[b]Ц. Пуни. «Дочь фараона» Большой театр.Хореография, постановка и оформление Пьера Лакотта (Франция) [/b][i]Французский хореограф Пьер Лакотт — известный в балетном мире реставратор. Он питает нежную страсть к шедеврам прошлого и славится тем, что скрупулезно и неутомимо восстанавливает старинные балеты в духе первоисточника.В восьмидесятые годы он поставил в Москве балет «Натали, или Швейцарская молочница» с Екатериной Максимовой в театре Натальи Касаткиной, недавно привозил на гастроли свою очаровательную реконструкцию «Сильфиды», сделанную с труппой «Балет Нанси» и приглашенными звездами из Гранд-Опера.На этот раз Лакотт возглавил кампанию по возвращению на сцену Большого театра спектакля Мариуса Петипа «Дочь фараона».[/i]Доподлинно известно, что лишь три вариации из огромного балета Лакотт восстановил по свидетельствам бывших исполнителей, остальные же три часа неутомимых танцев сотворил с помощью мистических расшифровок записей и ведомый собственной интуицией. Выбрав оригинальный жанр «по мотивам», существенно подсократив многие мимические сцены и бесчисленные номера экзотического кордебалета, сочинив для главных героев сложный, но, увы, не блестящий рисунок, хореограф посчитал свою задачу выполненной.В кругу профессионалов известно, что сюжет «Дочери фараона» так витиеват, что пересказывать его — занятие пустое. Накурившийся опиума англичанин-путешественник ([b]Сергей Филин[/b]) видит в наркотическом сне ожившую мумию дочери фараона Аспиччии ([b]Нина Ананиашвили[/b]). Он погружается в египетскую экзотику так глубоко, что сам становится египтянином и под именем Таора начинает борьбу за любовь прекрасной принцессы. Ему приходится убить сиротливого бутафорского льва, выдержать соперничество с постылым женихом — нубийским царем, скрываться от погони вместе с возлюбленной, подвергнуться угрозам смертельного укуса со стороны священной змеи, добиться руки Аспиччии и проснуться ни с чем под сводами пирамиды. Сама героиня, помимо вышеизложенного, еще проводит время на дне Нила, куда она бросается, спасаясь от преследователей, среди русалок и рек — Гвадалквивира, Конго и Невы. Вся эта бесконечная прелесть, как и положено в императорском балете, представляет собой нескончаемый дивертисмент. Вариации и дуэты героев сменяются экзотическими танцами охотниц, нубийцев, феллахов, черных рабынь, кариатид, рыбака и его жены и даже обезьяны. Присовокупив к картине выход живой лошади, появление чучела льва и священной кобры, получим полную картину постановочной вакханалии и сюжетного беспредела.Стараясь не увязнуть в деталях и преодолеть наивность ситуаций, Нина Ананиашвили и Сергей Филин решают свои задачи солистов. Однако даже ювелирность исполнения и мастерство в освоении мелких движений не всегда добавляют блеска зрелищу. Может быть, это связано с непривычностью хореографии, в том числе и для зрительского глаза. А также с отсутствием в музыке по-настоящему красивых и ударных моментов. Иногда в одной и той же вариации соседствуют изящнейшие, требующие ювелирной отточенности мелочи и странные, нелепые прыжки. Хотя в целом, конечно, хореографическая лексика далека от первоисточника и насыщена весьма сложными современными элементами. Даже в такой области, как старинные спецэффекты, которыми Лакотт всегда славился, на этот раз он почему-то не сверкнул.Частая смена костюмов в спектакле напоминает о капризах примадонн императорской труппы. (Стиль, правда, не всегда выдерживается в целостности, и современная пачка примадонны сильно отличается от нарядов окружающих ее корифеек. С перспективой стилизованных храмов Луксора и сводов пирамид у хореографа тоже не все в порядке. Может быть, следовало пригласить профессионального сценографа? Неужели никому из них неинтересно поэкспериментировать на поприще стилизации?) Примадонна Императорской сцены Матильда Кшесинская, исполняя «Дочь фараона» в один из своих бенефисов, получила в подарок от мужа, великого князя Владимира, драгоценную диадему от Фаберже — точную копию своего сценического головного убора. Лет сто назад к экзотическим балетам, конечно, относились серьезнее и ответственнее. Тогда они господствовали на императорской сцене и определяли большой стиль — помпезный, декоративный и довольно легкомысленный. Теперь это милые безделушки. Только их трогательная экзотичность и блеск ненатуральных бриллиантов, вероятно, обходятся театру недешево. Но какое же искусство без жертв!