КРИВЫЕ РУКИ

[i]Я примерно догадываюсь, о чем думают мои коллеги и мои начальники. Они примерно думают: ишь какая! Кругом, можно сказать, шум и ярость, страна в вечном кризисе, суда тонут, самолеты взрываются, реки выходят из берегов, солдаты стреляют в мирное население, мирное население уходит к бандитам, бандиты выступают в парламенте, конфессии одна другой кадык выгрызают, закон куплен, военная тайна продана, все пропито, конец света на носу, – а эта (я) – нет, чтобы, как порядочная, вести страшные расследования и публиковать страшные разоблачения, – сочиняет свою обывательскую фигню. Ишь! Да волнуют ли ее (меня) вообще судьбы Родины, сограждане? [/i]Вот именно, сограждане, что волнуют. И более того, размышлениям об этих судьбах и причинах их аварийного состояния я предаюсь повсеместно и повседневно. И повсеместно же и повседневно – вот что интересно! – я нахожу на свои вопросы самые разнообразные ответы! Хотя ответ, конечно, один. И мы постепенно на него выйдем, как выражаются в кругах, близких к криминалу и высшим эшелонам власти.Раньше мне казалось, что коренная беда России кроется в русском мастеровом.Вспоминается приобретение простейшей стенки из ДСП. В кильватере у грузчиков проследовал в мою светелку, не знавшую тогда еще мужской руки, господин в элитной упаковке: ондатра, дубленка, джинсы, кейс-атташе. Сборщик стенок из фирмы-изготовителя. Распаковал полуфабрикат, разложил на полу огромное количество фрагментов и принялся играть с ними как бы в детский конструктор.Экспериментировал джентльмен часа четыре. Детали совершенно не сочетались, логика их сочленения вскоре была сведена к нулю, и моя квартира превратилась в дровяной склад.– Вы – новичок? – заподозрила я неладное.Мужчина оглядел свое Ватерлоо, не теряя достоинства: – Я не знаком с этой моделью, – молвил он наконец и принялся облачаться в свои меха. – Тридцать рублей, пожалуйста. За вызов.Назавтра заехал дружок с физтеха и в полчаса свинтил мне мой простоватый интерьер, за что мы и выпили модного в ту эпоху пузатого напитка «Гамза». Тридцать рублей, если кто помнит ту эпоху, составляли четверть моей зарплаты.А тут – буквально на днях буквально дежавю, извините за выражение. Едем с подружкой в автомобиле.«Заправлюсь», – говорит подружка. Выходит белобрысый в комбинезоне. До-о-олго копается у автомата, чего-то там переключает, сует насос, а затем и нос в бак. Не качает.Белобрысый чешет свою тыкву и зачем-то дует в щель автомата, как некоторые – в телефонную трубку, когда плохая слышимость. Тогда из другой машины выходит мужчина средних лет и с легким балтийским акцентом отстраняет белобрысого от заправки. И заправляет нас лично, вручая напоследок визитку, что он – литовский дипломатический работник. А белобрысый лезет следом и застенчиво намекает: «Надо бы на чай, девчата». «Это за что же?» – девчата недоумевают.«Ну как же? Я ж трудился. А я ваще не по этому делу. Я ваще из магазина. Ежели бы я был спец, как ваш этот, другое дело.А я ж не умею, потому за труды уж двадцаточку бы подкинуть, девчата…» Потрясенные, платим, не в силах устоять перед философией русского мастерового.Уходила молодость. Канули в прошлое «Гамза» и песни Пахмутовой, клеша и СССР, комсомольские стройки и самиздат. Рождались дети, в большинстве, правда, девочки.Книги тоже были написаны. И дерево, посаженное мною – пионеркой в школьном дворе, превратилось в румяный клен.Для комплекта пора было строить дом. И вот он построен – Дом, о котором мечтали поколения и поколения семьи.Крыша красная, двери сосновые, полы… – Ребята, а что ж вы с полами-то учинили? – Как сказано, хозяйка. Лаком, в два слоя.– Какой же это лак, ребята? Это ж краска.– Краска, – легко соглашаются ребята. – Тонотэкс. Но у нас считается, как лак.– Так ведь не лак? – Не лак. А как бы лак.– А лака-то что, нельзя было купить? Денег, что ли, не хватило? – Зачем не хватило? Он дешевле. Лак-то половой. А это – тонотекс. Вместо лака.– Так он цвета какого мерзкого! И не отмыть его! И каждый следок виден, каждая царапина… – Нам, хозяйка, как сказали: лаком, так уж мы и взяли. Что ж тут не понять – у нас это считается как лак.А не нравится – так мы сверху еще лаком покроем. Ну, плюс сотня баксов. Вон он, пять банок, мы его и не трогали.– Так цвет-то паскудный останется? – А как же, – гордятся ребята. – Тонотекс! Вспоминаю, понятное дело, бессмертный рассказ Тэффи («нам без белил никак нельзя») и прекращаю прения. Примерно так, в неравной битве за ремесло (рукомесло, как выразился бы какой-нибудь радетель чистоты русского языка) прошла, считай, жизнь.Всякий ремонт (квартиры, обуви, телевизора, мебели или, не дай бог, машины, если у кого случалась) превращался в кошмарное испытание на выносливость, примерно как полярные рейды Дмитрия Шпаро.Впрочем, однажды на моем жизненном пути встретился мастер. Крошечный старичок типа гнома ходил по дворам и кричал тонким голосом: «Чиню павловские стулья, этажерки, столики ломберные!» Как завзятый профи, в слове «ломберные» щегольски ударял на «е».Бабушка дико кичилась своим ложным барокко и тут же зазвала старичишку. Было ему лет двести. Изо дня в день он ходил к нам, садился по-турецки на пол и неспешно правил нашу изогнутую рухлядь. «Что ты, девушка, – беседовал он с бабкой, – я еще Шаляпину меблю работал. У, строгий был барин! Чуть не так, глянет – чистая смерть!» Стулья те стоят у нас до сих пор, а кресло подарено одному художнику как знатоку и любителю ретрухи.Его крепкие ножки (не художника, разумеется, а кресла) с огромным трудом отпилены тремя бухими старателями в две смены, поскольку не влезали в дверь мастерской. Приделать их больше некому… Древний Краснодеревщик был последним носителем рукомесла, и без того зажившимся на русской земле.Но что интересно. Ремесло согласно интернациональному закону Ломоносова – Лавуазье, испаряясь из рук пролетариата и беднейшего крестьянства, конденсировалось в иных руках. Потрясающие светильники мастерил Зиновий Гердт.Мария Васильевна Розанова, оставшись одна, когда посадили Андрея Синявского, освоила ювелирное дело, да так, что к ней стояли в очереди по полгода самые шикарные дамы Москвы. Изумительно резал по дереву и столярничал мой папа – довольно крупный переводчик.Юрий Норштейн конструирует и своими руками собирает мультстанки, каких не могут сделать ни на одном заводе ни в одной стране мира. Один грузинский педагог, потеряв работу, научился шить прекрасную обувь. Старая армянка-керамистка лучше всех кладет печи в нетопленом Ереване. А один мой знакомый военный инженер, уйдя в отставку полковником, уехал в деревню, завел ферму и получает надоев больше, чем семь хозяйств его района вместе взятые.С одной стороны – это дивно. Но – правильно ли – с другой? Дело в том, что все чаще стала посещать меня шальная мысль: а ну как пролетарская криворукость – не причина, а следствие иного исторического искривления? Казалось бы – все. Вышла в тираж великая эпоха со своим лейблом 7 ноября. Проводили, примирились и согласились.Выкипел возмущенный разум: как бы и не было ничего, как бы стали всем. Ан – дудки.Липнет, липнет к сырой земле красным кленовым листиком с моего пионерского дерева день 7 ноября.Никуда от него не деться. А поскольку раздумья о судьбах Родины, как было указано выше, терзают меня повсеместно, не явился исключением и город моей вековой мечты Париж. Почему, думала я, гуляя давеча по Монмартру, где познакомилась с двумя букинистами из Москвы, которые ездят сюда с единственной целью – переплетать старые книги, так как в России не осталось переплетчиков, – почему французы сумели переварить свой кровавый термидор, как помидор? И живут себе, занимаясь каждый своим делом: строители строят, художники рисуют, реставраторы реставрируют, мусорщики чистят город (если не бастуют), режиссеры снимают кино, учителя преподают, врачи лечат, слесари-сантехники ставят унитазы, печники устанавливают камины, где заказано, и с тягой у них все в порядке. У моих приятелей, правда, едва не случился пожар, потому что мастера забыли вывести трубу.Русскими оказались… Но в целом – живут. Хотя и мэр – голубой, и клошары по набережным сачкуют, и в кампусах Сорбонны запах свежескошенной травы мешается с ароматом травки… Но дело свое знают в общем и целом все. И министры, и маляры. И парламентарии говорят, как пишут. И законы в общей массе соблюдаются. И воздух чистый. И вино. И сыру навалом. Не говоря уже об устрицах.Отчего ж Россия – как подавилась своим кровавым помидором, так до сих пор отхаркаться не может? Руки, ноги, головы и задницы перемешаны у населения в произвольном порядке, как и органы чувств, а речь темна и безумна… Я вот что думаю. Это, конечно, не ответ, так, гипотеза. Мараты-Робеспьеры по колено в крови, головы прыгали по Гревской площади, как теннисные мячики, – да. Но ведь они, падлы, детишек-то – пощадили. Не тронули наследников.Ни одного. А Мария-Антуанетта, впоследствии успешно гильотинированная, как своих отпрысков воспитывала? Как простых крестьян и мастеровых. На ферме, на задворках Версаля.Ее, конечно, за такие приколы проклинали как те, так и эти. А со временем, однако ж, аукнулось. С пользой для страны и народонаселения. Ну, с праздничком вас прошедшим и неотъемлемым. С Днем примирения и согласия. Оревуар, камарады.