[i]Раннее воскресное утро — для воскресного даже слишком раннее. «О-хо-хо, А-ха-ха», — доносится из-за двери зрительного зала. Этот стон у них песней зовется — то артисты «Сатирикона» распеваются перед репетицией «Шантеклера».Репетиции идут каждый день с десяти до десяти — без выходных и больничных, без «Золотых масок» (Константин Райкин даже не приехал за своей на церемонию) и съемок в кино (пара аутсайдеров, возжаждавших кинославы, потеряли работу в театре).[/i][b]Ростан не понимал [/b]Великий театральный романтик Эдмон Ростан, чье время сейчас наступило в нашем театре (достаточно посмотреть на афиши), однажды забрел в совершенно непоэтичное место — на птичий двор. Увидел в птичьей дворовой иерархии прообраз человеческих отношений и сочинил историю о поэте — петухе Шантеклере, который верил, что солнце встает только благодаря его пению. О воинствующем мещанстве ночных птиц, которые задумали погубить Шантеклера.О красавице Фазаньей Курочке, которая полюбила поэта и пожертвовала ради него собой, о чем он даже не успел узнать.В истории этой постановки многое рифмуется. Ростан мечтал, что Шантеклера на премьере сыграет великий французский актер Коклен, но тот, дав согласие, умер накануне первой репетиции. Ростан решил вообще отказаться от постановки, но сын Коклена убедил его, что премьера «Шантеклера» — это последняя воля отца. Месяц французские газеты посвящали свои передовицы вопросу: появится ли «Шантеклер»? Но премьера провалилась.Что не помешало Константину Райкину взяться за пьесу.— Театр тогда эстетически не готов был к такой драматургии, да и сам Ростан даже не понял, что он написал.Райкин начал с того, что основательно проработал перевод Щепкиной-Куперник, избавив текст от высокопарной тяжеловесности («Вот видишь, ты меня довел до плеоназма»), а петуха Шантеклера — от излишней назидательности. И только во время репетиций Константин Аркадьевич узнал, что «Шантеклер» был любимой пьесой его отца. Аркадий Исаакович говорил, что остался бы в драматическом театре, если бы у него были роли Хлестакова и Шантеклера.[b]Отцы и дети [/b]Дети участвуют в делах отцов, отцы воспитывают детей «без отрыва от производства» — другого времени у них на это нет. Маленький сын монтировщика деловито забивает гвоздь. Сын актера и сам уже актер, несмотря на младший школьный возраст, Ваня Добронравов вместе с отцом смотрит, все ли видно с боковых мест. А к Алексею Якубову пришла дочка, и он весь светится от нежности, объясняя, кто какую птичку играет. Микрофончик, приклеенный к щеке, разносит по залу нежный отцовский шепоток.Эти микрофончики доставляют пока массу хлопот. Отклеиваются от вспотевшего лица, не дают героям обняться. Радисты переживают нелегкие времена. «Ты усилил его голос так, что получается какой-то воспаленный радиотеатр, — то и дело взрывается Райкин. — А вот теперь не слышу. Там масса спецэффектов, которые мне на фиг не нужны, если я Федькин голос за ними не слышу».[b]Озверели, но чуть-чуть [/b]«Посиди здесь день — поймешь масштаб этой стройки», — роняет он на бегу. Масштаб впечатляет. Порталы в стиле модерн (начало ХХ века все-таки), забытые атрибуты театра: занавес-гобелен и суфлерская будка — «Эзопа горб». А на сцене — обилие деревенской утвари: горшки, ухваты, корзины, и две огромные металлические конструкции лестниц-площадок, которые из зала должны смотреться тоненькими веточками (нелегкая задача для художников по свету). Местный специалист по пластике Леонид Тимцуник, недавно с блеском сыгравший труп во МХАТе, разрабатывает для Шантеклера алгоритм падения кубарем с верхотуры. Конструкции рискованные — у одной актрисы голова закружилась, другая прямо на репетиции сорвалась вниз, но, к счастью, упала грамотно, сгруппировавшись.Буквально вся труппа порхает и носится по железным веткам — это Шантеклера завлекли на прием к Цесарке, где заезжий петух-громила должен проучить его, избив до полусмерти. Этот танец-побоище, как и другие танцы, поставил известный хореограф-модернист Саша Пепеляев. Срочно вызывают композитора — 25-летнего Илью Хмыза: выяснилось, что для танца не хватает двух тактов. Примчавшись на вызов, он остается до конца.По экспрессии драка напоминает «Болеро» Бежара, где тоже поэт противопоставлен толпе.Хотя пушкинское возвышенновысокомерное «поэт и толпа» здесь не подходит, скорее евтушенковское, приземленное — «сотня, воя оголтело, бьет одного». Поэт Шантеклер, сочиненный в начале века, здесь — московский паренек в кепочке (красной, как гребень петуха), дворовый лидер, артистичный и по-детски застенчивый, который ненавидит драки, но гордость помешает ему убежать от озверевшей шпаны. Кстати, «озверелость» в этом спектакле, где все персонажи — животные, обозначают совсем чуть-чуть. Два парня в споре вдруг понюхают друг друга, как собаки, влюбленные посреди разговора вдруг кудахтнут от нежности, а пес-старожил, стянув ушанку, половит блох — точно покидает в рот черешню.[b]Иди ко мне [/b]Когда театральная общественность узнала, что в «Сатириконе» затеяли «Шантеклера», она, вопервых, воскликнула «Наконецто!», а во-вторых, даже не усомнилась, что петуха-поэта, одержимого своим призванием, будет играть Райкин. А он знал: заглавную роль должен играть Денис Суханов, молодой артист с двумя главными ролями в репертуаре, балетной пластикой и «темпераментом вертикального взлета». Залетную Фазаночку играет «залетная» актриса Марина Кангелари таганковского происхождения. Настоящая эмансипе в шелках, одинаково хорошо владеющая искусством обольщения и искусством отпора (танцами с веерами и восточными единоборствами), влюбилась по уши в дворового поэта. И просит его открыть свой «секрет»: восход солнца — это следствие петушиного крика.— Мариночка, ты требуешь его секрет чуть криминально. А ты скажи нежно, так нежно, как — «иди ко мне». Во-от. Раз — и вскрыла скальпелем сердце.— Денисочка, тут сложнее букет чувств. Он ее уже почти ненавидит, и обожает, и молит, и боится зависимости — а вдруг она предаст? И жалеет: что в его жизни что-то заканчивается: он ведь первый раз словами говорит о своем секрете. Мы же никогда не знаем, насколько можем доверять друг другу.— Мари-ина, ты точно вежливый врач его слушаешь. Учти, здесь у артиста Суханова лучшее место. Здесь он ее окончательно победил. Здесь начинается ее полное рабство. И она простит ему всю свою женскую неудовлетворенность, потому что он — уникальная личность.[b]Рассвело от мяча [/b]«Ой, мамочки, темно. Да уберите от меня свой озабоченный пестик». В предрассветной тьме выстраивается по вертикали на лестницах массовка под кодовым названием «трава» в умопомрачительно красивых шляпахклумбах от Аллы Коженковой, известной своей неукротимой фантазией.А режиссера эта избыточная красота уже начинает пугать: — Мы можем потерять серьезность за этой красивостью. Тут столько пафоса в сцене рассвета, что решение должно быть какоенибудь самое наивное.И просит принести ему в качестве солнца... баскетбольный мяч. «Трава» будет передавать его из рук в руки в тонком луче света снизу вверх, а потом мячсолнце на тросе «взойдет» под колосники. Довольный найденным решением, Райкин сам лезет на верхотуру прицепить мяч, жуя на ходу «обед».[b]Не отапливай космос [/b]Режиссерский микрофон чуть фонит, создавая ощущение, что его хозяин сразу везде — на сцене, у звуковиков, рядом с осветителем: Фигаро здесь, Фигаро там. Костюмы красятся от декораций, псу Брифо еще не сшили кепку, новый пульт не растоможили на границе, у Фазаночки звон сережек усиливается микрофоном, фраза построена так, что деепричастный оборот оказался впереди, в массовом танце некрасиво пустует часть сцены.И чем больше проблем, тем поэтичнее становятся замечания Райкина: — Не отапливай Космос (актеру). Дайте мне вздох света (осветителю)».— Ща-ща, бу сделано, Костаркадич, — старается тот, изобретая «вздох».— Уже вообще нет ощущения времени: утро ли, вечер, — вздыхает помреж Надежда Михайловна, неся худруку энную чашку чая.[b]Премьера намечена на 1 мая.[/b]