Сны и явь Саши Велихова

[b]Оказывается, Баба-Яга – не сказочный, а вполне реальный персонаж. Но не всегда была она старухой с клюкой. Когда-то она была девушкой Виолеттой, внешне прекрасной, на самом деле – холодной и расчетливой. И горе было тому (тем), кто ее полюбил! Жизнь героя романа-провокации Саши Велихова, лирического поэта и вообще симпатичного парня, после роковой встречи с Виолеттой буквально покатилась под откос. Падение в пропасть попыталась было остановить другая девушка, прекрасная как на лицо, так и внутри Виктория, но она осталась в своем родном Ижевске, а Саша уехал к себе в Москву, со всеми ее соблазнами. И случайно снова встретил Виолетту. И рухнул вниз уже что удивительно, как остался в живых…Делирий, или просто – «белочка»[/b]Он очнулся, привязанный к кровати, и обнаружил, что находится в какой-то большой комнате и на соседних кроватях спят люди. Ноги и руки его были привязаны к спинкам кровати, а лежал он на спине. Он проснулся от того, что ему приснилась большая красная корова на зеленом песке. Что это был песок, а не трава, он знал точно. Во сне он удивлялся корове такого цвета, но зеленый песок его почему-то не смущал. Несмотря на странную расцветку коровы, необходимо было во сне ее подоить, потому что зверски хотелось пить. Он только не знал – во что подоить: ртом не получится, а никакой посуды вокруг не было. К тому же к корове подползал огромный толстый питон тоже странного голубого цвета. Он заполз на коровью спину, свесил свою голубую башку к коровьему вымени и стал сосать.Молоко белого, однако, цвета стало проливаться мимо его мерзкой пасти и литься на песок с характерным журчащим звуком. Вот этот фрагмент сна и спровоцировал внезапный приступ энуреза, которым Саша до сих пор не страдал, и он проснулся именно от него, в луже собственной мочи.Как там сказал санитар – делирий? Слишком красивое имя для простой белой горячки. А в народе даже умильно – «белочка», и все тут. Он слышал множество историй, связанных с белой горячкой, и даже анекдотов, которые рассказывались собутыльниками-собеседниками легко и со смехом. Истории и анекдоты были про других, далеких, и каждый относился к теме легко, потому что внутренне был убежден, что с ним самим никогда ничего подобного не будет, что он никогда до этого не дойдет.Но, хочешь не хочешь, надо признаваться себе, что влился в армию алкашей. И красная корова на зеленом песке – не что иное, как производное все той же белой горячки, к которой он шел, шел и пришел.Измученный Саша проснулся утром весь мокрый от пота после трех- или четырехкратного повторения ночного кошмара. А потом был утренний обход, и его наконец развязали. Давний знакомец доктор и завотделением Алексей Иванович, а для него просто Леша, присел на край кровати и спросил с плохо скрытым ехидством:– Как спалось?– Ты же сам знаешь, – ответил Саша.– Ну ладно. Больше буянить не будешь. Из делирия мы тебя вытащили. На этот раз... Развязывай его, – обратился он к санитару.Саша потер затекшие руки и сел на кровати.– Что значит, на этот раз? – встревоженно спросил он врача Лешу.– А то значит, что три дня ты был в белой горячке, – строго ответил Леша. – А если бы не пришел в себя через пять дней, умер бы, понял? Летальный исход тебе грозил, вот так-то. Старик, послушай меня внимательно. Это был последний звонок. Дальше пойдут необратимые изменения в твоем мозгу, и под тем, что смогу вернуть тебя к нормальной жизни, я не подписываюсь. Короче, либо меняешь отношение к жизни, либо я умываю руки. Сюда я тебя больше не приму, учти. На хрен мне тут еще один покойник, тем более близкий товарищ.[b]Мина замедленного действия[/b]Прошло уже месяца четыре после укола, оставалось два до окончания срока действия лекарства, и денег было много, и выпить вроде как даже не хотелось. Но ведь обязательно находятся «друзья», которые и предложат, и даже знают способ, как нейтрализовать действие противоалкогольного препарата. Нашелся такой и у Саши. Приятель артист уже трижды зашивался препаратом «эспераль», и столько же раз ему делали укол «торпедо» – на полгода, затем на год, затем на полтора. Относился он к этому легко и даже с юмором, как к вполне рутинной процедуре. Сначала зашивался под давлением общественности: театр попросту ставил условие – либо зашиваешься, либо у тебя нет работы. Затем он успокоил свое самолюбие тем, что акт отказа от алкоголя происходит не только под чьимто давлением, но и по его доброй воле.– Отдохну немного, – говорил он друзьям-собутыльникам, – устал от запоев.– Сам решил? – начинали уважать друзья.– Са-а-м, конечно, – отвечал он, – сколько же можно. Надо паузу сделать.Тем самым он давал понять друзьям, что он с ними, что принципиального алкоголизма не бросит, только надо немного отдохнуть и набраться сил для новых пьянок. В первые месяцы светлого периода (когда восстанавливалось положение в театре, а жена в который раз начинала верить в будущее) он продолжал встречаться с пьющими товарищами. Более того, очень любил присутствовать при застольях и всем наливать. Делал он это почти сладострастно, наблюдая, как постепенно напиваются все вокруг, а он пока ведет здоровый образ жизни. Артист если и не пил, то думал об этом постоянно. В отличие от других алкашей, которые честно считали дни до окончания срока кодирования или зашития, Вадим в глубине души считал себя суперпрофессионалом в области питья, опохмеления, выхода из запоя, но самое главное – и в области нейтрализации «эсперали» или любого другого препарата.И вот когда у Саши за плечами было уже четыре месяца трезвой жизни, а у Вадима – почти год, как ему в задницу зашили десяток таблеток «эсперали», они и встретились случайно в артистическом кафе Союза театральных деятелей. Три дня назад решив, что воздержания хватит, именно в этом кафе артист испытывал на себе личное изобретение, гордо именуемое им «Антиэспераль», или «Победа над «Торпедо». Взяв в баре чашку кофе, он попросил еще у бармена полрюмочки ликера «Бейлис». Саша, знавший о том, что Вадим зашит, вытаращил глаза. Тот засмеялся и научил.– Оказывается, – сказал он, – «эспераль» можно приручить. Дрессировать ее нужно. В первый раз ты буквально капаешь в кофе несколько капель коньяка, но лучше ликера, он помягче. Выпиваешь мелкими глотками и слушаешь организм. Ничего не происходит. Но в этот день больше – ни-че-го, – продолжал он, назидательно постукивая по столу указательным пальцем. Во второй день ты наливаешь в кофе половину маленькой чайной ложечки, и тоже – больше ничего.На третий день ты наливаешь в кофе уже чайную ложку коньяка и на всякий случай запиваешь бутылкой минералки – несколько крупных глотков после каждого глотка кофе с коньяком.Саша с большим интересом вникал в технику борьбы с трезвостью, применяемую на его глазах своим старым товарищем по застольям.– А дальше? – спросил он, замирая от сладкого восторга по поводу посрамления наркологической науки.– Понемногу увеличивая, – продолжал Вадим, – ты через неделю-полторы можешь вмазать хоть стакан водки залпом, и ничего не будет.В тот же день под контролем своего учителя Саша и начал. Вадим не сказал только одного: прирученная «эспераль» или «Торпедо» – мина замедленного действия. Мгновенной реакции или того хуже – смерти, скорее всего, не случится, но следующий запой (а он будет неизбежно) окажется таким, что все предыдущие покажутся майским пикничком на природе.[b]«Нет, это был не я!»[/b]2 января Саша запил страшно, будто в последний раз. Поэт, душа общества, образованный человек, прочитавший уйму книг, тонко чувствующий, добрый, романтичный, остроумный, за три недели превратился в прямую противоположность самому себе, в такую мразь, которой он, будучи трезвым, никогда бы руки не подал. Все, что он презирал или ненавидел в людях, проявилось в нем самом, и вот это было страшнее всего. «Нет, это был не я, не я!» – успокаивал себя Саша в редкие минуты просветления. А кто ж тогда вчера соображал с бомжами на троих, носил продавать свои вещи на толкучку, пил ночью французский одеколон вместе с оставшимися в квартире духами бывшей жены?Именно он клянчил деньги у прохожих возле метро якобы на похороны отца, который умер еще два года назад; именно ему потом, когда он напился за эту милостыню до бесчувствия, возле дома кинулся навстречу асфальт и разбил его лицо так, что утром в зеркале он себя не узнал и все силился вспомнить – кто ж его так вчера, в какую драку он попал; именно его сердобольные соседи подняли по лестнице домой, нашли в кармане ключи и внесли в квартиру, а у этих соседей он уже назанимал денег; именно он неделю назад угодил в вытрезвитель, а потом нечем было заплатить штраф; он и только он пытался ночью вскрыть себе вены тупым кухонным ножом, вообразив спьяну, что он один никому не нужен, жизнь кончена и пора уходить. Но даже этого у него не получилось: он пилил, пилил себе вену, пока не заснул. Проснулся, весь в кровищи, у себя в ванной, не сознавая, где он и что с ним, пока не увидел столовый нож в своей руке и не вспомнил. Саша заплакал от бессилия, поглядев на этот дурацкий нож, будто на себя со стороны. Его друг-доктор мог бы его вытащить, но и он ведь сказал, что, если еще раз, он его не примет в больницу.Первая и единственная мысль после пробуждения в ванной была – опохмелиться, иначе сдохнет. Саша стал искать по квартире, что из вещей еще можно продать, чтоб хватило на бутылку или хотя бы на пиво. До рынка он уже не дойдет, это ясно. Но тут у них в ЖЭКе (или ДЭЗе, или РЭУ, как их там...) есть один, зовут Витек. Он принимает иногда – ну вилки, там, ложки серебряные, другое, что имеет какую-то ценность. Несколько дней назад Саша нашел в ящике стола свое старое обручальное кольцо, Витек его принял за бутылку и три пива. И сейчас надо, ой как надо что-нибудь найти...[b]Воля к победе[/b]Он дернул дверь. Заперта. Он совершенно не помнил, что соседи, опасаясь оставлять его дверь открытой, заперли его снаружи, а ключи, естественно, взяли с собой. Саша стал искать ключи по всем карманам. Их не было. Что за черт! Надо позвонить соседям, хотя стыдно. Что там было вчера? Может, у них ключи? Такое уже раз бывало, недели две назад, так, может, опять? Телефон молчал. Рано.Сколько времени-то? Саша свои часы сдал Витьку, оставался будильник. Ну, конечно, рано, 7 часов всего. У них телефон, конечно, выключен. Надо подождать. Сиди, терпи, включи телевизор, который еще не пропил.Внезапный приступ тошноты потащил его в ванную. Потом он вернулся и опять сел на диван. Телефон молчал. У-у-у! – завыл Саша и опять кинулся в ванную.Он блевал, думая о прекрасном. О Вике он думал. А потом немного и о себе: «Давай-давай. Так тебе и надо». Неудержимая пятиминутная рвота продолжалась теперь не столько от похмелья, сколько на нервной почве, от того, что стыдно.Причем было стыдно так, что он даже не хотел, чтобы рвота прекратилась, хотел, чтобы она истерзала его вконец. Как наказание за все: и за покинутую Вику, и за всю последующую гнусность его жизни.После этого приступа рвоты Саша с удивлением почувствовал, что теперь не так уж сильно хочется опохмелиться. То есть хочется, конечно, но не смертельно.И можно даже попытаться обойтись без новой дозы. Трудно, но можно. Саша пошел и поставил чайник. Сахар еще оставался. «Попробуем хотя бы чайку, – предложил себе Саша. – Может, и самому удастся прервать запой».После чая Саша побежал в ванную и в третий, и в четвертый, и в седьмой раз. Он даже заставлял себя это делать. Из него уже ничего не выходило, одна желчь и вода, но он все пил чай и воду, засовывал пальцы в рот и проталкивал их ближе к небу, чтобы вновь возник рвотный спазм. Ему казалось, что вместе с рвотой из него выходят не просто алкогольные токсины, отравившие его организм, но заодно и вся гадость, вся мерзость, накопленная в нем за последние месяцы жизни.– Давай, давай. Рви, сволочь, блюй! – повторял он себе. – Очищайся, паскуда!И когда часа через два в дверь позвонили соседи, чтобы вернуть ключи, Саша уже никуда не пошел. Но, все еще сомневаясь в себе, попросил соседей снова запереть его и не выпускать до вечера. А лучше до завтрашнего утра.На следующий день соседи открыли дверь, и он предстал перед ними – бледным, измученным, но все же – человеком, а не пьяным мурлом.– Не пойдешь? В магазин-то? – заботливо спросила соседка, передавая Саше ключи.– Нет, не пойду, – слабым голосом, но твердо ответил он.[b]СПРАВКА «ВМ»[/b][i]Когда-то, очень много лет назад, ослепительно молодой Владимир Качан сыграл в московском ТЮЗе Д`Артаньяна в блестящем спектакле по тому самому мюзиклу Максима Дунаевского и Юрия Ряшенцева, который значительно позднее лег в основу знаменитого телефильма «Д`Артаньян и три мушкетера». Подобной славы у этого артиста не было уже никогда. Сейчас взрослый, импозантный Владимир Качан играет в театре «Школа современной пьесы». Особенно удаются ему Тригорины во всех трех «Чайках», в том числе – в оперетте. Буквально только что артист отметил свое 60-летие и выпустил книгу «Юность Бабы-Яги».[/i]