Письма в «Вечерку»

[b]В 1946 году были мы воспитанниками Московского артиллерийского подготовительного училища, что размещалось на ул. Велозаводской, 1. В одном здании мы жили, в другом – изучали науки.[/b]И вот однажды кто-то из ребят сообщил, что у нас в учебном корпусе живут… немцы. Немцы!? У нас!? Кто!? Каким образом!? И вот несколько «спецов» (раньше мы учились в артиллерийской спецшколе, отсюда и название) и я в том числе устремились к предполагаемому месту пребывания этих таинственных немцев.Действительно, на лестничной площадке последнего этажа, у самого входа на чердак, стоят три солдатские койки, застланные серыми одеялами, а на них сидят самые настоящие немцы в солдатской форме и настороженно смотрят на нас. Может, они ожидали от нас оскорблений, а может, и побоев? Но кто-то из нас сказал: «Гутен таг!» – что-то они ответили, кто-то из наших предложил им папиросы (а в эти годы мы вовсю дымили, хотя и втайне от начальства, но что поделаешь – вечно были голодны), немцы с радостью закурили. Завязался нелегкий разговор. Они знали всего несколько русских слов, мы – столько же немецких, но все смогли как-то объясниться. Из их слов мы поняли, что в наших солдат они не стреляли, никого не убивали и вообще – служили в тылах.Хитрость их была очевидна. Но никого из нас это не удивило, ведь они опасались за свою жизнь, это было понятно.Что запомнилось особенно? Не было злости к ним. Было любопытство, ведь мы впервые видели людей в форме солдат вражеской армии и даже разговаривали с ними. Был интерес как к людям из другой страны, с другой планеты. Но злости, ненависти, повторяю, не было.Немцев, впрочем, москвичи видели и раньше. Хорошо мне запомнилось, как в июле 1944 года по Садовому кольцу провели несколько десятков тысяч пленных: генералы, офицеры, солдаты.Может, «наши» немцы были два года назад в той колонне, может, и они вкусили все «прелести» плена. Но они были живы, радовались тому, что война их не убила, не покалечила.Наверняка они были рады и тому, что живут не в лагере военнопленных, а почти на свободе, без охраны и надзирателей, что их сносно кормят, что им дали работу (им был поручен ремонт окон и дверей). И, думаю, надеялись они, что теперь, когда война кончилась, они смогут вернуться домой, к своим семьям.Не знаю, так ли они думали, но может быть, именно тогда зародилось и у нас, и у них великое понимание, что мир лучше войны, что сделать добро другому человеку гораздо приятнее, чем сделать ему зло, что не язык разделяет людей, а зависть, жадность и ненависть.Мы еще не раз приходили к «нашим» немцам, одного, высокого, звали Курт, имени второго немца не помню, а третий был венгр Миша – так он себя называл, делились с ними куревом, хлебом, хотя и самим не хватало, слушали их игру на губной гармошке, их язык, а они учились новым и новым русским словам. Уверен, что о России у них остались не самые плохие воспоминания. Может, в этом заслуга и наша, тогдашних мальчишек.Почти каждая российская семья имеет свой счет к фашистам. 27 миллионов погибших – это, возможно, заниженная цифра, но, если вдуматься, она колоссальна и ужасна! Мой отец воевал на Смоленщине, под Ярцево, был ранен. В боях под Москвой погиб мой двоюродный брат. В Польше погиб отец моей жены.И все же.Если мы хотим принадлежать к цивилизованному миру, то должны с достаточным уважением отнестись к памяти погибших, кто бы они ни были: русские, немцы, венгры, итальянцы, финны, афганцы, чеченцы, евреи, арабы, белые, черные, желтые. Несть им числа… В смысле – нам всем, живущим на этой маленькой Земле.[i][b]Зиновий ФИЛЛЕР,подполковник в отставке[/b][/i][b]Вышитый кисет[/b]К началу Великой Отечественной войны мне было 7 лет, а сестренке не исполнилось еще и трех, и мы с мамой были эвакуированы в Саратов к бабушке с дедушкой. До сих пор перед глазами стоит наш дворик и одноэтажный домик.А еще воздушные тревоги с пронзительным воем сирен, с прожекторами, пронизывающими небо, в переплетениях которых мы видели пойманные ими вражеские самолеты. И как, загораясь, падали они где-то далеко от нас…[b]Как мы «щипали корпию»[/b]Помню, женщины нашего маленького дворика принимали участие в работе трудового фронта: кто-то вязал для фронта шерстяные варежки с большим и указательным пальцами (для удобства стрельбы), носки; наша мама стирала солдатское белье, телогрейки и стеганые брюки, все простреленные, в дырках от пуль. А как сжимались наши маленькие сердца, когда мы видели поднимающиеся от Волги подводы с лежащими на соломе ранеными бойцами в окровавленных бинтах! Как хотелось чем-то помочь фронту! И в школе мы устраивали своеобразные соревнования в помощь госпиталям. Из лоскутков старого (не нового!) постельного белья мы выдергивали строго по одной ниточке, ни в коем случае не добавляя к общей массе ни новых катушечных ниток, ни мелких кусочков ткани. Получалась очень мягкая масса, наподобие ваты. Кажется, когда-то, еще до революции это называлось «щипать корпию»? Если я не ошибаюсь, а вот происхождение этого слова мне неизвестно.А как прилежно мы шили и вышивали для фронта кисеты! И хотя мы были еще совсем маленькие, но уже умели прилично изготавливать эти изделия. В кисеты мы вкладывали кто что имел: чистую бумагу, карандаши, махорку с листочками газеты для закрутки «козьей ножки» и, конечно, письма с пожеланиями скорейшей победы над врагом.В 1943 году мы возвратились в Москву.[b]Тетрадь «в три косых», знамя моей мамы[/b]Мы жили недалеко от Красной площади, а школа находилась во дворе, на улице Никольской. Не было тетрадей и приходилось писать на чем придется. Шили тетради и разлиновывали их сами в клеточку для арифметики и в «три косых» для письма (русского языка). На оберточной бумаге чернила расплывались, и если кому-то удавалось достать плакат, это было везение, потому что его оборотная сторона была «гладенькая» и писать на ней было одно удовольствие! Шефами нашей школы были военные.Их представитель, усатый дядя Вася, часто нас посещал. Мы его обожали, потому что это был веселый, огромный, очень добрый, увешанный орденами и медалями человек, и дети к нему льнули.Однажды дядя Вася спросил: «У кого мама умеет шить?» Я быстрее всех ответила, что это моя мама. Маму вызвали к директору в школу и попросили сшить знамя. Ей выдали красный бархат и попросили нашить на него какой-то лозунг.Мама была большая рукодельница. Получилось великолепное знамя, а я очень гордилась, что его сделала моя мама![b]А туфелька нашлась![/b]И вот он наступил, этот долгожданный день! Я помню чувство, которое охватило меня, 10-летнюю девочку, когда я по радио услышала ни с чем не сравнимый голос Юрия Левитана, возвещавший о нашей Победе! Так как мы жили рядом с Красной площадью, то одни, без взрослых, помчались туда. Описать одним словом, что там творилось, – невозможно! Все перемешалось: яркое солнце, музыка, смех, пение, громкие возгласы, радостные лица, объятия, поцелуи… И среди этого круговорота – мы, дети. Мне мама тогда только что купила новые бежевые туфельки с дырочками, и я в них отправилась на Красную площадь. Вскоре я была отрезана толпой от своих приятелей и стала метаться из стороны в сторону. Вдруг я почувствовала, что с моей ноги свалилась новая туфля и моя нога касается асфальта. Что делать? Я была в панике. И вдруг среди этого шума и гама я услышала громкий голос: «Чья это туфелька?» Я стала пробираться на голос и получила свою потерянную туфельку. Чудо! До сих пор не могу понять, как можно было в той суматохе вообще что-то найти![i][b]Тамара Ивановна ЗУБАТАРЕВА,пенсионерка[/b][/i]