[b]Екатеринбургский театр драмы («Ромео и Джульетта») и питерский БДТ («Федра») первыми из приезжих драмтеатров вступили в реку под названием фестиваль «Золотая маска». От театралов (а их с избытком набирается на любой зал) потребовался для знакомства полноценный рабочий день – 4 часа на Шекспира, короткая перебежка между театрами и 4 часа на Расина. Хочешь представить себе картину театральной России – умей крутиться.[/b]Николай Коляда признается, что освоил в театре чуть ли не все профессии – от вахтера и монтировщика до актера и постановщика. В мире (говорят, вплоть до Австралии) он известен как драматург, певец народной речи, знаток советского быта и ментальности, частый гость на сцене «Современника» (буквально на днях выпустит там «Селестину»).В «Ромео и Джульетте» он выступил как режиссер и актер (отец Лоренцо). Плюсы и минусы этой постановки переплелись намертво, раздражение и растроганность идут рука об руку. Екатеринбургские веронцы – дворовая шпана в драных джинсах: мальчики куют самодельные заточки, чтобы было чем отмахаться в подворотне, девочки мейк-ап наводят с помощью свеклы. Все они – безотцовщина: у Джульетты есть остервенелая мать, которая из последних сил одна тянет дочь и готова прибить ее за строптивость, у Ромео и вовсе никого нет. Об их реальном возрасте Коляда напомнил самым неожиданным образом: крупная Джульетта (Ирина Ермолова) на голову выше щуплого Ромео (Олег Ягодин отбил охоту говорить, что Ромео априори получается хуже Джульетты), просто потому что девочки в возрасте Ромео и Джульетты (на снимке) растут быстрее. Но от этого их чуть нелепая, лишенная всякого пафоса пара трогает еще сильнее.Сократив текст до уровня пунктира – только бы фабула сохранилась, – Коляда придумал несколько метафор, главная из которых – обряд крещения вместо брачной ночи. Буквальное воплощение того, что «Бог есть любовь». Коляда нашел несколько замечательных мелодий, полных драйва и простоты. Но так увлекся своими нехитрыми находками, что неимоверно растянул их во времени, размножил повторами. Временами казалось, что режиссерское решение той или иной сцены он просто подменяет полюбившейся ему мелодией и актерскими притопами-прихлопами.«Федра» Григория Дитятковского – полная противоположность постановки Коляды. Стильная, просчитанная до последнего жеста и скучная, как сочинения Сумарокова и Тредиаковского. Именно туда, в классицизм чистой воды, режиссера зачем-то и потянуло в начале ХХI века. Для постановки он выбрал перевод 1824 года, заставив актеров выучить, а публику выслушать все эти «преслушный сын», «прещения отца» (в смысле – послушный сын, запреты отца) и так далее. Наверное, сыграть на иностранном языке ничуть не сложнее.Да, декорация Марины Азизян изыскана и красива. Несколько пустых цилиндров легко трансформируются то в волны моря, то в античные колоны, то в своды дворца. Да, пластика в постановке Сергея Грицая совершенна. Да, актерам иногда удаются живые интонации даже в таком неудобоворимом переводе. Но в целом «Федра» превращается в пособие по изучению стиля классицизма и в памятник актерскому мужеству.Эх, если бы искренность Коляды соединить со стильностью Дитятковского…