Виктор Ерофеев: «Люди боятся идти в «Апокриф»

[b]«Вечерке» Ерофеев рассказал о том, почему не боится стать человеком из телевизора, почему не считает монстром Дарью Донцову и о чем разговаривает по ночам с Путиным. Наше интервью с известным писателем протекало у него дома. В той самой комнате, где команда «Апокрифа» готовит очередные выпуски. Где розовые стены, уютный круглый стол, заваленный вещами, книги на диване и повсюду, а на полу – валяются трусики его маленькой дочки, мимо которых я осторожно прохожу в кроссовках.– Виктор Владимирович, правда, что когда вам звонят журналисты и спрашивают: как вы относитесь к новому закону ЖКХ, к 8 Марта, вы отвечаете: «А вы читали мои книги?»[/b]– Нет, я спрашиваю только тех журналистов, которые хотят сделать со мной большое интервью. Когда они говорят: «Ой, я хочу с вами сделать интервью», – я задаю вопрос: «А о чем?» Масса людей хотят знать больше о личной жизни. Я пытаюсь ничего не рассказывать о своей частной жизни.[b]– Как вы представляете зрителя программы «Апокриф»? Не боитесь, что кто-то начнет считать вас человеком «из телевизора», а не писателем?[/b]– В жизни надо как можно меньше бояться. И как можно больше делать то, что ты хочешь делать. Иначе можно было бы бояться не только телевидения. Можно было бы бояться писать романы, а не эссе. Думать: «Ага, если я сейчас пишу эссе, значит, я не буду писать романы. Если я пишу романы, не буду писать рассказы...» Расширение жанров, включая телевизионный, дает писателю возможность по-новому увидеть себя именно как писателя.Мне кажется, что телевидение за те годы, что я работаю в «Апокрифе», очень много дало мне как писателю. Я впервые мог войти в мир настоящей сегодняшней культуры. Здесь настоящая живая мысль. Каждому дано сказать то, что соответствует размерам его дарования, таланта, ума, способностей. Человек неожиданно получает вопрос. И он должен «отработать подачу», отослать его другому или мне. Я этим заряжаюсь. Многие вещи потом осмысляю. Только что мы сделали программу «Роковая женщина». Я, думая над этим, написал целое эссе, которое потом будет напечатано в одном киевском журнале.Есть темы, которые меня лично задевают. А то, что меня кто-то встретит на улице и решит, что я человек из телевизора, а не из книг, ну что же... Может, когда-нибудь прочитает и книжки.[b]– Значит, не обижаетесь, если вам пишут «благодарные телезрители»: Обожаю вашу программу «Апокриф», а еще вашу книжку «Москва–Петушки»?[/b]– Сейчас уже меньше путают. За границей больше путают. В России почти не путают. Я где-то об этом писал: на Огненной Земле будут всегда путать. Путают, как правило, люди, которые вообще плохо себе представляют, что такое литература. В середине 90-х у меня была работа «Ерофеев против Ерофеева». Но вы ее, наверное, знаете.[b]– В вашей программе никогда не услышишь фразы: «Да-да, я как раз об этом писал в своей книге...» Вы не спешите, пользуясь авторской программой, рекламировать свои книги.[/b]– Не знаю, наверно, это нормальная скромность. Когда ты ведущий, ты понимаешь, что твой голос более весом, чем голос гостей. Потому что ты – водитель. Ты должен везти, а не рассказывать о том, какой ты замечательный шофер. Потом упрек вроде «Ты используешь эту программу для собственного пиара», это тот упрек, который бы мне не хотелось слышать. Я этого не слышу и не хочу слышать. За все годы существования «Апокрифа» с нашей стороны была заявлена только одна книга, которую делал я, – «Время рожать». Это книга молодых писателей. Вот и все... Нет, иногда заходит речь о моих книгах, но это все вырезается. Я просто говорю: не нужно это. Эта программа никак не связана с моим промоушеном. И вообще я не особенно себе представляю: хорошо ли это или плохо для моих книг – мое присутствие в этой программе. Люди привыкают к моему образу телеведущего и могут потерять интерес к книгам... Но теперь уже поздно об этом думать. Скорее всего, мне кажется, у нас ничья. Я ничего не выигрываю. Но, может быть, ничего и не проигрываю.[b]– Без промоушена писателю не страшно вступать в неравный бой с такими монстрами, как Оксана Робски, Сергей Минаев и Дарья Донцова?[/b]– В нашей программе все эти так называемые монстры оказываются вполне достойными людьми. Все зависит от того, как человек себя держит. Мне кажется, что тут работают стереотипы. Мы часто думаем, что правы могут быть только те, которые гладят нас по голове или разделяют наши идеи. Почему? Мне Минаев понравился. У меня была Донцова. Мы вообще с Донцовой начали дружить. Всегда в литературе были люди, которые имели большие гонорары. Загоскин в XIX веке был сильнее Гоголя. Есть люди, которые используют литературу как инструмент для заработка. А есть люди, которые призваны кем-то, наверное высшими силами, быть писателями.[b]– Вы говорили, что читатели сейчас больше всего хотят читать про Рублевку.[/b]– Это пройдет. Так же как пройдет на нашем телевидении желание веселиться и развлекаться. Потому что не было такого при советской власти. А сейчас все выплеснулось. Нормальное развитие цивилизации.[b]– Сейчас то и дело слышишь: «Телеведущий, светский лев, а теперь еще и писатель…» У вас не вызывает профессионального раздражения то, как обесценилось звание писателя?[/b]– ([i]Смеется[/i]) Да, все стали писать книжки. У них будто орден. Все написали по книжке. А то и по две... Да нет, не раздражает. Пусть пишут. Значит, уважают это дело. Это только работает на писателей.Вообще писателей не должно быть много. В Советском Союзе было 10 тысяч писателей. По-моему, только в Москве 7 тысяч. Это тоже была профанация. Сейчас у нас десять серьезных писателей – это здорово. Например, во Франции не наберется десяти писателей. В Германии – тоже нет. В Штатах, может есть, но они совсем раздроблены. В Англии получше с этим... Нет, кризиса нет. Конечно, писатель мог бы играть более серьезную роль в обществе. Какую он когда-то играл в России. С другой стороны, что-то ему и не надо больше делать: например, быть либеральным пророком – и хорошо.[b]– Вы написали для немецкого издания «Ди Вельт» статью: «Мне тоже снился Путин. Я спросил его, почему русская интеллигенция исчезла с экранов телевизоров». А у вас самого есть ответ на вопрос?[/b]– Это, во-первых, такое шуточное было обращение. Действительно, многим снится Путин. Но по поводу интеллигенции это вопрос, который можно поставить перед всеми, а не только перед Путиным. Дело в том, что некоторые телеведущие стали пророками, совсем ими не являясь. Телевидение – это не газета «Правда». Там не надо выступать с политическими декларациями. Можно делать передачи, связанные с основами нашей жизни. Можно показывать, чем люди живут, наполнение их жизни: духовное, материальное, любое. Мне кажется, что люди, которые являются лицами нашего телевидения, с этой функцией не слишком справляются.[b]– Что вам на телевидении нравится, а что раздражает?[/b]– Я его не смотрю, поэтому ничего не раздражает. Я побывал на многих программах. Мне было интересно посмотреть, как работают коллеги, как делаются другие программы. Есть передачи, на которых мне интересно бывать. Мне у Познера интересно на «Временах». Мне было интересно участвовать в «дуэли» с Михалковым и видеть Соловьева: мне кажется, он понял, что можно из своей программы реально делать. Я побывал на всех программах. И даже на «Малахов плюс». Даже в «Счастливых родителях». У нас ([i]с женой писателя Женей Дюрер, фотографом «Апокрифа». [/i]– [b]Е. К.[/b]) дочка маленькая.[b]– Значит, вы не тот писатель, который живет в башне из слоновой кости?[/b]– Я живу и там и там. По ночам, когда пишу, я живу в башне из слоновой кости. Никто ко мне не лезет. Даже семья. Я сам по себе.[b]– Сейчас много работаете?[/b]– Много. Каждую ночь. Обычно я приезжаю на дачу около 12.00. Пишу с часу или с двух… Иногда до 10 утра, иногда даже до начала 11-го. Вчера писал до семи.[b]– Правда, что вы сочиняете под душем?[/b]– Нет. Просто самые хорошие мысли приходят под душем.[b]– Вы однажды сказали: «творчество мешает обыденной жизни». А телевидение не мешает творчеству?[/b]– Время, которое уходит на программу, оно не настолько большое, чтобы могло отнимать время от творчества. Я раньше думал: «Вот у людей одна программа в неделю. Вот они сидят, всю неделю корпят, работают». Но мы все это делаем живо, интересно... Мы собираемся здесь, в этой комнате. Я предлагаю темы. Редакция тоже что-то предлагает. Потом мы их обсуждаем. Потом мы обсуждаем гостей. Потом обсуждаем интеллектуальную составляющую этой программы. У нас очень сильный коллектив, применю это советское слово. И я из твари дрожащей все-таки превратился в человека, который умеет что-то делать.[b]– В программе обсуждаются многие книги. Бывает такое, вы замечаете, что гость программы пытается замаскировать провалы в знании даже базовой литературы?[/b]– У нас не бывало реальных провалов. Не экзамен же это. Не знает человек – ну и не знает. Но многие действительно боятся ходить на нашу программу. И открыто говорят об этом. Боятся этой планки. Но я не думаю, что нужно бояться. Самое главное в человеке это, чтобы он был самим собой. И пусть говорит на том уровне, на каком говорит. Каждому есть что рассказать. Другое дело, что Алла Демидова так блеснет, что в ее присутствии другому будет сложно. Вот, помню, пришла Агузарова. Вся такая – непонятно в чем. В очках темных. А там Соловьев сидит. Она тут же очки сняла и начала нормально разговаривать. А че выпендриваться-то?[b]– Какую книгу вы сами читали наибольшее количество раз?[/b]– Таких книг довольно много. Я вообще не много читаю книг, но часто перечитываю. И Пушкина, и Гоголя, и Флобера. Сейчас у меня полоса Толстого.[b]– Вы слушаете свои аудиокниги?[/b]– Сейчас хотим с Сашей Скляром сделать композицию из моих книжек. У него голос хороший. В Советском Союзе, когда меня запрещали печатать, я читал сам. Вроде ничего так у меня получалось.[b]– На сколько языков переведены ваши книги?[/b]– Вот «Хороший Сталин» – китайский, украинский, немецкий, армянский, польский, сербский, словацкий, эстонский, французский. Наверное, языков 24.[b]– А где больше читают?[/b]– В Германии. Это какая-то загадка. Я там по-настоящему популярный писатель. Я знаю, что могу ездить по немецким городам с немецким актером-чтецом, и даже в маленьких городках зал будет забит. В Голландии очень хорошо. В Польше прекрасно. В Венгрии почти все книжки стали бестселлерами.