Житель Мекки

Чуть ли каждая новая Юрия Чернавского становилась шлягером. «Белая панама» в исполнении Пугачевой или, например, нетленный «Роби-роби, Робинзон» — это Чернавский. Была пластинка «Банановые острова» («Здравствуй, мальчик – бананан».) А Пресняков с репертуаром Чернавского впервые запел фальцетом… Он писал музыку для первых звезд отечественной эстрады и сцены — Боярского, Караченцова, Леонтьева... Казалось, включишь утюг – и там музыка Чернавского. И вдруг он уезжает, объясняя отъезд тем, что здесь ему тесно… И вот он снова в Москве, пятнадцать лет спустя. [b]— Юрий, чего вам не хватало в России?[/b]— Не верьте злым языкам. Я не эмигрант. Система мира позволяет мне жить там, где я хочу, оставаясь гражданином своей страны. Голливуд – это совершенно отдельная страна, страна кино и музыки, куда едут чокнутые со всего мира.Там максимальная концентрация на квадратный сантиметр людей искусства мирового класса. Там высшая степень отбора. Там суперзвезды, которые добились в своих странах всех орденов и медалей. Они приезжают в Голливуд, как в конечную инстанцию. Как к апостолу Петру. Это своего рода Мекка.[b]— То есть «рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше»?[/b]— Я уехал из Германии, когда стал там первым. Быть первым в Америке гораздо сложнее, чем быть первым в Европе. Я подумал: «Зачем мне быть первым в Германии, если я могу быть первым в Америке?» И поехал.[b]— Как правило, все те, кто уехал, рассказывают о собственной успешности, устроенности, знаменитости… Но в реальности многие оказались не у дел.[/b]— У меня натура игрока. У меня нет постоянных денег на жизнь, поэтому я стараюсь выигрывать. Я играю в хит-парады. Когда я приехал в Германию, написал кучу музыки. Когда почувствовал, что начинает получаться, сделал ставку. Создал компанию «Хаус зэт мьюзик» вместе с другом хит-мейкером. Через три месяца мы были на тридцать пятом месте, через месяц на восемнадцатом и гдето в течение двух месяцев мы вышли в первую пятерку. Все обалдели. Больше года мы были в первой пятерке по всей континентальной Европе. Я позвонил тогда Артемке Троицкому и говорю: «Представляешь!? Мы первые в Европе». И что вы думаете? Никакой реакции. Вы можете себе представить, чтобы Рики Мартин завоевал первое место, и это событие проигнорировали? Да там вся страна вышла на улицу с флагами.[b]— Значит, все-таки именно оценка соотечественников и является мерилом вашего успеха?[/b]— Нет, деньги. Если в Америке песня не стала хитом, это произошло не потому, что мой менеджер разгильдяй или неправильно сделан промоушен.А потому что я написал плохую музыку. Деньги — индикатор благодарности за мое искусство. Других степеней нет, по которым я мог бы судить о своей успешности. Сегодня богатых людей в Америке меньше, чем в России. В России все случайно, и люди сорят деньгами налево и направо. А, скажем, у среднего американца, в кармане пятьдесят долларов, чтобы купить еды на наделю для семьи. И если он двадцать из них, вместо того, чтобы купить продукты, тратит на мою пластинку, значит, он действительно любит музыку! Он настолько меня уважает, что предпочитает именно мою музыку колбасе.[b]— Но там вы винтик в отлаженном механизме шоу-бизнеса. А здесь вы были единственным.[/b]— На Западе я не встречал ни одного русского музыканта, который участвовал бы в чартах, то есть в хит-парадах. И в кино их нет. В любом виде искусства их нет. А я участвовал и даже занимал первые места. Тут и там разное понимание, что такое звезда. Там становится звездой тот, чьих пластинок купили больше всего.[b]— И много денег вы «выиграли»?[/b]— В моем доме в Лос-Анджелесе построено четыре записывающие студии. Старший сын занимает весь второй этаж с компьютерной графикой. Делает сумасшедшие спецэффекты. Сейчас Дима работает в компании, возглавляемой Джеймсом Камеруном. Камерун — это «Титаник», «Терминаторы»… [b]— Что значит для вас Россия?[/b]— Прежде всего – мама. Когда я с семьей уезжал, мать не поехала. В девяносто восьмом она тяжело заболела. На субботу у меня был билет, чтобы лететь сюда. Еще раз позвонил в Москву, и врачи меня успокоили. Тогда шел первый проект старшего сына. Это был очень важный, ответственный момент для нас. В субботу у него был день рождения. И я решил лететь в понедельник. Но мать в эту ночь умерла, прямо в день рождения Димы. Как будто хотела сказать мне: «Помни, сынок!» И я это всегда помню.[b]— Чьей страны вы теперь патриот?[/b]— Патриотизм в принципе консервативен. Китайцы в средние века продавали на рынке экзотических людей. Детей засовывали в бутылки разных форм. И кормили их там. Один получался с гипертрофированным животом и маленькой головой, похожий на пол-литровую бутылку московской водки. Другой развивался, как кувшин. Третий выходил головастиком. Потом эти емкости разбивали, и детишек странных конфигураций покупали за большие деньги, держали при домах королей. Каждая страна отливает сосуд своей формы и там выращивает удобных граждан. Поэтому давайте не путать ощущение Родины с чем-то другим. В юности я восхищался Павкой Корчагиным, который один выходил строить узкоколейку. А совсем недавно я перечитал эту книгу. И я был ошарашен. Зачем он ее строил? Я думаю, патриотизм – это обязанности страны. Скажем, моя страна должна гордиться тем, что она вырастила такого музыканта, как я.[b]— В скромности вам не откажешь. Другими словами, «моя музыка — это моя Родина»?[/b]— Не смешивайте понятия. Музыка – это само время. Она меняется, как люди, как сама жизнь. Может быть, это не так заметно в России. А Родина – это Родина. Родина – то место, где человек родился, все остальное — среда обитания. Я выехал за границу в тот момент, когда переехал из Тамбова в Москву. И сразу же потерял свою Родину как географическое понятие. Но ведь Родина – это другое. Для меня это яблонька под окном в цвету. Маленькое окошко. Моя Родина — на улице Горького в Тамбове, где я родился. Я уехал поработать, а яблонька-то моя осталась. Там я был последний раз, когда хоронил маму. И это ощущение трудно передать.