Наша рота

[b]…Двадцать первого июня 1941 года в нашем Институте иностранных языков был последний экзамен. К вечеру в студенческое общежитие приехал мой папа; он повел меня и моих подруг в ресторан отмечать начало взрослой жизни. Вдоволь натанцевавшись, мы вернулись: было уже поздно, поэтому комендантша, которая хорошо знала отца, согласилась оставить его ночевать в общежитии, в комнате у мальчиков.[/b]Утром, часов в шесть, раздался стук в дверь. Это был папа, он и сказал, что началась война... Папа быстро собрался и уехал на работу, мы с ним потом долгое время не могли увидеться. А мы с девчонками тоже собрались и поехали в институт. По дороге видели, что возле всех громкоговорителей стоят люди, все слушают речь Молотова.В институте тоже царило страшное волнение, никто не знал, что делать. Директора, по-сегодняшнему – ректора, заведения не могли нигде найти, поэтому наша парторг взяла в свои руки руководство. И вот уже спустя несколько дней мы с девчонками начали работать на складе, сколачивали фанерные ящики разных размеров для посылок на фронт. А через пару недель объявили о наборе в студенческо-комсомольские отряды – для поездки под Смоленск, где было необходимо рыть противотанковые рвы. Назначили день и место сбора – двор Пединститута им. Ленина (ныне МПГУ).На Пироговку съезжались студенты всех вузов Москвы. Почти все мои знакомые захотели принять в этом участие. Мне не очень повезло: секретарь ЦК комсомола, который обходил наши ряды, меня «забраковал» и хотел отстранить от работы. Такая я была худенькая и маленькая, мне сказали, что пользы от меня все равно не будет – а работа очень тяжелая. Но мы сговорились с девчонками – они загородили меня и буквально на руках протащили в автобус.Ехали мы сутки, а может, и больше. Колонна машин растянулась на несколько километров. Часто раздавался крик: «Воздух!», тогда мы выскакивали из автобусов и прятались по обочинам, в кустах. Однако нас ни разу не бомбили, поэтому было не очень страшно. По приезде нас распределили по ротам, каждой роте дали свой сарай для жилья и участок работы. Колхозники не пустили нас в свои дома – многие из них устали работать за трудодни в глубокой нищете… Впрочем, к нам относились неплохо: мы часто ходили по деревням, чтобы поменять одежду, обувь или что-то из личных вещей на продукты. Денег крестьяне не брали.Начался новый этап в жизни. Действительно, работа была нелегкой. Ночные дежурные будили нас в пять утра, умывались из колодцев или ближайших ручьев.Кормили, правда, хорошо: горячая еда готовилась тут же, на походной кухне. После завтрака бодрым строем шагали на очередной участок работы и там вкалывали до самого вечера, часов до шести. Самых сильных землекопов опускали на дно рва; оттуда комки земли приходилось выбрасывать метра на два, чтобы они попадали на специально построенную ступень. На этой второй ступени стояли более слабые (в том числе и я), мы выгребали землю и отбрасывали в сторону.Сначала было очень трудно, потому что работать лопатой никто не умел, да и не работали мы до этого руками по десять часов в сутки. Приноровились только спустя неделю.Каждые сорок минут нам командовали отдых. Можно было поесть, поваляться на земле, сходить «по кустам» – некогда было озаботиться даже временными туалетами. Было ужасно жарко, поэтому все девчонки работали прямо в бюстгальтерах. После возвращения в Москву шутили и удивлялись: «На курорт ездили!» – загорели все, как негры. Но вечера были веселые, и никто не жаловался на тяжесть работы. Писали письма родным, пели тут же сочиненные песни. Любимой темой стихотворчества был гороховый суп – наша основная еда. Каждая рота старалась перещеголять остальных в сочинении оды этой похлебке. Устраивались вечера самодеятельности с танцами, сольными номерами.…Над нами начали летать немецкие самолеты. Сначала – в сторону Москвы; многие девчонки, приехавшие с запада, плакали, ведь это означало, что их родные города были уже захвачены.Потом стали летать очень низко над нашими укреплениями – так, что можно было разглядеть даже лица летчиков. При их приближении все бросались врассыпную, стараясь как-нибудь укрыться.Со стороны мы выглядели очень смешно: головы прятали в кустах, а наружу торчали только нижние половины туловища в юбках и разноцветных трусах.Вскоре немцы начали сбрасывать листовки такого содержания: «Бабочки, не ройте ямочки! Бросайте работу, переходите на сторону доблестной немецкой армии!» Предатели действительно были, хотя и вряд ли из-за листовок.Было жутковато видеть, как в лесу то и дело вспыхивали звезды – кто-то подавал немцам световые сигналы. Видимо, не зря. Однажды ночью нас разбудили раньше положенного, срочно посадили по машинам и увезли. Потом мы узнали, что той ночью наши старые сараи были разбомблены.Переходить с места на место приходилось все чаще. Однажды после работы нам не дали даже поесть или забрать вещи; приказано было взять в руки лопаты, построиться в колонну и пешком уходить на другую территорию.Для многих этот поход был очень тяжелым, уставших оставляли прямо на обочине – их подбирали ехавшие за нами машины. Именно тогда, в колонне по шесть человек в ряд, мы с подругами научились спать на ходу. После выяснилось, что наши укрепления были захвачены немецким десантом.Мы шли всю ночь и все утро, а потом добрались до новой деревни. Там нам объявили, что можно забрать свои вещи – оказывается, это их везли за нами на машинах.Огромная деревенская площадь была завалена одеждой, пакетами, сумками. Приходилось ходить прямо по кучам; но ничего не пропало, каждый брал только свое. Мой чемоданчик остался в целости.Через пару дней мы снова принялись за рытье укреплений. Мимо нас шли отряды ополченцев, и мы делились с ними продуктами – готовить на кострах воинам не разрешалось, чтобы не привлекать внимание противника.…Когда во второй раз была освобождена Вязьма и восстановлено сообщение с Москвой, нас отпустили по домам. На Белорусский вокзал нас привезли ночью, до общежития пришлось добираться пешком. Комнаты наши стояли закрытыми, ничего не пропало. Мы отдохнули, помылись, а наутро пошли в институт – искать новую работу. Я стала внештатным инструктором Фрунзенского райкома комсомола. Обязанности у меня были, примерно как у пионервожатой: занимать детей, чьи родители работали почти круглые сутки.16 октября был мой день рождения, и подруги назвали его самым сумасшедшим из всех. В этот день вся Москва двинулась на вокзалы, чтобы покинуть город. Мы с девчонками решили, что уйдем из города с последним солдатом. Царила паника, дороги были забиты. С окраин доходили слухи, что немцы уже на самых подступах к городу. Начались погромы магазинов, мародеры действовали уже без стеснения. Как сейчас помню картину: мужчина, весь увешанный колбасами, идет по улице, а за ним – собака, методично отъедающая от его связки сосиску за сосиской… Мы продолжали жить в общежитии, куда на освободившиеся места подселили отряды бойцов.Я пробыла в Москве среди детей до апреля 1942 года, когда по направлению Министерства высшего образования поехала работать в Казахстан, сначала в эвакуированное Ленинградское училище, а потом – в Уральский пединститут. В столицу удалось вернуться только в конце 50-х, и с тех пор я живу тут.К сожалению, стала плохо видеть, поэтому спасибо корреспонденту «ВМ», что приехала и выслушала меня, записала мой рассказ. А «Вечерка» со мной всю жизнь, много-много лет выписываю газету…[b]Тамара СОЛЛЕРТИНСКАЯНа илл.: [i]Это наша рота, наши девчонки. С некоторыми из них я поддерживала отношения, но многие пропали, что называется, без вести. Мне бы очень хотелось, чтобы либо они, либо их родственники, может внуки или правнуки, рассказали бы о своей судьбе. Очень хочется узнать, как сложилась дальнейшая жизнь моих боевых подруг.[/i][/b]