[i]Александр Иванович опаздывал. Я села на лавочку перед зданием Олимпийского комитета на Лужнецкой, залитым уже совсем летним солнцем, и невольно думала о том Тихонове, каким я знала его еще до ареста и о том, каким, возможно, увижу сейчас. Того я помнила хорошо — Тихонов относится к людям, которых невозможно забыть, сколько бы лет не прошло. Вспомнила и немыслимые его достижения на биатлонных трассах, и как он задерживал в поезде опасного убийцу-рецидивиста, гоняясь за ним по вагону с одним шомполом от биатлонной винтовки. Женщину-кассира, которую Тихонов тогда спас, он мгновенно узнал, случайно встретив на вокзале. Узнал по изрезанным ножом беглого зека рукам, в которых она несла два ящика, держа их кончиками пальцев. Мне кажется, если я ее когда-нибудь встречу, то тоже мгновенно узнаю — по этим же рукам. А полтора года назад убийцей назвали уже его самого — Александра Тихонова. И отправили в тюрьму по обвинению в покушении на кемеровского губренатора Амана Тулеева. В тюрьму, после которой он уже никогда не будет прежним. Неужели не будет? Не будет тем, каким я его видела в такой же солнечный день два года назад в конюшне ипподрома, где Александр Иванович держал своих лошадей, и вышел ко мне в изысканном костюме конкуриста.[/i]— Хорошо выглядите, Александр Иванович! Задорный смешок: — А разве у меня есть выбор? Наверное, это просто банальность: сидеть на скамеечке на Лужнецкой и, щурясь на солнце, думать о неповторимости нашего тогдашнего диалога. Что сегодняшний Александр Тихонов так мне уже не скажет. Наконец, он приезжает, я вхожу в кабинет, где уже звонят пять телефонов. И Тихонов, в ответ на какой-то звонок, живо парирует: — Что-что? Дозвониться до меня не можешь? Вынужден меня преследовать? Ты эти фокусы брось и слов таких чтобы я больше от тебя не слышал. У меня на преследования аллергия.[i]Такой же... И я не сразу замечаю, что Тихонов сидит за столом в немного неестественной позе: [/i]— У меня там, под столом, подставлена табуретка. Под больную ногу. Два часа делали операцию, ввинтили какие-то металлические шурупы...[i]Нет, прежним, после того, что он пережил, остаться действительно невозможно.[/i][b]— Александр Иванович, что за странная история с вашим арестом? Будто бы ФСБ-шники за вами приехали на дачу, и вы там все вместе сидели за столом полночи, причем вполне по-дружески. А когда все было съедено и выпито, на ваших запястьях звякнули наручники.[/b]— Полное вранье. Все началось вот с этого стола, за которым я сейчас сижу. Влетела группа молодцов - человек двадцать. Все перевернули вверх дном, обыскали каждый закуток, а после, в кандалах повезли меня домой.[b]— Но Виталий Смирнов, президент Олимпийского комитета, сказал мне, что вас брали не на Лужнецкой.[/b]— Видимо, Виталия Георгиевича дезинформировали. Потому что на даче, которую мне, к слову, подарил лично Борис Ельцин за заслуги перед Россией, у меня обыска даже не было. Это потом уже в «черном пиаре», полоскавшем мое имя полтора года, сообщалось, будто у меня на даче нашли триста кило взрывчатки.[b]— Итак, в кандалах вас везут домой...[/b]— Везут, да. И когда привозят, начинается самый настоящий кошмар. Мою квартиру прочесывали так, что если бы там двадцать лет назад затерялась иголка, ее бы непременно нашли. Даже унитаз, простите за пикантную подробность, выдернули.[b]— А что, собственно, искали? [/b]— Я так понял — какую-то кассету. Что за кассета — мне не объяснили. Но в разговорах во время обыска это слово повторялось не меньше тысячи раз: «Кассета, кассета». Все видеокассеты, что были у меня дома, тщательным образом прокрутили. Причем до такой степени старались, что сломали и видеомагнитофон, и телевизор.[b]— Александр Иванович, можно сказать, будто этот арест стал для вас громом среди ясного неба, или вы что-то чувствовали? [/b]— Самое интересное, что еще в июне я читал в газетах: разыскивается человек, которого подозревают в организации покушения на Тулеева, получивший по данным следствия семьсот тысяч долларов. Мы еще со знакомыми это обсуждали, ведь покушения на Тулеева давно уже стали притчей во языцех. Но я, конечно, и предположить не мог, что речь в этой статье идет... обо мне. А следили за мной, как позже выяснилось, уже давно. Начальник РУБОП Новосибирской области Юрий Прощелыкин, оказывается, больше года прослушивал все мои телефоны. Больше года — вас это не удивляет? То есть еще задолго до покушения на Амана Тулеева. Они знали обо мне все: и что с женой поругался, и что на подчиненного наорал. Я же нормальный русский мужик, вы поймите: и в семье ссоры бывают, и работниками порой недоволен, и по матушке могу выразиться. А они все это записывали.Мне просто не по себе становится, когда подумаю, что моя личная жизнь рассматривалась посторонними людьми под микроскопом. Причем, меня не только слушали. «Наружка», иначе говоря, наружное наблюдение — и это было. По пятам ходили.[b]— Вы не знаете, какую кассету у вас искали, но на допросах хоть о чем спрашивали? [/b]— С кем знаком, биография...[b]— Но вашу биографию и в энциклопедии можно прочитать. Для этого необязательно сажать под арест.[/b]— Это уже не ко мне вопрос. Но больше всего следователям хотелось, чтобы я подписал чистый лист бумаги. Я, разумеется, отказывался. Позже, когда в Новосибирске я вышел из туберкулезной больницы, приехало телевиденье. Местное. Посадили меня к себе в машину, а на заднем сиденье какой-то фрукт оказался. Как он туда попал — не понимаю. И вот он протягивает мне лист бумаги: «Александр Иванович, я ваш давний поклонник, не откажите в автографе». Я механически взял ручку, и вдруг он продолжает: «Вы только пониже распишитесь — вот здесь, в самом низу». Извините, говорю, ничего не получится.[b]— На допросах с вами разговаривали грубо? [/b]— Не церемонились. Однажды я даже услышал фразу, которую сразу не понял: «Мы тебе лоб зеленкой помажем». После спросил у других заключенных, что это значит. А они мне и объяснили: «На языке тюрьмы так говорят о расстреле».[b]— К вам обращались на «ты»? [/b]— То на «ты», то на «вы». По-разному. Мне еще такой эпизод запомнился. Я сказал следователям: «Мужики, я же у вас и помереть могу». Знаете, что мне ответили: «А может, это и к лучшему? Нет тебя, нет дела». Когда я получил сотрясение мозга...[b]— А как это произошло? [/b]— Ночью, в камере. У меня «прострелило» больную ногу. Резкая, страшная боль, действительно похожая на выстрел. Я почувствовал, что оседаю на пол, инстинктивно попытался ухватиться за руками хоть за что-нибудь, искал любую точку опоры, но руки ловили только воздух и я потерял равновесие.Сколько пролежал так на полу — не помню. Очнулся, стал стучать в дверь, просить, чтобы ко мне привели врача. Мне сунули две таблетки, я их проглотил, запив водой из-под крана прямо, пардон, у параши в камере. Потом уже за мной пришли, забрали в тюремную больницу, где, кстати, находились заключенные с открытой формой туберкулеза...[b]— Судя по вашим рассказам, вы были отнюдь не ВИП-узником. Получается, единственной вашей привилегией была отдельная камера? [/b]— Я не всегда сидел один. Ко мне подсаживали других заключенных. А насчет привилегий... Да это просто смешно! За все это время у меня не было свиданий с родными: когда ко мне попыталась пробиться жена и прилетела в Новосибирск, потому что ее обещали пропустить ко мне, все закончилось многочасовым допросом, во время которого на мою жену орали матом, пытались выбить из нее показания. В изоляторе в Новосибирске не было душа, и я вынужден был мыться над алюминиевой миской. Наконец, я похудел на пятнадцать килограмм от сидения на куске хлеба с холодным чаем. Даже в самолете с меня не снимали наручники. Перебрасывали с места на место. Увозили за сорок километров от Новосибирска в колонию в Линево, чтобы никто из друзей или родных меня не нашел. Да что там, меня даже в больницу не хотели класть, потому что врачам было дано понять: «дело Тихонова» может перерасти в «дело врачей» и меня выписывали с температурой тридцать девять... О каких привилегиях вы вообще говорите? [b]— А другие узники к вам как относились? [/b]— Очень хорошо, по-человечески. Говорили: «Александр Иванович, если уж с вами так поступили, то кто тогда мы, на что нам надеяться?». И еще я от них интересную фразу услышал: «Если бы Тулеева действительно заказали, преступный мир об этом бы знал раньше, чем ФСБ». Да мне вся страна письма писала: знакомые и незнакомые, пенсионеры, дети из детских домов. Рисунки, стихи, открытки.[b]— Покушение на Амана Тулеева, в котором вас обвиняли, вызвало много вопросов. Говорили даже, что оно было самим же Тулеевым инсценировано. Что об этом думаете вы? [/b]— Шесть покушений было на человека. По-моему, в комментариях этот факт не нуждается.[b]— Тулеев, кстати, заявлял, что ни в чем вас не обвиняет.[/b]— И я не имею к нему никаких претензий.[b]— Александр Иванович, как вы для себя лично ответили на вопрос, почему человеком, обвиненным в организации убийства кемеровского губернатора, оказались именно вы? [/b]— Я думаю, это был заказ экономического характера, направленный против Михаила Живило, президента МИКОМа. Ведь его называли инициатором покушения. А расчет простой — отобрать у Живило акции. Я же был знаком с Живило. Они посчитали меня слабой личностью, на которую стоит чуть-чуть надавить, и «чистосердечное признание» готово. Наверное, забыли, что против меня воевало двадцать стран на биатлонных трассах, и не могли заставить меня сдаться. Знаете, что больше всего выводило следователей из себя? То, что я улыбался. Этого мне просто не могли простить. [b]— Еще я не понимаю, почему этим делом занимался Новосибирск, почему взяли вас, но не взяли Живило.[/b]— Я тоже не могу понять. Объяснения всему этому я так и не услышал.[b]— А почему ваш брат давал против вас показания? [/b]— Виктор... Я не осуждаю его, он сейчас совсем больной человек, в тюрьме брат практически ослеп.[b]— Я слышала, он был на вас обижен, часто просил у вас денег и очень возмущался, когда не получал.[/b]— Да, Виктор звонил мне: «Ты ездишь по всяким Франциям, Америкам, а я живу как попало». Но я же помогал ему, чем мог, может быть, он просто хотел большего. А то, что Виктор говорил на допросах... Вы видели, какого адвоката ему дали? Разве нормально, что адвокат дает интервью и сообщает: «Виктор Тихонов во всем признался»? Что это за адвокат, который оговаривает своего подзащитного? Ведь на очной ставке Виктор заявил, что я не знакомил его с Живило.[b]— В каком состоянии находится ваше дело сейчас? [/b]— Его обещали закрыть через месяц, потом — через два месяца. Так что я уже и не знаю, когда весь этот ужас закончится. Я уже не могу обо всем этом думать: все мои мысли лишь о здоровье, о том, чтобы меня, наконец, вылечили. И, конечно, о работе. Вот сейчас у меня начинается совещание по поводу подготовки к Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити...Жизнь не стоит на месте.