Полоса отчуждения начинается с трех вокзалов

«Здесь птицы не поют, деревья не растут…» До последних праздников я считал, что это слова из песни Окуджавы к фильму «Белорусский вокзал». Так оно, собственно, и есть, но после экскурсии на очередное дно столицы песня приобрела для меня совершенно иной смысл. В полосе отчуждения Московской железной дороги немного деревьев, птиц – еще меньше, однако люди, которым уже нечего терять, действительно «врастают в землю тут», и над их «родиной ([i]малой[/i]. – [b]Прим. авт.[/b]) – дым». Вот только в победу никто из них уже не верит. Хватило бы денег на несколько бутылок дешевой водки – значит, день прожит не зря.Форму одежды я выбрал парадную: с дачи привез телогрейку побольше, надел брезентовые штаны, используемые в повседневной жизни для лазания под машину и потому достаточно грязные, а на ноги натянул очень удачно треснувшие поперек подошвы старенькие «саламандер». С головным убором было проще: вязаную шапку одолжил сосед.Сложнее была моральная и физическая подготовка. Неделю не мыться и не бриться для меня, с обязательным душем по утрам и вечерам, стало изощренной китайской пыткой.Когда от меня начали – в прямом смысле этого слова – воротить носы даже родные дети, я понял, что созрел. Положив в старенький рюкзак купленную на оптовом рынке бутылку водки, огрызок дешевой колбасы и полураскрошенный батон хлеба, я направил свои стопы к трем вокзалам. Вернее, стопы мои все-таки подвезли коллеги, чтобы моя «командировка» не закончилась при входе или выходе из метро.…С бичом Колей я познакомился на площади трех вокзалов. Коля с первых слов настоял на том, что он не бомж (без определенного места жительства), а именно бич (бывший интеллигентный человек). Не знаю, как в бывшей жизни, а в нынешней Коля сноровисто обходил редкие урны и потайные уголки в поисках стеклотары. Улов был невелик, поскольку основной поток пригородных пассажиров уже иссяк, а массовый исход пассажирских поездов дальнего следования начинался через час с небольшим.Поначалу Коля к моему вопросу – «перекантоваться до утра» – отнесся без особого интереса и оглядел меня скептически. На улице начинало заметно холодать, а по сравнению с бывшим интеллигентом Колей я был одет, что называется, по-летнему. Но когда я заявил, что всегда есть чем согреться, Коля перевел взгляд с моих ботинок на рюкзак и понимающе хрюкнул носом.– Ладно, пойдем, покажу.Я было попытался от сопровождения отказаться, мол, сам найду, но, со слов Коли, абы кого в общину не пустят. Могут еще и побить здорово.– У тебя что с собой? Пузырь? Один? А деньги есть?– Есть, – я достал из кармана комок смятых червонцев.– Давай!Не дожидаясь моей реакции, Коля выгреб бумажки и мелочь из моей ладони и скрылся за рядом палаток, вытянувшихся параллельно зданию Ленинградского вокзала. Я уж думал, что денежки просто пропали, но бич вынырнул из-за палаток так же молниеносно, как и исчез. В рюкзак были переправлены две бутылки водки «Гжелка» без акцизных марок, темная бутылка со смятой грязной этикеткой, залоснившийся батон колбасы и две буханки черного хлеба. Теперь, по словам Коли, меня должны были принять с распростертыми объятиями. Но радостной встречи не получилось.– Ты кого опять привел, пидар! – на моего провожатого грозно надвигалось нечто несуразное. Несколько пахнущих зоопарком пальто, на которые сверху еще каким-то образом был натянут мужской дождевик, как минимум три шерстяных платка обтягивали голову… Коля явно и очень заметно струхнул, но попытался оправдаться:– Любочка, ну чего ты опять?.. Ну не пропадать же человеку...– А хто етот человек? – баба Люба требовательно уперла грязный вонючий палец в мою грудь.– Хороший человек! – заюлил Коля. – Еды вот… – Не тебя, говнюк, спрашиваю! – бабка была пьяна, и качать права с ней не хотелось.Стащив с плеча рюкзак и «накрывая полянку» на куске фанеры, я выложил легенду. Что будто бы приехал из Ярославля на заработки, по приезде на вокзале заснул – ну и обокрали. Вот, кантуюсь по стройкам уже неделю в ожидании, пока родственники деньги с проводником перешлют.– А почему на стройке не остался? – уже более миролюбиво спросила Люба, косясь на водку.Пришлось довирать, что, мол, площадки шмонают, и работодатель всех, кто без регистрации, выгнал. Я бы врал и дальше, но баба Люба, цапнув одну из бутылок – кстати, ту, что я купил сам в «официальном» магазине, – вперевалку вернулась на свое лежбище. Коля шепотом объяснил, что Люба – баба нормальная, когда не пьяная. И не страшная совсем, но любит подраться. Позже, когда вернувшиеся в «лагерь» бродяги разожгли костер, я имел возможность ознакомиться с внешностью бабы Любы. Ее лицо дало бы фору боксеру, побежденному чемпионом мира в супертяжелом весе.Близилась полночь, о чем можно было судить по доносившимся с вокзалов объявлениям, что с такого-то пути отправляется такой-то поезд. Бомжи приходили как-то очень по-тихому, я бы даже сказал, интимно. Место ночевки – две трубы теплоцентрали. Вообще-то они должны были быть закрыты бетонными блоками, но пары блоков не хватало.Счастливчики – те, что посубтильнее, – могли себе позволить забраться под «крышу», где их уже ждало нагретое за день тряпье. Остальные доставали из укромных мест куски картонных коробок… «Общака» не было. С десяток бродяг очень быстро раскучковались по трое, а четверо подсели к нам. За первой же бутылкой очень быстро перезнакомились, поскольку Колю тут знали уже все, а меня восприняли как продуктовый придаток к бывшему интеллигентному человеку.30-летняя Тамарка приехала в Москву из Одессы. Танцевать. Но «танцевать» пришлось на сутенера, который по совместительству стал ее гражданским мужем. Лет пять назад его зарезали из-за профессии, Тамарку пустили по кругу, она от унижения запила… В общем, скатилась на дно путанской иерархии, став вокзальной минетчицей.Ее нынешний друг и защитник, 28-летний Костя, прибыл «с северов», как он представился. Вырос в шахтерской семье, но по стопам отца идти не захотел. Костя – бродяга по призванию: на товарняках объехал всю европейскую часть СНГ, но зимовать предпочитает в Москве: здесь и подруга, и сытнее.Третий мой собутыльник оказался, как и Коля, бичом. Ивана Севастьяновича «забыли», когда в начале девяностых какой-то новый русский прихватизировал коммунальную квартиру на Сивцевом Вражке.Огромную квартиру начали расселять. И Ивану Севастьяновичу предложили жизнь на природе. Даже возили показывать какой-то домик в Калужской области, но при этом так обильно поили, что переселенец, собственно, почти ничего не запомнил. Из запоя он вышел на железнодорожной платформе Балабаново – без вещей и документов. Попробовал сунуться в квартиру – дали по шее. Сунулся в отделение – отсидел пятнадцать суток и снова получил по шее. С тех пор бомжует.Если Ивана Севастьяновича нарядить в рясу – с него можно было бы рисовать каких-нибудь раскольников. Не Григориев, а церковных отшельников. Белая бородища лопатой, зачесанные на прямой пробор длинные сальные волосы, горящие глаза из-под мохнатых бровей. Если бы Дед, как его тут кличут, после годов беспробудного пьянства и всего, что с ним приключилось, не тронулся умом… А кто на его месте не тронулся бы?– Ты учти, сынок, – поучал он меня. – Кругом у нас – мафия, почище итальянской! В милиции – мафия, и в Кремле – самая главная мафия сидит, масоны – слыхал? Они в свои сторонники кровью младенцев посвящают…– Ну, Дед, опять ты свою шарманку завел, – захихикала «тепленькая» Тамарка.– А ты, курва, ничего не понимаешь, так молчи! – от выпитого стакана Деда понесло. – Эх, жаль, паспорта у меня нет, я б на выборы пошел!..– И что бы изменилось? – невинно подлил масла в огонь Костик.– Да не слушай ты его, – толкнула меня в бок Тамарка. – Пойдем лучше я тебя погрею!Может быть, в начале своей карьеры Тамара и была ничего, но сейчас при виде ее на мужские подвиги не тянуло… Отговорился тем, что, мол, Костик заревнует.– Да не ревнует он! Ну не хочешь, так и иди на… – Тамарка пошла искать утешения к соседнему костру.Вернулся Костик, принес, кроме ящика, две пустые бутылки и недопитую кем-то двухлитровую пластиковую емкость «Очакова». Пиво допил сам, бутылку бросил в костер. В это время лежбище осветилось. Яркий луч прошелся взад и вперед по пьющим и спящим, притух. В темноте, по ту сторону луча, угадывался сине-белый милицейский уазик. Постояв напротив лежки минут пять, патруль уехал.Я сделал вид, что испугался проверки.– Не боись, они нас не трогают – брезгуют, – пояснил Костик. – Вот таджики – другое дело!Выяснилось, что между русскими и таджикскими бомжами война идет уже не первый год. Таджики вдоль железной дороги в оврагах целые поселки сооружают. А драки – из-за баб и водки.– Тут вон, говорили, недавно то ли таджики двоих наших убили, то ли наши – двух таджиков, – встрял в разговор Дед.Костик не обратил на него никакого внимания, осоловев от выпитого. А Деда уже потянуло на слезу. Всхлипывая и причитая, он рассказывал, как его недавно били скинхеды.– Ботинки у них, сопляков, такие здоровые. Один, гад, подпрыгивает и – ногой мне в грудь! Я им кричу: «Сынки, русский я»! А они мне, мол, свиньи твои сынки, и по зубам меня этим же ботинком. Вона как, видишь?И Дед полез корявыми пальцами в беззубый рот, показав корешки двух расколотых зубов. Костик очнулся:– Врет он, это Плешивого били. А он убег. Дед, спи давай, пока не наваляли.Вскоре лежка угомонилась. Костик, устраиваясь поудобнее на трубе, говорил:– Скины – это да, приходят, гады, на нас удары отрабатывать. Но хуже – молодые, бля!Оказывается, на старших бомжей время от времени нападают беспризорники. Даже по сравнению со скинхедами – отморозки. Бьют спящих палками, иногда – до полусмерти. Отбирают деньги, водку, сигареты, собранные бутылки… Последний такой набег именно на этот притон был сразу после Нового года. Спрашиваю Костю, почему он не идет спать в ночлежку. Костик смотрит на меня, как на больного:– А кто меня туда пустит? Раз в месяц я туда сам прихожу – помыться. Можно к доктору сходить. Суп поесть. А дальше – в приемник, и домой, в отчий край. А чего я там не видел?Оставшиеся три часа ночи я не спал. Снизу было жарко, сверху – холодно. От соседей воняло, как в слоновнике Московского зоопарка до реконструкции. Знаю по своему опыту – работал там юннатом. Может, потому и стерпел многочасовое самое страшное испытание – запахом.«Скорый поезд номер 149 Кострома – Москва прибывает на второй путь», – пронеслось над полосой отчуждения. Значит, уже шесть. Я отбросил коробку и встал.Костик спал, его карманы кто-то успел вывернуть. Из-под крыши теплотрассы доносилось хихиканье: Тамарка щедро дарила кому-то свою любовь. Подобрав пустой рюкзак, я пошел к метро. Грязную шапку я снял, но при входе на «Комсомольскую» меня все-таки остановили. Помог паспорт с пропиской. А вот пьяного Деда уже волокли в «обезьянник»: он цеплялся за рукав брезгливо морщившегося сержанта и что-то нес о мафии.…А птицы над бомжатником действительно не поют: с тех пор как несколько ворон попали в суп, пернатые сюда не залетают. От греха подальше.