуда. Иногда на них проезжают сквозь таможню банановые змейки. Маленькие такие, они заползут в гроздь и сидят там, притаившись. Страшно ядовитые! Зеленые тоже, как незрелые бананы. Поэтому их и не видят таможенники. Мы в прошлом году купили бананы, так вот, представь, попалась такая змейка, подлюка. Сбежала, когда бананы дозревали. Спряталась в шкафу. Мамка полезла проверить, как там бананы, а она — цап! — и укусила. Еле откачали.

Я тоже сильно повзрослела за последнее время. И знала, что есть такие люди, которым все время надо зачем-то врать.

Но, придя домой, я тщательно осмотрела банановую связку. Мало ли.

Такая вот Светка Коваленко. Стоит передо мной, улыбается. Постарела, конечно. Не узнать. Только глаза те же.

— А я знаешь ли тут редко совсем бываю, вот буквально эту неделю здесь живу. Бизнес. Полгода в Америке, потом вот на Дальний Восток летала, недавно вернулась. На следующей неделе в Китай. И не спрашивай, так сразу не объяснить, не рассказать. Вот чудо что встретились, знаешь, я на метро-то первый раз лет за пять, наверное, поехала. Снег с дождем, а мне миллион дел за день надо сделать, я подумала — на метро быстрее будет. Пойдем-пойдем, сейчас я тебя на тачке подвезу, у меня возле метро припаркована. Повезло тебе, подвезу, а то погода жуть.

И я, как когда-то в детстве, плетусь за ней по ступенькам вверх и злюсь, что не могу послать ее, как, впрочем, и всегда. С этой ее нелепой курткой, ярким, не по годам, лаком на ногтях, безудержным враньем.

На площадке возле метро мокнут под серым московским небом, под холодным ветром, который обрывает редкие уже листья, машинки. Темные силуэты машин — в основном корейских, ну еще каких-то французских. Реже — японских. Я не разбираюсь в машинах, но вижу, что среди них только одна выдающаяся — ярко-красный «Бентли». Длинный и закругленный, с фарами — побольше и поменьше, будто две пары глаз. Это единственная машина, которая не ждет, продрогнув, своего хозяина. Она стоит, гордо и независимо, не как дряблый ишак, а как мощный конь.

— Ну, угадаешь, какая машина моя? — спрашивает меня эта полузнакомая толстенькая нелепая тетенька.

— Эта красная ракета, наверное, — насмешливо говорю я, показывая на «Бентли».

Конечно, мне придется идти пешком; я уверена на сто процентов, что сейчас Светка вновь скажет, что машину ее только что угнали, или похитили инопланетяне, или…

— Молодца! Зачет, — говорит Светка и достает ключ из кармана куртеца, нажимает, и «Бентли» приветственно моргает фарами. — Поехали.

А глаза у Светки — огромные и золотые-золотые. Может быть, в них просто отражаются желтые уличные фонари.

Читайте также: Яркие одежды