Дом, который построил Горин

[i]Мой приезд из Киева в столицу он приветствовал. Когда же, спустя десять лет, я сообщил, что покидаю Москву и еду в Израиль, он удивленно поднял брови:– Так зачем тебе нужна была эта репетиция?Потом, после секундной паузы:– Что ты там будешь делать?– То, что и здесь, – бодро и наивно ответил я. – Писать книги, пьесы, меня будут переводить.Он грустно вздохнул. На меня смотрели его выразительные глаза, мудрые и печальные.– Они тебя не поймут.– Почему?– Мы воспитывались на разных сказках.[/i]Как часто я вспоминаю эту фразу.Как рано он ушел! Как невосполнимо! Цитирую режиссера Марка Захарова: «Горин – это явление. Причем, не случайное, не какой-нибудь метеорит, промелькнувший однажды, Горина надо осмыслить как некую закономерность, которая впитала в себя веселость целого, не очень складного и не слишком удачливого поколения».Как много цвета ушло бы из палитры Российского искусства, если бы не было таких театральных и телевизионных шедевров как «Тиль», «Тот самый Мюнхгаузен», «Дом, который построил Свифт», «Обыкновенное чудо», «Формула любви», «Забыть Герострата». Не говоря о спектакле по его последней пьесе «Шут Балакирев», до премьеры которого он не дожил всего несколько недель. Шут о Шуте – спектакль-реквием.Но это о Горине, который уже стоит на пьедестале. А я помню его еще малоизвестного, худенького, безбородого, когда, окончив мединститут, он работал на «скорой помощи», бегал по редакциям и, как сам шутливо рассказывал, «угрожая скальпелем, требовал публикаций». Я помню, как вместе с Аркадием Аркановым, он писал сценки и монологи для эстрады, оттачивая свое мастерство. Эстрада – великая школа для писателя, она формирует парадоксальное мышление, она заставляет на малой площади, всего в пять-десять минут, создать сюжет, образы, диалоги, насытить их юмором и подтекстом, держать зрителя в напряжении, заставляя смеяться или плакать. Как много прозаиков, драматургов, поэтов, киносценаристов прошли сквозь школу Эстрады: Виктор Ардов, Борис Ласкин, Владимир Поляков, Аркадий Арканов, Эдуард Успенский, Аркадий Хайт, Феликс Кандель, Александр Курляндский. А Ильф и Петров?.. А Маяковский?.. А некто Чехонте, который тоже неплохо состоялся!..Горин на «отлично» окончил эту школу, взяв у нее самое лучшее и счастливо избежав распространенного порока эстрады: диктата репризы над смыслом. До сих пор десятки его монологов читают сотни артистов, благословляя автора за постоянный успех. Стоит хотя бы вспомнить ставшие уже хрестоматийными монологи «Хочу харчо!» и «Повязка сползла».Его рассказы постоянно публиковались в «Литературной газете» в Клубе «Двенадцать стульев» и всегда вызывали повышенный интерес читателей. Они были смешны, остры и печальны. Его шутки вызывали резонанс во всех слоях общества, на всех его уровнях.А потом он решительно и бесповоротно ушел в драматургию. Он писал такие пьесы, которые невозможно было не ставить. Театры хватали их прямо «с кончика пера», еще теплыми, потому что пьесы Горина были обречены на успех. С постановки Марком Захаровым его пьесы «Тиль» началось второе рождение театра «Ленинского комсомола».Этот спектакль имел большое значение и в моей жизни.Мы тогда еще жили в Киеве. Когда моей дочке Маше исполнилось четыре года, я повел ее в кукольный театр. Через десять минут скучнейшего действия Маша запросилась домой, через двадцать минут – расплакалась, к финалу – заснула. Честно говоря, и я дремал вместе с ней. Потом я сводил ее в ТЮЗ, на спектакль «для самых маленьких». Отсидев первую картину, я понял, почему театр призывал на этот спектакль «самых маленьких» – потому, что дети постарше не оставили бы это издевательство безнаказанным. Когда же я в третий раз предложил дочке пойти в театр, она горько разрыдалась, замахала руками, приговаривая: «За что? Я же себя хорошо вела!» Это была катастрофа: дочь писателя ненавидела театр! Чтобы спасти положение, когда ей исполнилось лет двенадцать, я повез ее в Москву. «Тиль» шел тогда с оглушительным успехом, билеты были проданы на месяц вперед. Я позвонил Грише, объяснил ситуацию и взмолился: выручай! Гриша понял и какими-то правдами и неправдами добыл мне два билета. Дочь очень неохотно согласилась пойти. И то только потому, что второй билет я отдал ее подруге, которая мечтала стать актрисой. После спектакля они обе вышли ошарашенные и потрясенные. Именно тогда у дочери зародился интерес к театру. Когда мы переехали в Москву, она ходила на все премьеры «Ленкома», по нескольку раз смотрела телеспектакли о Мюнхгаузене и Свифте – пьесы Горина стали ее любимой настольной книжкой. А ее подруга, Леночка Яралова, поступила в школу-студию МХАТа, служила в «Современнике», переехала вместе родителями в Израиль, и сегодня – она актриса израильского кино, театра и популярная телеведущая на канале «Израиль плюс». И это тоже влияние Григория Горина! В Москве у меня был свой театр «Гротеск». Кроме эксцентрических комедийных спектаклей, там проводились творческие встречи, выступали Аркадий Арканов, Леонид Якубович, Лев Веселовский: а вот Горина я никак не мог заполучить: – У меня плохая дикция, я стесняюсь, – упорствовал он.Когда на телеэкраны взлетела передача «Белый попугай» с ведущими Никулиным и Гориным, я спросил у Гриши:– Как же ты все-таки решился?– Я прикинул, – объяснил он, – что все эпиграммы о моей дикции уже написаны, и понял, что можно рискнуть.Передо мной лежат три его книги с дарственными надписями. Первую он подарил мне еще в Киеве: «коханому Сашеньке от друга-москаля с любовью!» Вторую – в Москве: «Эта книга украдена из библиотеки Григория Горина. Стыдно!» А третью – уже в Израиле, когда я выпускал журнал «Балаган»: «Дорогому Сашеньке Каневскому, который пытается переделать мировой бардак в «Балаган». Удачи тебе!» Он был талантлив во всем, даже в коротких посвящениях! Я, часто прилетая в Москву, непременно бывал у него. Он работал над сценарием о царе Соломоне и дал мне несколько уже готовых эпизодов для публикации в «Балагане». Потом театр «Гешер» заказал ему по этому сценарию пьесу.Он написал и привез в Тель-Авив ее сдавать. В это время в «Гешере» был поставлен спектакль «Кфар» («Деревушка»). И я, и Гриша были на просмотре. После первого акта я вышел таким же потрясенным, как моя дочь после «Тиля». И Горин был в восторге: – Слушай, выше уже невозможно прыгнуть. Я не стану сдавать пьесу – я увезу ее в Москву и буду еще работать и работать! И он не сдал. Но, к великому сожалению, и не завершил ее. Не успел.Он ушел из жизни всего через несколько месяцев после своего широко отмеченного шестидесятилетия.Ненавижу юбилеи – они репетиции похорон! И снова вспоминаю высказывание Марка Захарова о Горине: «Печальный философ, умеющий обернуться коверным и шутить уморительным образом о премудростях мироздания». Да, он был истинный Шут, с огромным сердцем, необъятной добротой и вечной тревогой. Все его герои родились в его душе, наполнены его кровью. И философ Свифт, и влюбленный Волшебник, и бунтарь Тиль, и самый «правдивый» человек Мюнхгаузен – все это он, Григорий Горин, смешной и мудрый, печальный и ироничный. Это он завещал нам устами своего героя: «Серьезное лицо – это еще не признак ума, господа. Все глупости на Земле делаются именно с этим выражением.Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!» В одной из его ранних сценок автор пьесы смешался с толпой зрителей, расходящихся после премьеры, и слышит отзывы о спектакле: и неожиданные, и обидные, и противоречивые. И завершается эта сценка коротким монологом Драматурга:– В висках стучит! Боль в сердце! Жар в крови!.. И все-таки, да здравствуют премьеры! Будь славен зритель – главный мой судья! Твой приговор хочу услышать я: Прошу не снисхожденья – высшей меры!..Григорий Горин навсегда приговорен к высшей мере нашей благодарности и любви![b]Израиль[/b]