Мироздание учу по словарю

Этот импозантный мужчина полон неподдельной самоиронии. Разговаривать с ним, все равно что собирать в лесу грибы, каждый из которых – ядреный боровик. Китайские философы утверждают, что зрелость мужчины наступает после 70. Если это и в самом деле так, то[b] Александр Ширвиндт [/b]вступил в полосу зрелости.[i][b]Пахать и надеяться[/i]– Вы, Александр Анатольевич, можно сказать, человек разных эпох. Разница режет глаз?[/b]– Раньше наша страна была самой читающей, теперь самой считающей. Еще несколько десятилетий назад верхом благополучия было сначала купить велосипед, потом участок, потом машину. А сейчас «Хаммеры», виллы, миллионы…Если сегодня бытие в нашей стране налажено, то основы сознания нарушены. Когда я выезжаю за пределы Москвы порыбачить, то вижу нищих стариков, доживающих свой век. Они не хотят ни земли, ни машин. Момент материальных желаний в их жизни отсутствует. Крупные мировоззренческие размышления, увы, тоже.[b]– А что для вас основа жизни? Дом, семья, работа?[/b]– Дом, семья, дети, внуки – это данность. В детстве, юности и даже молодости основа бытия имеет перспективы. В мои годы осталась надежда на возможность профессионального существования. Без всяких иллюзий, что я буду реформатором театра или сыграю, наконец, Остапа Бендера.Все эти мечты, которые были основой существования в юности, в силу текучести времени улетучились. Конечно, что-то менять революционно утопически глупо. Но говоря шершавым языком реалий: не хочется ДОЖИВАТЬ. Поэтому остается пахать и надеяться. Ведь надежды не только юношей питают, надежды умирают последними.[b]– Вы многого в жизни добились. Мне так кажется. А вам?[/b]– Я не стайер, а спринтер. Люди, которые чего-то глобального достигли, занимались одним делом. Упрямо, не колеблясь, двигались к своей цели. У меня всегда был силен рывок надежды. И получалось хорошо. Потом я уставал, разочаровывался. И переключался на другое. Поэтому много всего напробовался. Увлекался радио. Передачи делал, сам их монтировал.Сейчас монтаж с технологической точки зрения – кайф. Тогда это было на бобышках с пленками. Через склейки. Сидел ночами, клеил на «Грюндиге». Делал эпохально праздничные программы. И даже грамоту получил – за лучшую программу к 50-летию советской власти.Притащил на передачу Плятта, Жарова, Марецкую, Утесова. Был королем «капустников». Работал артистом театра «Ленинского комсомола» и много сыграл, когда Эфрос пришел. Когда появилось телевидение, я сразу бросился туда. На эстраде работал как артист и режиссер. Придумал Маврикиевну. В кино кое-что сделал. Педагогикой занимаюсь уже больше пятидесяти лет. Итог? Распыление интересов шло в ущерб моей актерской профессии, и я не стал актером с большой буквы.[b]– А кто он, ваш Гамлет?[/b]– Скорее Кречинский, чем Остап. «Кречинского» ставил Табаков. И мы его даже сыграли в репетиционном зале. Но были какие-то проблемы с оформлением. Табаков уехал в Израиль. И все замерло.[b]– Раньше были безусловные кумиры поколения. А сегодня?[/b]– Сейчас все великие. Кого попало награждают титулом «новая звезда». Или «великий талант». Легко произносят «я тебя люблю». Все девальвируется.[b]– Есть такой анекдот – один другого спрашивает: ты любишь помидоры?..[/b]– …а второй отвечает: кушать люблю, а так – нет.[b]– Сформулируйте: «И долго буду тем любезен я народу, что…»[/b]– Один сатирик написал, что к концу жизни все думают: Что, Как и Зачем? Мне понравилась его мысль на этот счет: «Жить так, чтобы после твоей смерти стало скучнее».[b]– Штольц или Обломов? Кто вам ближе?[/b]– Ближе Штольц, потому что мой сын с сыном Табакова открыл ресторан пять лет назад, называется «Штольц» (Ширвиндт и Табаков). А так как у меня там, как у родственника, тридцатипроцентная скидка, мне по духу ближе Штольц. Ресторан «Обломов» тоже есть, но там у меня нет скидки. А в жизни – халат, диван – и не вставать. Люблю лениться – но поработав. Побегал свою стометровку – и на диван, как Обломов. Но не всегда получается.[i][b]В фармацевты не пошел[/i]– Мы все учились понемногу. А всерьез – чему?[/b]– Всерьез учишься умозрительно, когда есть пример и хочешь так же. Я учился в элитной школе, 110-й. Элитной, потому что там хоть чему-то учили. Год я там учил этику. Потом сказали, что надо учить латынь. Все это вводил Вадим Антонович Котляревский. Потомок Котляревского. Он преподавал латынь. И этику. И эстетику.Когда ввели очередной предмет, и в класс вошел тот же Котляревский, я спросил его: когда введут божий закон, его тоже будете читать вы? За что был изгнан из школы. Это было последней каплей. Но каким бы ни был общеобразовательный ценз и каким бы я ни был жутким учеником, какие-то знания все же запали. Еще я учился актерскому мастерству. В институте мне попались вахтанговские учителя.Сегодня в педагогике мало действующих лиц. В основном это теоретики или бывшие лица. Или даже неудачники в профессии. Там преподавали Мансурова, Шлезингер и Евгений Симонов. Правда, мы изучали «Как закалялась сталь» и «Они сражались за Родину». Сейчас молодые актеры изучают Гомера, Эврипида, Софокла. И то, и другое – крайности.[b]– А вашими, как вы выразились, умозрительными учителями кто были?[/b]– Я не могу сказать, что точки зрения Розанова, Бердяева или Софокла для меня основополагающие. Это было бы пижонством или враньем. Осмысливать и анализировать их точку зрения нужно серьезно. Бердяева читал много, Розанова меньше.Больше люблю читать энциклопедические словари ([i]улыбается[/i]). Там все сжато изложено: кто есть ху? И когда возникает занятная тема, я не иду в «Ленинку», а беру словарь. Смотрю нужную букву. Изучаю мироздание по словарю. Там про каждого написано. И я заметил, что чем больше строк, тем значительнее человек.[b]– Существует ли, на ваш взгляд, такая вещь, как конфликт поколений?[/b]– Дети не понимают родителей – это данность. Но это не конфликт, конфликт в НЕжелании понимать. Когда мы были молодыми, наши дети были на бабушках и дедушках. А мы пили, кутили, любили. Когда начинаешь проверять, где тот или другой внук, значит, ты постарел. Удержаться не можешь, чтобы не сделать замечание. Младшее поколение не посылает тебя, терпит поучения, вздыхая, выслушивает выговоры и рекомендации.[b]– А ваши родители вас поучали?[/b]– Я воспитывался в артистической среде. С молоком матери впитывал атмосферу дома. У нас в доме бывали Рина Зеленая, Качалов, Обухова, Глиер. Конечно, после этого в фармацевты не пойдешь. Правда, некоторые дети из артистических семей пытаются выйти из-под авторитета родителей, выбирая другие профессии. Но весьма редко. Я пошел по пути родителей. Моя мать работала сначала во МХАТе, она ученица Немировича-Данченко. Потом она заболела, у нее был туберкулез, и стала редактором филармонии. Дожила с одним легким до 87 лет. Мой отец – скрипач. Сначала он был солистом, а после войны работал в оркестре Большого театра.Потом преподавал. При советской власти была тенденция, чтобы в актерские вузы не принимать «детенышей актеров» – сыночков и дочек, а только гениев из глубинки. Страна гордилась существованием династий сталеваров. Актерские династии не поощрялись.[i][b]Женщина должна быть курносой[/i]– Говорят, браки заключаются на небесах. Вместе с Натальей вы почти полвека.[/b]– Все начиналось на чердаке дачи, которая существует и ныне. Мы в ней живем. Это была дача моей будущей жены. В тот период у них была корова, она стояла в хлеву. На чердаке было сено. Там собиралась молодежь. Не было свального греха. Этого еще не знали. Было очень уютно, тепло. Так что наше чувство зарождалось где-то на пути к небесам. И так случилось, что де-юре с моей женой мы существуем 49 лет, а де-факто – уже 56.[b]– Не многим удается сохранить столь длительный брак. Знаете рецепт?[/b]– Когда вторая половина не знает, чем занимается его муж или жена. Муж знает, что жена работает на какой-то там… свалке. Неважно где. А чем она занимается, точно не знает. В творческих профессиях, оторвавшись «от унитаза», дома говоришь о нем же. Если сантехник, например, станет рассказывать о том, какой ему сегодня попался унитаз, то его госпитализируют. Творческие люди после работы говорят тоже о работе. Страсти накаляются. Счастливых браков у людей одних профессий я что-то не замечаю. Так что рецепт прост: в семейной жизни нужно быть относительно терпимыми к недостаткам друг друга и не заниматься одним делом.[b]– О чем говорите с супругой, возвращаясь с работы?[/b]– Сейчас ни о чем, потому что все оговорено. А раньше жили относительно своей жизнью. Моя жена была серьезным архитектором. Строила гостиницы, театры… Я смотрел какие-то объекты, кивал, мычал, но не влезал. И наоборот. Она смотрела мои спектакли, но не вникала в процесс их создания. Этот люфт помогал балансировать и не выходить за рамки раздражения.[b]– Вообще вы по натуре терпимы, терпеливы?[/b]– Терпелив и терпим, но не до безумия. Столы не переворачиваю. Самая страшная мера наказания с моей стороны – собственный уход. Из кинематографа, спектакля, влюбленности.[b]– А женщина должна быть какая?[/b]– Обязательно с длинными ногами, с длинными пальцами. И хотелось бы, чтобы курносая. Не хотелось бы при вас говорить ([i]автор – шатенка[/i]. – [b]Н. Ю-Х.[/b]), но лучше, чтобы блондинка. От женщины должно пахнуть чистотой, а не потом.[i][b]С президентом посидели по-людски[/i]– Вы гурман?[/b]– Я абсолютный говноед. Единственное, что я не могу есть, – это чеснок. А вкусно поесть для меня – это пюре, шпроты. Вареный лук. Его я ем, наверное, один во всем мире. Его мне приносят со всего дома. Прежде чем выкинуть лук из борща, они вспоминают обо мне. Им приятно, что можно мне что-то подарить… Я подумал, что смог бы прожить на пенсию. Лук вареный – бесплатно. Шпроты и гречневая каша – дешево. Фасолевый суп – не миллионы стоит. Сыр люблю плавленый, «Дружбу». Водкой угощают.[b]– А салфетки, сервировка, приемы?[/b]– Когда все на дачах и собирают урожай, какая может быть сервировка? Большая доска. Я люблю дерево.Это стол. И все – натуральное. Если захотелось чего-то неслыханного, я делаю омлет. Собираю все, что валяется в холодильнике. Кусочки колбасы, сыр, помидоры, овощи, мелко режу, даже редиску – и бросаю на сковородку. Яйцо взбиваю с молоком и небольшим количеством минеральной воды, заливаю сверху. В ресторане Дома актера есть в меню «Омлет по-ширвиндтовски». Рецепт мой.[b]– В одежде вы модник?[/b]– В театре, когда оформляется новый спектакль, есть такое определение – «костюмы из подбора». То есть гардероб для исполнителей составляется из тех костюмов, что были сшиты для каких-то других спектаклей. Вот моя одежда состоит «из подбора». Я абсолютно немодный человек. Вот Андрей Миронов следил за модой тщательно. Еще в советские времена, когда купить хорошую одежду было проблемой, театр выезжал на гастроли, Андрюша таскал меня к своему портному в Прибалтике, который шил нам брюки. А еще он дарил мне вещи со своего плеча. Он отдавал мне костюмы, которые были уже не в моде, и я с удовольствием их носил.[b]– Что для вас самое неожиданное в жизни?[/b]– То, что я любимец народа.[b]– Слышала, вы, Александр Анатольевич, водите дружбу с президентом.[/b]– Я знал Владимира Владимировича с тех пор, когда он был помощником Собчака. По-моему, с тех пор он не изменился. Как-то я оказался на отдыхе, на Алтае, в то же время, когда там находился президент. Мы созвонились и встретились. И, как говорится, посидели по-людски. В театр он не приходил. Надеюсь, что еще придет.[i][b]На ум влияет ум[/i]– Как относитесь к тому, что сегодня со сцены часто звучат нелитературные выражения?[/b]– В жизни я люблю употребить крепкое словечко. Обязательно проверяю человека, позволив себе несколько выражений. И если передо мной не ханжа, он относится к этому с юмором. Но со сцены слышать такие вещи считаю неприемлемым.[b]– Способно ли искусство влиять на умы?[/b]– Думаю, нет. Только в процессе восприятия искусства. Два часа спектакля воздействуют на ум. Прошелся по галерее, посмотрел кино… Потом человек выходит и переключается на другое. На ум влияет ум. Если его нет – что ни смотри, бесполезно. К сожалению, в этой беготне человек редко думает о душе. Вот когда письма писались рукой, тогда это было возможным. Почитайте переписку выдающихся людей прошлого. Будто находишься в другом измерении. Когда пишешь письмо, а не говоришь по мобильнику, формулируешь мысли иначе. Другие извилины работают.Один выход – замуровать все нефтяные скважины, газ пустить по ветру, зажечь лучину и начать думать: как жить? Мне кажется, наша планета накрывается. Терроризм, стихийные бедствия. В таких масштабах этого раньше не было. Такое чувство, что планета стала отрыгивать. Всемирный потоп, апокалипсис тоже, вероятно, случился не зря. И теперь никто не знает, с какого момента вести летоисчисление. С Ноева ковчега или со взрывов на Солнце.[b]– Вас волнует, что будет потом?[/b]– Да, как будут жить дети, внуки. Но о четвертом поколении меня мысли не одолевают. Размер памятника от благодарных потомков меня тоже не волнует.[b]– Вы достигли того возраста, когда друзей все меньше.[/b]– Увы. «Других уж нет, а те далече». Нет Андрея Миронова, Зямочки Гердта. Страшно то, что уж и ученики уходят. Нет Наташи Гундаревой, моей ученицы.[b]– Веруете?[/b]– Верить поздно, но веровать... И хотя я воспитывался атеистом, с годами прихожу к выводу, что есть Нечто. Нечто непонятное. Не от инопланетян же оно. Это меня настораживает. А вас?