[b]Подлинной театральной сенсацией стал спектакль Льва Додина «Жизнь и судьба» по одноименному роману Василия Гроссмана, показанный в Москве на минувшей неделе. В «Вечерке» была опубликована рецензия на этот спектакль, который войдет в историю нашего театра не только своими будущими наградами (в этом можно не сомневаться), не только растревоженными и самыми острыми проблемами, не только своей ясностью и стройностью, но и способом «изготовления».Предлагаем вашему вниманию рассказ мастера о том, как рождался спектакль.О романе «Жизнь и судьба»[/b]Это великий русский и европейский роман ХХ века (в Европе его осознают именно европейским романом). Не прочитанный как следует и не осознанный – ни художественно, ни исторически. Просто фантастика, как мы умеем проходить мимо таких вещей.Когда-то мечталось – вот напечатают «Архипелаг ГУЛАГ», все его прочтут, и жизнь изменится. Напечатали – и почти никто не прочел. И ничего не изменилось.Поставить «Жизнь и судьбу» – моя давняя мечта. Я случайно обнаружил его в магазине, когда ставил свой первый спектакль в Хельсинки. Прочел за три ночи.В романе очень много сюжетных мотивов, и сложно с ходу понять, что в центре находится история Виктора Штрума. Эта линия в чем-то автобиографическая, ведь целый ряд перипетий, трагических поступков, который Гроссман так и не смог себе простить, он передал Виктору Штруму. Семейный роман, способность через историю семьи показать историю народа – это вообще свойство большой литературы. Мы составили генеалогическое древо романа, и оказалось, что здесь все со всеми связаны. В этом мощь романа. История проходит через нас, хотя нам часто не дано это ощутить, понять.[b]О постановке[/b]С рождением спектакля связано рождение целой генерации молодых актеров нашего курса. Поступили обычные современные молодые люди – не только Гроссмана, вообще почти ничего не читали. Я сразу же задал им прочесть «Жизнь и судьбу», и потом все пять лет обучений мы изучали архивы, документы, книги – целый пласт русской, советской, европейской литературы, связанной с проблемами ХХ века. Ездили по лагерям – Норильск, Аушвиц. В Норильск мы приехали в 43 градуса. Проезжали мимо открытых карьеров, где люди работали в те же 43 градуса в ватниках и без перчаток. В Аушвице нам даже разрешили начать репетировать.Там сейчас проводят экскурсии, но когда экскурсоводы с группами отходят, можно по-настоящему осознать, как гениален и изобретателен человек в разработке вреда другому человеку. У одной нашей девочки почти отказали руки и ноги от потрясения – мы несколько дней репетировали без нее. Это открытие сводит с ума, но и заставляет думать. Ведь если человек может так низко пасть, то, хочется думать, может и так же высоко подняться. Я это рассказываю не к тому, чтобы убедить вас в качестве спектакля – можно сделать очень многое и потерпеть неудачу.[b]О Европе[/b]Мы не играем для русскоязычной публики. Во всем мире мы играем для «туземного» народа.Субтитры – замечательное изобретение – позволяют донести суть один к одному. Европейская премьера прошла в Париже, в театре «Бобиньи», где впервые в истории продавались билеты на ступеньки. Самое важное для меня в откликах зарубежной прессы – они не воспринимают «Жизнь и судьбу» как роман о сталинских лагерях. Это ИХ роман, ИХ проблемы, а вовсе не проблемы измученной России или поверженной Германии, которые к ним вроде как не имеют отношения. Размышления одного из героев о том, что германский национализм стал душой эпохи, становятся все актуальнее сегодня. И то, что фашизм тождественен коммунизму, для многих европейцев стало трагедией, потому что они верили в коммунизм совершенно искренне, и потерю этой иллюзии до сих пор воспринимают болезненно.Не случайно во Франции роман вышел огромным по французским меркам тиражом в 30 тысяч экземпляров и выдержал несколько переизданий.[b]О Норильске[/b]Зрительный зал был расколот – одни лица возбужденные, другие откровенно мрачные. Им многое не хотелось видеть и слышать – в Норильске существует табу на лагерную тему. Были даже агрессивные нападки на нас, но я человек тренированный в этом смысле. Зато за кулисы к нам приходило очень много бывших зэков. Как сейчас помню одну красивую женщину лет 85 с толстой папкой своего дела. А посадили ее в пятнадцать лет, и отсидела она ровно девять лет десять месяцев и двадцать четыре дня. Она с Западной Украины была, русского языка не знала вообще... Так в Норильске и осталась. Вообще я увидел в зале много лиц, которых давно уже в театре не видел. Я думал, спокойные, интеллигентные лица из театра исчезли. Оказалось, они появляются там, где нужно.[i]Так, как сейчас репетирует Лев Додин, в России, да и в мире, кажется, не репетирует никто. Как правило, мастер набирает курс в театральном училище с прицелом на то, чтобы «разошлось» по ролям «Горе от ума». Лев Додин набрал курс с прицелом на 800страничный роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». В дополнение ко всем положенным предметам его студенты проштудировали сотни книг. Выучили все танцы первой половины прошлого века, хотя танцуют в спектакле не больше минуты («Даже танцы нам совсем не понадобятся, но надо уметь танцевать их если не красиво, то хоть минимально правильно»). Овладели с нуля духовыми инструментами, из которых составился целый оркестр («Нигде, как в оркестре, не понимаешь, что такое сыгранность. Научились петь а капелла музыку любой сложности, вплоть до Си-минорной мессы Баха («Шок от нагрузки очень много значит в образовании»). Объездили концентрационные лагеря России и Европы в «поисках потрясений». На этом спектакле очень точно ощущаешь, что в искусстве нельзя быть приблизительным. («Только эта, и никакая другая, нота и есть искусство»).[/i]