Украденное детство

Ни слова выдумки нет в этой истории, хотя многое в ней сегодня кажется нереальным. Но жизнь порой куда изощреннее вымысла, и очень горько, что не все об этом помнят. Многих бед не было бы на Земле, имей человечество иную память...

Если все мы родом из детства, то непонятно, как Нина Николаевна Назарова осталась такой, какой я вижу ее сейчас. Мы сидим у нее дома в Орехове, она угощает сырниками, смеется. А я не могу переключиться после услышанного на беседу о пустяках.

Мы с Ниной Николаевной знакомы давно, но заочно. Она присылала и печатала в «Вечерке» рассказы, говорили и по телефону. Но никогда она не рассказывала о детстве. Теперь понимаю, почему. Слишком больно вспоминать. Но сегодня, когда в моде перелицовывание истории, и кое-кто, в том числе поляки, многое предпочитают не помнить, ее рассказ приобретает особое значение. Ведь три с лишним года ее детства прошли на оккупированной фашистами территории. Да, поляки не жаловали советскую власть, но перед лицом общего врага все объединялись, не глядя на национальности. Впрочем, об этом расскажет Нина Николаевна.

После войны Нина Чурсина вышла замуж, стала Назаровой, сделала карьеру, работала в том числе в органах власти, имеет массу наград, поддерживала отношения с теми, кто спас ей жизнь, и подумать не могла, что польский народ начнет видеть в своих соседях врагов, забыв, через какой ад им пришлось пройти вместе. Но юбилейный год Победы — хороший повод для таких воспоминаний.

— Я хорошо помню зиму 1939 года. Декабрь. Отца переводят по службе из Барнаула в присоединенный к территории СССР бывший польский город Белосток. Мы оказались там в начале 1940 года — папа, мама, четырехмесячная моя сестренка Тамара и я. В Белостоке жили в это время около 110 тысяч человек, половина — евреи, которых фашисты уничтожат за время оккупации. Массово уничтожалась и польская интеллигенция, молодых угоняли на работы в Германию. Когда город освободили, в нем не было и пятидесяти тысяч человек! В июне 1941 года отец поехал в отпуск, на воды в Кисловодск. Меня отправили в пионерский лагерь, а мама с полуторагодовалой Тамарой оставалась в Белостоке. 21 июня я заболела, меня отправили в изолятор. А 22-го утром все пошли гулять в лес, а я, несмотря на запрет, вышла от скуки во двор. Над лагерем кружил самолет, будто изучая что-то. Я помахала ему рукой, вскоре он скрылся, а в лагерь въехали три грузовика. Водители собрались вокруг начальника лагеря и что-то нервно обсуждали, а также упрекали его, что «дети не собраны». Со стороны леса, за которым был какой-то город, начали доноситься раскаты грома. Я решила, что будет дождь. Но из леса прибежали испуганные ребята с вожатыми и сообщили, что «гром» — это не гроза, а взрывы. Так я узнала, что началась война.

Детям было велено собраться, и вскоре машины двинулись в путь, подальше от границы. Первый грузовик с детьми и сопровождающими, очевидно, вырвался вперед: других машин и ребят Нина больше не видела.

— Было страшно: взрывы, перестрелки. Мчались машины с людьми в военной форме, танки. Над нами пролетали самолеты. Мы видели, как в стороне завязался воздушный бой. Был первый день войны, а вдоль дорог уже валялись сгоревшие танки и лежали погибшие…

Колонна, в которую встроился их грузовик, была отличной мишенью. И бомбардировщик не заставил себя ждать.

— На нас сбросили две бомбы, одна упала в поле, вторая уничтожила две головные машины. Нам приказали бежать и до особого распоряжения прятаться за деревьями. Мы долго лежали в каком-то овраге, а потом рискнули вернуться. Дорога была разбита, но свободна, две машины догорали в кювете. Наша машина исчезла, как и сопровождавшие взрослые...

Запуганные дети, обходя воронки и тела погибших, двинулась куда глаза глядят и вышли к деревне Кремянице. Это Гродненская область, 130–140 километров (по новым дорогам 83 километра) до Белостока.

— Помню, с немецкого самолета сбросили листовки на русском языке: мол, немецкие войска не воюют с мирными жителями и, чтобы исключить ошибки летчиков, гражданским надо носить белые головные уборы. Если бы так! Я часто вспоминала этот текст, сталкиваясь со зверством фашистов по отношению к мирному населению и военнопленным…

А Гродно и область были оккупированы гитлеровцами в первые два дня войны, раньше, чем Белосток, за который в окружении яростно сражалась 10-я армия Западного фронта.

— Потом я узнала, что отец кинулся в Белосток, но смог доехать лишь до Минска. Оттуда его отправили в Барнаул, а затем — в горно-алтайский Чарыш. Маму с Тамарой утром 22 июня отправили в эвакуацию. Несколько недель они добирались до Омска, сестра в дороге заболела, у нее отнялись ножки. Врачи чудом вернули ей здоровье.

Папа перевез маму и Тамару в Чарыш и ушел на фронт.

В Кремянице дети переночевали в местном клубе, рядом со стонущими ранеными солдатами, а утром разбрелись по деревне в поисках еды и приюта. Молодая пара предложила Нине остаться, но она решила вернуться в Белосток.

День крестин. В нижнем ряду слева направо: сестры Люцина Кветень, Наталья Ходрышевска, Нина (Янина, Божена) Чурсина (Назарова) и Геновефа Лагунь. В верхнем ряду — крестные Нины Янина Вечорыньска и Эдвард Шиплюк, 19 апреля 1942 года / Фото: Из личного архива

— Мы отправились туда вдвоем — я и Инна Герасимова, дочь папиного сослуживца. Не помню, сколько мы шли то под немецкими, то под советскими обстрелами и бомбежками. Завидев машины с немцами или мотоциклистов, убегали в поля или в лес. Раз в день выпрашивали еду в деревнях. Нас кормили, но выпроваживали, боясь гнева немцев. Ночевали мы в посадках картофеля. Помню, проходили полностью разрушенный городок, на руинах которого копошились женщины и дети. А у одной из деревень увидели повешенного. Все поняв, испытали ужас...

Вскоре у обеих путниц начался фурункулез: боль, температура... Последнюю часть пути Нина пронесла Инну на себе. Обессилевшая девочка не могла идти и говорила, что хочет умереть.

— Мы вошли в Белосток прямо на улицу Красноармейскую, где были наши дома и разбежались, обретя силы от радости. В нашей квартире на диване спал, не сняв сапог и мундира, немец. Двери соседних квартир были открыты, и там тоже были люди в форме мышиного цвета.

...Она не помнит, как бежала из дома, где провела ночь, как оказалась в другой части города. Какая-то женщина, заметив лежащую под забором девочку, спросила, что с ней. Нина повторяла одно: «Я — русская». Женщина отвела ее к себе.

— Фамилия у этих поляков была Скальские. У них был домик с садом. Напившись воды, я заснула — температура была запредельной. И провалилась в забытье.

Семья Скальских — бабушка Барбара, ее сын Ян и его жена Кристина тепло отнеслись к «подзаборной девочке». Семья была бездетной. Хромого Яна, инвалида, оккупанты не призывали на принудительные работы, Кристина с утра до вечера работала на пошивочном предприятии.

— Бабушка Бася подарила мне всю любовь, не растраченную на внуков. Это она меня выходила, сшила мне платьице и даже куклу. Уродец из лоскутков с волосами из пакли стал для меня символом доброты... Больше двух месяцев я провела у Скальских. Даже стала меньше плакать, подолгу рыдала только после того, как мимо дома прогоняли колонны советских военнопленных. Как-то на наших глазах обессилевшего раненого застрелил конвоир...

Потом Нина пошла в приют, созданный католическими монахинями.

— Да, я была маленькая, но понимала, что война когда-нибудь закончится и отец, если будет жив, начнет меня разыскивать. И в приюте меня найти будет проще, чем если Скальские меня удочерят. Еще мне хотелось бы сделать акцент на том, что все это происходило в первые месяцы оккупации. Только начались работы по возведению ограды с колючей проволокой вокруг четверти города, отведенной под еврейское гетто. Еще не были депортированы более сорока тысяч человек, в том числе 1200 детей, в лагеря смерти — Треблинку, Майданек и Освенцим. Еще не было огромной могилы расстрелянных и раненых, то есть заживо погребенных, мирных жителей в парке... Но уже были заживо сожжены 800 человек в синагоге. И глаза горожан уже обжигали желтые шестиконечные звезды на груди и спинах людей... В приюте я снова встретилась с Инной. Ее нашел на чердаке местный житель и привел в приют — почти умирающую, одичавшую. Ее дом был разрушен взрывом, под его руинами погибли ее мама и сестренка.

...В полуразрушенном доме католические монахини из ордена Шарытки принимали девочек. К ноябрю 1941 года этот «ковчег» в Белостоке переполнился, и сестрам удалось получить разрешение на заселение неремонтированных помещений бывшего дома престарелых в местечке Супрасль, в 14 километрах от Белостока. Стариков, живших там, расстреляли в первые дни оккупации.

— Думаю, нас не расстреливали потому, что фашисты видели в нас потенциальную рабочую силу. Надо было лишь дорасти до 13–14 лет. Сестры не допустили ни одного случая отправки! У забора был вырыт замаскированный кустами погреб, в котором, в случае проверки приюта, скрывались подросшие воспитанницы и девочки-еврейки. Оккупанты никакой помощи приюту не оказывали, но грозили в случае появления инфекции «принять соответствующие меры». Так что у нас поддерживалась идеальная чистота. Нас было около 150 воспитанниц, персонал состоял из шести сестер, трех «вольнонаемных» женщин и конюха. На кухне заправляла сестра Юзефа. Сестра Люцина заведовала прачечной, а сестры Еугения, Геновефа и Мария были воспитателями в группах. Управляла приютом сестра Наталья. Лишь Господу известно, как она добывала еду, каких «спонсоров» привлекала… Но мы трижды в день получали немного еды. Завтрак состоял из кусочка черного хлеба и стакана горячего травяного отвара или «кофе» из заготавливаемых нами же желудей, иногда и просто горячей воды. Случались и периоды голода. Мы разбили огород, заготавливали хворост, шишки для кухни, собирали травы. Научившись вязать, подрабатывали, принимая заказы на изготовление детских варежек и носочков. Кое-что для пропитания удавалось добывать в лесу. К нему нельзя было приближаться — под угрозой расстрела, но сестра Наталья выхлопотала разрешение бывать на определенной территории лишь в определенное время. В апреле 1942 года некрещеных девочек окрестили в костеле. Сестры-воспитательницы были и нашими учителями, хотя немцы запрещали обучение грамоте.

Так прошло три года. Мы были оборванными и из-за нехватки обуви в последнюю зиму гулять ходили в две очереди. Но все чаще доходили слухи о том, что Красная армия гонит оккупантов прочь! Не буду описывать пережитые бомбежки, обстрелы, пожары… Главное — наступило 28 июля 1944 года, когда в Супрасль и Белосток вступила Красная армия! Как мы радовались, как махали руками! Сестра Наталья, указав на сидящего на танке солдата, распевавшего что-то под гармошку, изрекла: «Народ с такими гармонистами и весельчаками победить невозможно».

А еще через четыре дня, 1 августа, в приют пришел папа. Это был счастливейший день моей жизни! Папа воевал на Втором Белорусском фронте, участвовал в освобождении Белостока и был приказом оставлен в этом городе на службу. И он смог разыскать меня… В сентябре Белосток был передан советским правительством Польше. Папу перевели в Гродно. Перед отъездом мы отправились отблагодарить семью Скальских. Несли им в подарок большую банку американских консервированных сосисок, редкость по тем временам. Но на месте дорогого мне дома было лишь пепелище. Ни добрейшей Баси, ни Яна и Кристины на этом свете больше не было. Вскоре после того, как Нина оказалась в приюте, мимо дома Скальских вновь гнали колонну пленных. Один из них шмыгнул в приоткрытую калитку. Но вскоре потеря была обнаружена, фашисты нагрянули с обыском. Люди видели, как из дома Скальских вывели человека в окровавленных бинтах, а затем в доме загрохотали выстрелы и полыхнуло пламя...

Нина (в центре) навещает сестру Геновефу и крестную Янину, Польша 1989 год / Фото: Из личного архива

— В октябре 1944 года мы с отцом отправились за мамой и сестрой. А потом русских девочек из Супрасля перевели в Гродненский детдом. И мы продолжали дружить. В 1989 году я ездила к сестре Геновефе в Дом престарелых монахинь под Варшавой. Старенькая, почти ослепшая, она по-прежнему была энергична и излучала тепло. Еще через два года ее не стало. Ездила я и в Супрасль. В отреставрированных помещениях находится детдом. Его директор радушно встретила меня. В книге регистрации воспитанников приюта военного времени я обнаружила, что моя крестная Янина Вечорыньска, одна из «вольнонаемных», всех девочек записывала как полячек и сокращала им возраст.

…Она улыбается, пишет рассказы, делает сырники. Изумительно выглядит. Но при упоминании войны по лицу ее пробегает волна боли. Как поляки могли забыть даже это? Ведь не так давно историю приюта описывали в польской прессе... Фото девочки рядом с монахинями смотрит на нее из-за стекла книжной полки. Не забыть...

Читайте также: На рубеже. Наступление войск маршала Ивана Конева переломило ход Великой Отечественной войны