[b]На столе дымились две чашки. Моя — с чаем, Александра Градского с какой-то шипучей таблеткой от простуды. У народного артиста России болело горло, но интервью он не отменил, ни разу за все время нашей довольно продолжительной беседы не пожаловался на самочувствие, лишь раз поморщился, когда я потянулась за сигаретой: «Не кури, пожалуйста, мне будет плохо».[/b][b]— Саш, сколько лет тебя знаю, а ты все такой же…[/b]— Нет, я меняюсь, ну что ты. При первой же возможности падаю и валюсь на диван, накапливаю энергию гораздо дольше, чем раньше. Иногда меня очень хорошо заводят люди. Вот ты пришла, мне как будто лучше.[b]— Сейчас ты – Градский, и этим все сказано. Но твоя независимость проявилась очень рано. Недаром твоей маме говорили: «Уважаемая, ваш сын совершенно неуправляем».[/b]— Ну, мама моя справлялась со мной отлично ([i]хохочет[/i]). Может, ей даже нравилось, что ей это удается, а другим — нет.[b]— Только лаской?[/b]— Могла и отругать, и даже шлепнуть весьма чувствительно. Но мама очень рано умерла. Мне тогда исполнилось четырнадцать.[b]— И ты возненавидел весь мир?[/b]— Нет. Просто я понял, что мир жесток, и надо научиться отвечать ему тем же. Правда, так и не научился до сих пор. А тогда… Я начал играть в группе. Отца перспектива, что его сын станет богемой, совершенно не радовала. Мама была несостоявшаяся провинциальная актриса, и отец, видимо, насмотрелся всякого. У него были правильные представления о жизни, и он хотел, чтобы и я жил, как все. Ну, я потыркался, потыркался, ездил на какие-то бредовые подготовительные курсы, поработал в каком-то НИИ и понял, что это не по мне. А отец стал прислушиваться к тому, что я делаю, и постепенно ему это понравилось. Тогда он посоветовал идти учиться. И я поступил в Институт Гнесиных. Выбор был сделан.[b]— И ты надел генеральские галифе с красными лампасами и пошел фланировать по столице.[/b]— Было такое, но чуть раньше.[b]— Ты почувствовал себя гениальным?[/b]— ([i]Возмущенно[/i]) Да, нет же, нет! Ни у кого из нашей веселой компании (я раньше лет на семь начал, чем Макаревич или Гребенщиков) не было задачи стать звездой — это стопроцентно. Был кайф: ты играешь. Тебе рады. Ты получаешь удовольствие. И неплохие деньги. Девушки носят на руках. Но ощущения, что люди расположены к тебе, потому что ты исключительный – ни фига.[b]— Но теперь ты можешь сказать о себе: Градский — звезда?[/b]— Я могу сказать только одно: мне не перестали звонить, не перестали приглашать. Никакого суперажиотажа вокруг моей персоны нет. Но все как-то обстоятельно и бесповоротно. Все тридцать лет. На телевидении меня по-прежнему «дозируют». На улице узнают. Удивляются, правда, что без охраны.[i]Мимо нас в белой юбочке процокола каблучками дочка Александра Борисовича, шестнадцатилетнее небесное создание Мария, прибывшая в столицу на побывку из Лондона, где она учится в школе дизайнеров.[/i]Градский-дочери:— Куда ты? — Юбку погладить.— ([i]Довольный и гордый[/i]) Ужас. Ужас. Мужики просто шеи сворачивают, когда она идет. ([i]Маша продефилировала обратно уже в черной юбочке[/i]). Слушай, может, хватит одежки менять? Деньги есть? Когда придешь? Красавица-а. А Данька какой! ([i]сын А. Г.[/i]) Метр девяносто! Воот такие плечи, во-от такая талия! [b]— В 74-м году журнал «BILL BOARD» называет тебя звездой года, в этом же году появляется фильм « Романс о влюбленных», где ты един в трех лицах — композитор, поэт, певец. Андрей Кончаловский знакомит тебя с Джиной Лоллобриджидой и говорит: «Это наш российский гений»…[/b]— А я обидел девушку, сказав на своем чудовищном тогда английском что-то вроде: «Что-то вы не очень хорошо выглядите, милочка». Что же касается «BILL BOARD», то если быть честным, это был такой музыкальный междусобойчик. Были их критики в Москве, которым я понравился, вот они меня так и вознесли.[b]— Во многом ты был пионером в профессии. Тебе не кажется, что тебя недооценили?[/b]— Конечно. Я часто говорю об этом.[i]Зазвонил телефон. «Какой паспорт?» — загремел Градский.[/i]— Ну, ты представляешь? Машка позвонила, мент остановил. Видит в машине трех девчонок и требует паспорт. Не права, а паспорт! А не то в отделение сведет! Да на каком основании? ([i]Далее последовала непечатная характеристика неправомерных действий милиционера[/i].) [b]— Кстати, чего тебя так боятся? Ты же, как пел Вертинский, «верный и нежный».[/b]— Это не сегодня произошло. Это старая история.[b]— Но ты же, знаю, часто жалеешь, что наговорил лишнего.[/b]— Если я начну говорить то, что я думаю на самом деле, — будет еще хуже. Если бы я так не любил то, что создал… Дом. Детей. Профессию. Возможность спокойно работать... А если я начну говорить, то просто все потеряю. Не то что кто-то придет, начнет отнимать, нет… [b]— Ты молод, хорош собой…[/b]– ([i]Хохочет и кричит, невзирая на ангину[/i]) Да-а! [b]— И все-таки не возникает иногда ощущения, что жизнь не бесконечна?[/b]— Оно появилось лет десять назад. Понял: мало времени осталось, и с каждым днем все меньше, и меньше.[b]— Ты сказал, что знаешь свои достоинства и недостатки? Что числишь в недостатках?[/b]— Экспрессия излишняя. И давление на окружающих, впрочем, оно же и достоинство [b]— Ты диктатор?[/b]— ([i]Подумав[/i]) Ну да. Если я знаю точно, что надо сделать, не терплю никаких возражений. Это очень мужское ощущение — точно знать, что надо делать. Но когда я чего-то не знаю, я честно говорю: «Я не знаю. Научите». И начинаю лихорадочно учиться. У меня есть хорошее качество, оно же плохое — я в принципе могу любую профессию освоить.[b]— А как тогда понимать твое заявление – я все давно прочитал?[/b]— Ну, это из разряда хамских деклараций, когда уж очень допекают. Я очень много читал в свое время. А сейчас… Слишком много всего вокруг. Книга ведь требует уединенности. Раньше люди ехали две недели из Петербурга в Москву. Представляешь? Они спали, читали. Заезжали в трактир, выпивали, снова читали.[b]— Ты абсолютно автономная планета, но все-таки ты много сталкивался с подлостью, предательством?[/b]— Немного. Но боли хватило. Я не держу зла на этих людей. Но я все прекрасно помню и поэтому просто отстраняюсь, перестаю общаться. Знаешь, в молодости у меня были две заповеди. Одна — грузинская пословица: «Сиди на своем крыльце, ни во что не вмешивайся, и мимо тебя пронесут труп твоего врага». А вторая: «Если дадут линованную бумагу, то напиши на ней поперек». А теперь я все чаще задумываюсь над словами Екклесиаста, самой любимой моей книги в Библии: «Веселись, юноша, во дни юности твоей, и да вкушает сердце твое радости: только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд». Понимаешь? «Веселись, но знай». Тот, кто постоянно идет на поводу у своих желаний, кончает на виселице.