Все началось с коньяка

[b]До конца дней своих Соловьев-Седой переживал, что останется в памяти народной автором одних «Подмосковных вечеров». Но так не случилось. «Вечер на рейде», «Соловьи», «Поляночка», «Где же вы теперь, друзья-однополчане?», «Пора в путь-дорогу», «Потому что мы пилоты» и еще многие другие песни продолжают жить – и более того, почитаются классикой наряду с сочинениями его ровесника Шостаковича.[/b]Выпускник Ленинградской консерватории Соловьев-Седой никогда не стеснялся своего скромного призвания композитора-песенника. Гордился тем, что он сын питерского дворника. Любил простые удовольствия и простых людей. Даже свою «сложную» двойную фамилию придумал просто для того, чтобы отличаться от другого композитора Соловьева. «Седой» – это было его прозвище с детства. Летом на солнце у него так выгорали волосы, что он становился совсем белобрысым, «седым».[b]О легендарном композиторе вспоминает его внук [i]Василий Соловьев-Седой[/i].[i]Сын старшего дворника[/b][/i]Деда я очень хорошо помню, потому что прожил с ним семнадцать лет. Так получилось, что мои мама и папа уехали в Москву сразу после моего рождения. С ними мы общались крайне редко. Бабушка с дедушкой заменили мне родителей.Честно говоря, дед не очень знал, как со мной общаться. Не стремился меня «воспитывать». Но и никогда не баловал. В 9 классе, например, для меня стал актуален вопрос покупки джинсов. Так вот, мне было в них отказано. Но не потому что для него это было дорого, – дед был обеспеченным человеком, а потому что по его системе воспитания джинсы были излишеством.Из своего детства он мне рассказывал, что его отец был дворником. Но не простым дворником, а старшим дворником. В те времена это была довольно престижная должность. В семье никто музыкой не занимался, только мама любила петь. Однажды, проходя мимо магазина музыкальных инструментов, дед увидел в окне балалайку. Вцепился в рукав отца и стал умолять: «Купи мне балалайку, ну, купи мне балалайку». Тот ему купил. С этой балалайки все и началось...Жила их семья в общем непросто. Отец рано ушел из жизни. Не захотел уехать из блокадного города и умер от истощения. Бабушка осталась с тремя детьми: дедушкой, его братом и сестрой. Когда мама умерла, дед стал их опекать. Сестра до самого конца полностью жила на его обеспечении: она работала его личным секретарем. А брат... с братом у него отношения были немного натянутые. Он был такой, в общем, невезучий. Попал в тюрьму – причем не как политический, а за какой-то проступок. Но дед все равно его любил и поддерживал.[i][b]В шоферах души не чаял[/b][/i]Дед был очень общительным человеком. Любил компании, застолья. Почти на каждой репетиции выставлял музыкантам напитки, еду. Понятно, они его за это обожали. Но, конечно, не только за это.Он был простой, легкий в общении человек. Любил солдат, матросов. Он ведь в фронтовой бригаде прошел всю войну. Ни у одного композитора нет такого количества песен, посвященных солдатам и матросам, как у него. А еще он почему-то был очень неравнодушен к шоферам. Сам умел водить, но ездил все время с водителем. У него было несколько шоферов, и он во всех души не чаял.Жили мы на два дома: в Питере и на даче в Комарове. Комарово был такой питерский вариант Переделкина. На одном пятачке обитали чуть не все питерские знаменитости. По этой причине нас постоянно одолевали экскурсии. Раз в неделю, обычно по утру, партия экскурсантов останавливалась у нашего забора и начинала петь «Подмосковные вечера» под аккомпанемент аккордеона. Дедушка в такие моменты всегда старался скрыться. Он хоть и любил петь хором с народом, но это было уже слишком.Распорядок жизни у нас был такой. В 8 утра он уже сидел за роялем. Он, кстати, никогда не опохмелялся, если выпивал накануне, именно потому, что в 8 утра железно должен был работать. Играл довольно громко. Я просыпался утром под звуки рояля как под звон будильника. Он еще и напевал себе под нос - тоже достаточно громко. Причем не те слова, на которые писал музыку, а просто всякую абракадабру, которую на ходу придумывал. Просто бред какой-то... Все это продолжалось до 12 дня. Вечером он никогда не работал. Вечером у нас часто бывали гости.[i][b]После рыбалки в доме случалась катастрофа[/b][/i]С бабушкой у них были отношения всегда уважительные. Конечно, не обходилось и без мелких стычек. Например, бабушка всегда внимательно следила за его внешним видом. Каждый раз, когда он куда-то собирался, начинались препирательства: «Вася, куда ты собрался в этом пойти? Во что ты вырядился?» – «Татьян, ну отстань».Бабушка моя была известной пианисткой. Мне рассказывали, что они познакомились в Судаке на отдыхе. Дед приехал туда со своим консерваторским товарищем композитором Дзержинским, автором оперы «Тихий Дон». Они были большие дружбаны и оба пытались бабушке понравиться. Но удача была на стороне моего деда. После замужества бабушка посвятила себя семье. У нее ведь была травма пальца: из-за нее она не могла продолжать профессиональную карьеру.На плечах бабушки лежало все хозяйство. Дом был большой, народу приходило много. К тому же ей приходилось не только следить за порядком, но и терпеть многочисленные увлечения деда, иногда разрушительные для дома.Он, например, как сумасшедший любил рыбалку. Это был один из его психозов. В метрах сорока от нашей дачи была речка. Дед со знакомыми рыбаками ходил туда удить. В Питере водится рыба минога. Это такая рыба вроде угря, только длинная, узкая, скользкая, как змея, без костей и жутко живучая. Ее нужно полностью засыпать солью, чтобы она заснула. Каждый раз, когда дед приносил эту миногу, в доме случалась катастрофа. Он заваливал полную ванну рыбой, засыпал ее солью. Всю ночь она страшно воняла, и вдобавок половина рыб расползалась по дому. Когда бабушка вставала с кровати и видела это, у нее начиналась истерика. Она категорически запрещала деду готовить рыбу в доме из-за этой страшной вони. Деду разрешалось жарить ее только в гараже на заднем дворе.А еще дед заваливал дом детективами. Он был страшным поклонником детективов. В то время они были в дефиците. Так, он где-то «нарыл» подпольную типографию, в которой печатали на машинке Агату Кристи, и скупал одну книгу за одной. А когда они закончились, переключился на детективы на польском языке. И читал их, не ленясь поминутно залезать в словарь.[i][b]Шок для Богословского[/b][/i]Вообще у него голова всегда была настроена на умственные упражнения. Все кроссворды, которые только существовали в природе, покупались и отгадывались. Он любил сочинять стихи. У него ведь есть песни на собственные стихи. Писал смешные маленькие рассказики, придумывал ребусы, каламбуры. Себя он подписывал ВАСОЛОВ и еще ВПСС. Обожал всякую технику. В начале 70-х он привез из Японии маленький диктофончик.Диктофоны тогда в Союзе были в диковину. Поэтому для него было самым большим развлечением пригласить кого-нибудь в гости, спрятать под стол диктофон и тайно записать разговор.Потом он вытаскивал прибор и с загадочным видом говорил: «Сейчас я тебе, Петя, поставлю, что ты тут наговорил». Люди пугались ужасно, потому что он специально выводил их на запретные темы.Кстати, мой дед – единственный человек, которому удалось разыграть Никиту Богословского. Однажды у Никиты Владимировича в Москве в гостях был Марк Бернес. Мой дед знал об этом от своего «агента» Когда тот ушел, у Богословского тут же раздался звонок. Звонил мой дед из Питера: «Никит, привет. А ко мне тут Бернес пришел» – «Ладно, голову мне не морочь, он только что от меня вышел». – «Не веришь? Перезвони мне, я дам тебе с ним поговорить». Тот перезвонил и действительно услышал голос Бернеса. Дело в том, что до этого дед записал голос Бернеса на свой диктофон. Говорят, у Богословского в первые минуты был шок.[i][b]Дочка не слышала его песен[/b][/i]Дед никогда не нажимал на меня с занятиями музыкой. Но часто во время работы сажал к себе на колени, играл, спрашивал, нравится ли мне то, что он сочинил. К сожалению, он никогда не мог сделать того же с дочкой – моей мамой: она родилась глухой. Вот такой парадокс – у композитора единственный ребенок не мог слышать того, что он создавал. Конечно, они с бабушкой пытались на ранней стадии что-то поправить. Но сразу стало понятно, что исправить ничего невозможно.Но у меня ведь оба родителя не слышащие. Вообще, у нас в семье просто мексиканский сериал какой-то получился.Мои родители развелись, когда я был совсем маленький. Оба уехали в Москву поступать в Щукинское театральное училище – там набирали курс глухих актеров. Папа раньше, мама – позже. В Москве моя мама вышла замуж во второй раз и родила деду еще одного внука.Потом разошлась с мужем и через некоторое время вновь встретилась с моим папой. Он умер, к сожалению, но до конца своих дней они жили вместе... Мама до самой пенсии играла в Московском театре мимики и жеста в Измайлове.Это уникальный театр, который в те времена был в самом расцвете. Там шли потрясающие спектакли и даже оперетты. Одну из оперетт специально для театра написал мой дед.В 18 лет и я сам поехал в Москву – опять-таки учиться в Щукинское театральное училище. К сожалению, с этого момента я стал намного реже видеть деда. В этот период он начал болеть. Но, когда бы мы ни виделись, он ни разу не пожаловался на свои болезни. Это был очень крепкий, сильный человек. Когда, к примеру, врач сказал ему бросить курить, он немедленно бросил. Хотя до этого выкуривал по три пачки в день. Он был оптимистом до мозга костей. И лишь иногда его посещали депрессивные настроения.Он говорил: «Вот, потом скажут, что я кроме «Подмосковных вечеров» ничего не написал».[b]УБОРЩИЦ ОН УГОЩАЛ КОНЬЯКОМ[i]НИКОЛАЙ ДОРИЗО, ПОЭТ:[/b][/i][i]– Это был человек необыкновенно обаятельный, остроумный и живой. Помню, однажды на перроне нашего ростовского вокзала ко мне обратилась продавщица мороженого. «Вы – Доризо?» А я к тому времени в Ростове был уже известен. – «Да, я Доризо». «Вам привет от Соловьева-Седого!» «Как же он его передал?» – удивляюсь. «А мимо нас проходил поезд в Сочи. Он выскочил на перрон в одной пижаме и спрашивает: «Вы знаете Доризо? – Знаю. Передавайте ему привет!»Он был человек из народа и обожал народ. Всегда с ласковым словом, всегда с подарком. Швейцары ему в пояс кланялись, в «Красной стреле» проводницы чуть руки не целовали: «Василь Палыч, Василь Палыч...»Не для газеты, был он любителем выпить. Как-то ездили мы с ним в Сочи на фестиваль «Сочинская осень» – туда все знаменитые композиторы съезжались. Вечером поздно засиделись мы в его люксе. Я говорю: «Ну, уже поздно, пойду-ка я к себе». – «Нет, ты никуда не пойдешь», – говорит – ты останешься у меня!» Так и уговорил. И вот утром просыпаюсь и вижу: Василь Палыч сидит за столом, уже угощается: шампанское, коньяк... И угощает двух прекрасных дам. Но это были не какие-то дамы «легкого жанра». А это были – дамы-уборщицы, каждой лет по 60. Василь Палыч был сыном дворника и поэтому всегда очень симпатизировал уборщицам.У него было прекрасное чувство юмора. Анекдоты обожал рассказывать. С сальностями никогда, а с матерком мог. Можно ведь грубое слово сказать интеллигентно, а можно безобидное так, что содрогнешься. Он, например, очень любил такую историю рассказывать. Однажды на одном собрании нашего творческого коллектива наш партийный руководитель зачитывал всех по списку. А была среди нас дама по фамилии Бать, по имени Елена. И вот он читает: М. Петров, В. Иванов, Д. Смирнов, Е. Бать... Запинается, поправляется: «...Бать Е.» Зал грохнул! Но Василь Палыч сам всегда смеялся над этим как ребенок.Это был очень светлый человек. Все его обожали. Не знаю другого такого композитора, хотя со многими великим работал, чтобы так любили, как его. И какой он был в жизни, такой он был в музыке. Его песни – отражение его человеческой сути.[/i][b]КАК ТЫ ХОРОША![i]Людмила ЛЯДОВА, КОМПОЗИТОР:[/b][/i][i]Он был добрый, приветливый. Правда, когда с ним разговариваешь, он как будто где-то далеко летает.«Где вы?» – спрашиваешь его. «Вот, сочиняю мелодию. Не могу придумать финал». Мне всегда говорил: «Душечка, как ты хороша!» Веселиться любил. Под Новый год, помню, мы устроили капустник. Так он изображал медведя: надел на себя медвежью шкурку, ползал в ней под роялем и рычал.[/i][b]ЖДИ МЕНЯ[i]Владимир ТРОШИН, ПЕВЕЦ, АКТЕР, ПЕРВЫЙ ИСПОЛНИТЕЛЬ «ПОДМОСКОВНЫХ ВЕЧЕРОВ»:[/b][/i][i]«Подмосковные вечера» считались неудачной песней. Три года ее пытались петь, но песня не шла. На репетиции я ее случайно услышал и попросил Василь Палыча разрешения мне ее спеть. Тот нехотя, ни на что не надеясь, согласился. Но когда я спел ему буквально на ушко, оживился и решил попробовать записать ее со мной.Для этого ему пришлось обвести вокруг пальца оркестрантов, не желавших работать сверхурочно. Запись вошла в фильм очень скромно – только один куплет. Но спустя время мы записали ее с дирижером Кнушевицким по-настоящему – после этого песня прогремела на всю страну, а потом и на весь мир.И вот как-то звонит мне из Ленинграда Василь Палыч: «Володь, ты слышал, что я Ленинскую премию получил? Давай, жди меня. Я еду в Москву. Когда приеду, тебе позвоню». Позвонил и пригласил к себе в номер в гостинице «Москва» отметить премию. Заказал шикарный обед с коньяком. Несколько часов подряд мы с ним вдвоем прокуролесили в его номере. А потом он говорит: «Но это, Володя, еще не все. Сейчас мы пойдем с тобой в ресторан. Я тебя угощаю». Кстати, в ресторане нам встретился артист Моргунов. Он долго за нами ходил, чтобы мы взяли его в компанию. Но Василь Палыч категорически не соглашался. В ресторане заказал блюдо – сырое мясо со специями – я такого вообще никогда не едал. Расстались мы в тот вечер очень тепло, по-товарищески.После мы встречались регулярно: Василь Палыч приглашал меня участвовать во всех его творческих вечерах в Москве и городах России, на фестивалях искусств, которые проходили на многотысячных стадионах. Я всегда в конце концерта пел со всеми «Подмосковные вечера».[/i]