[i]Москвичками рождаются. Ниточками-пуповинками от бабушки к маме, от мамы к дочке навечно сплетается женская сеть. [b]Маша Цигаль [/b]родилась в Москве. Знаменитая богемная семья: дедушка — художник Макс Бирштейн, бабушка — писательница и художница старых дворянских кровей Нина Ватолина, мама и папа — художники.[/i][b]Осиновый домострой [/b]Машина бабушка Нина Николаевна только что вернулась в город из-под Тарусы, где обычно проводит лето. Дом построила сама, по собственному плану, каждую осину выбирала вместе с плотниками в лесу. Тогда домашние не одобрили идеи Нины Николаевны поселиться на земле. Муж, заядлый путешественник, говорил, что и без Тарусы на свете есть множество уголков, где он еще не успел побывать.— У нас такое семейное кредо: каждый волен заниматься своим делом. Мы все — и Макс, и я, и Анечка — занимались прежде всего своей работой. Мы не сильно давили на детей. Вот и Маша у нас выросла своеобразной и своевольной. Бросила Строгановку, заявив, что всегда будет делать только то, что ей хочется и нравится. Мы любим друг друга и в письмах это иногда выражаем. Сейчас она меня радует: стала хорошо писать.[b]— Нина Николаевна, считается, что старшее поколение более закрытое, чопорное что ли...[/b]— Не закрытое и не чопорное. Просто, я считаю, нынешнее поколение развязнее. Но развязность совсем не означает откровенности, открытости. Это как беспредметная живопись. Самовыражение безграничное, а вот выражать часто бывает особенно нечего.[b]— А разве вы сами не менялись со временем в своем творчестве? [/b]— Жизнь меня заставляла. Я окончила живописный факультет Московского художественного института. И была бы хорошим портретистом. Но до войны я вышла замуж за сына известного плакатиста и карикатуриста Дени, и под его влиянием мы занялись политическим плакатом. Я никогда серьезно к этому не относилась. Так, заработать денег и потешить свое тщеславие. Ведь плакат тогда развешивался по Москве очень щедро. Выйдешь 1 мая из дома — весь город в твоих работах...Но случилась война, и плакат приобрел огромную силу. Был такой патриотический подъем. И все, что можно, хотелось сделать для своей страны. Знаменитый «Не болтай!» был нарисован в трагические моменты начала июля 1941 года.Я работала в плакатном отделе издательства «Изогиз». Наш редактор Елена Валериановна Поволоцкая предложила вариант с пальцем на губах. У соседки по общей квартире два сына ушли на фронт, лицо у нее было печально-сосредоточенное. Она мне немного попозировала. А я усилила выразительность. Я очень прохладно отношусь к плакату. Во время войны я работала с большим подъемом, а потом все стало просто ремеслом. Из-за плаката я не стала живописцем.[b]— Не занимает ли сейчас мода актуальное место плаката? [/b]— Мода ближе к искусству, потому что она выражает эстетические потребности, а плакат нет: когда вмешивается политика, остается только агитация. Мне нравятся Машины проекты. Первый — когда она раскрасила виниловые пластинки, превратила бытовые предметы в искусство. Нравятся вещи из английской коллекции. Может быть, это не во всем эстетично, но тема — пластическая хирургия — выбрана очень точно. Советуется ли Маша? Нет. Да и я никогда не зачитываю главы знакомым, не показываю домашним. Вот когда работа закончена, тогда другое дело. Но мне нравится, что Маша храбрая и активная. Если что-то решила, ее не остановить.[b]— Это у вас фамильная черта, Нина Николаевна? [/b]— Никогда мне не встречалось более твердой воли, чем у мамы. Моя дочка тоже довольно твердая натура. Просто так нажиму не поддается. А меня жизнь ломала. Но жизнь —провод многожильный. До сих пор помню в деталях, как сбежала из эвакуации в Москву.Нас, студентов, и маму отправили в Самарканд. Денег не было, еды не было, мама заболела. Я решила уехать. Тайком. В новогоднюю ночь с 41 на 42-й год.В Москву нужен был специальный пропуск, без него билет не продавали. Хитростью мне удалось сесть в поезд.Доехали до Куйбышева, и я решила выйти. Но как? Город закрыт, там правительство, нужен пропуск. Я надела на теплую кофту летнее пальто, сверху зимнее, спрятала шапку за пазуху, поставила чемодан на видное место на полке, взяла кружку и выпрыгнула на платформу: «Я за кипятком!» Пробежала мимо патруля, спряталась за углом. Поезд ушел, я осталась одна на перроне. Жутко. Как в рассказе у Солженицына.К счастью, наше издательство было в Куйбышеве и заседало в театре. Я распахнула дверь — все в пальто, мрачно — и среди сотен людей увидела Лелищу, Елену Валериановну Поволоцкую, своего редактора! Она выругалась нецензурно. Тотчас же помогла мне устроиться, а потом и перебраться в Москву. Я вышла на работу и смогла посылать деньги маме и мужу. Сейчас вот жалею. Надо было больше о маме заботиться, а мужчина сам должен устраиваться.К мужу я не вернулась. После эвакуации мы развелись, я ехала из загса с бумагами о разводе и встретила на платформе Макса, своего однокурсника. После мы не расставались 55 лет.[b]Шелковая ножка [/b]Все начиналось традиционно: английская спецшкола на Кутузовском, Строгановское училище. Затем авангардная тусовка на Петровском бульваре, у Петлюры, рейвы, концептуальные проекты. Они называли себя поколением «силверов» — смелые, амбициозные, самоуверенные. В своих причудливых, ярких и откровенных проектах Маша одевала людей в виниловые пластинки, нахлобучивала на голову солнечные венцы, лапландские оленьи рога и звала в космос.И вдруг Москва Маше наскучила. Она уехала в Лондон учиться Европе, работать вместе с легендарной Зандрой Роудз.Но вот снова смелая и веселая Маша вернулась. Домой — к семье, к Москве.— Я очень изменилась в Англии за два года, — заявляет Маша. — Я убегала из Москвы, чтобы стать другой. И это произошло. Мои амбиции концептуального художника наконец-то совершенно удовлетворены. И сейчас я разрабатываю линию женской одежды «Мания Цигаль» .Концептуализм теперь спрятан внутри, а внешне все спокойно. Моя задача сейчас — создать яркий, незабываемый женский образ, когда одежда не доминирует над личностью, а лишь «высвечивает» индивидуальность своей хозяйки. Я создаю вещи для женщин, которые идут по жизни, как звезды. Для красивых, умных, самоуверенных. Мои героини никогда не носят чулок — им важно чувство шелка на коже, свободный воздух под юбкой — все то, что заставляет быть на высоте и не ронять себя с пьедестала.В детстве я убегала из круга семьи, не хотела общаться с детьми друзей родителей. Меня мучила эта фраза — «ты из такой семьи». Я бессознательно хотела отделиться.Так повелось, что у нас в доме каждый занимался своим делом. У меня в школе даже дневник никто не проверял, я сама за всех расписывалась.Помню, как однажды я пожаловалась маме, что не могу читать Маяковского, это так ужасно. А мама моя, красавица, пришла с какой-то вечеринки в ажурном платье на шпильках, налила бокал шампанского, присела ко мне на кровать и стала читать вслух. И мне понравилось.С бабушкой я выучила наизусть «Евгения Онегина». Она мне прочла всего Диккенса. Бабушка потрясающая женщина, на ее долю выпало столько всяких потрясений... Но я никогда не видела, чтобы она плакала.Всегда достойна и тактична. В детстве она учила меня обращаться к домработнице: «Никаких Маш, никаких Тань. Только Мария Ивановна, Татьяна Николаевна!» Когда я бросила институт, “Строгановку”, в которую поступила только под давлением семьи, бабушка с дедушкой очень расстроились, им казалось, что это прерывает семейную линию... А я только этого и добивалась. Я бежала от своей семьи.Но далеко убежать не смогла.